Good Again (СИ)

Сидя на дереве, я думала о многом и ни о чем, пока не обратилась мыслями к самому насущному. Прежде мне удавалось выжить лишь слепо полагаясь на свои инстинкты, потому что я стремительно принимала решения, следуя им, не размышляя ни секунды о последствиях. Этому меня научили годы охоты, когда я подстерегала жертву и предугадывала каждое её движение. Но это качество, что помогало добыть оленя или кролика, сделало меня вовсе никчёмной в сфере людских взаимоотношений. Оно стало еще сильнее во время Игр, где на меня надвигалась одна опасность за другой, и где я была готова немедля реагировать на малейший звук или движение. Мне было невдомек, смогу ли я когда-нибудь избавиться от этой вечной настороженности, смогу ли не отвечать на все активным действием, а замереть и подождать, когда это бывает нужно. Питу давалось это гораздо легче, чем мне. Неудивительно, что Койн в своё время подумывала о том, чтобы спасти с арены его, а не меня — его способность идти на контакт и убеждать людей была поистине редким природным даром, мощнейшим из орудий.

Минувшей ночью я снова показала всю свою подноготную и наломала дров. Я слишком резко реагировала и на грядущий стресс в связи с церемонией, и на прикосновения Пита, и на его отказ незамедлительно отдать мне нечто столь всепоглощающее. И как ни больно мне было в этом признаться, но он был прав. Я среагировала так на его ласки оттого, что мне хотелось просто забыться, отгородиться от той нелепой пародии, которой оказалась моя жизнь. Сомнений в том, что меня к нему влечет, уже не оставалось — с течением времени это притяжение мне было все труднее игнорировать. Чувства мои к нему гнездились глубоко, и я уже знала, что они не изменятся до конца моих дней. Но прошлой ночью я ему так и не открылась, и он это понял. Теперь же я не находила себе места и дулась оттого, что не могла сообразить, как все вернуть на прежние позиции.

Уже после полудня я наконец взялась за лук и подстрелила пару белок, индюшку, кролика, чтобы после целого дня в лесу не заявиться домой с пустыми руками. Когда я вернулась, Пит работал в своей мастерской наверху, а я, не поднимаясь к нему, принялась потрошить добычу, отложив белок для Сальной Сэй, а требуху — для Лютика. На ужин я приготовила рагу из кролика, и хоть я щедро приправила его ароматными травами из нашего сада, я все еще не ощущала никакого вкуса, еда во рту была словно песок. Пит спустился на кухню и опасливо сел напротив меня за стол. Он больше не стал притворяться, что все у нас нормально, и ел с мрачной гримасой на лице. Когда же он спросил меня не хочу ли я с ним поговорить, я просто помотала головой и, буркнув, что устала, по окончании ужина смылась наверх, переоделась и улеглась с постель.

Когда он позже ко мне присоединился в спальне, я притворилась, что сплю без задних ног. Я чувствовала, как под ним просел матрас и как он стал снимать протез на краешке кровати. Как он забрался под одеяло, но не стал двигаться на мою сторону. Я изо всех сил пыталась действительно уснуть — порою погружалась в легкую дрему, но настоящий сон не шел — мне слишком мешали мои попытки лежать спокойно и не ворочаться. Я чувствовала каждое малейшее движение Пита, и было непохоже, чтобы он спал. Когда же наконец стало светать, я поспешила выскользнуть из постели, не проверяя даже бодрствует ли Пит. Я вновь собралась на охоту и прослонялась без толку по лесу все утро. Бессонная ночь отняла все силы, и я в итоге свернулась калачиком под заросшим мхом деревом и задремала. Проснувшись уже после обеда, я опять по-быстрому добыла пару тушек и вернулась домой, к уже заведенному вчера порядку. Внутри меня заметно разрасталась пустота. Может, я в конце концов истаю как горящая свеча и просто испарюсь…

Где-то посреди этой второй бессонной ночи я почувствовала, как в его теле растет напряжение. И в блеклом свете я различила судорожно сжатые кулаки, стиснутые зубы, и лицо, на котором лежала печать ужаса и боли. Он с чем-то боролся в своем мучительном сне, грудь его высоко вздымалась. И в тот же миг все мои прежние метания были забыты: я тут же перекатилась к нему и обвила его обеими руками. Принялась гладить по голове, шептать на ухо призывы вернуться поскорей ко мне. Во сне он хныкал — у него был не полноценный приступ, а один из тех кошмаров, когда он застывал от ужаса, из тех, что случались у него еще до охмора. Постепенно его тело стало расслабляться, зубы разжались, и он открыл глаза. Он так посмотрел на меня и так коснулся моего лица, что я пропала. Обида и стеснение двух последних дней растаяли как дым, и я принялась осыпать его нежными поцелуями — в глаза, лоб, щеки, потом и в губы, а пальцы мои поглаживали его мочки. Чуть позже я в точности как раньше примостила голову на его плече. Скользнула левой ногой под его правую, здоровую ногу, нашла рукой его ладонь, и наши пальцы сами собой сплелись где-то у него на груди. Я наконец смогла сама забыться пусть и беспокойным сном. И ему пришлось еще два раза за ночь просыпаться, чтобы успокоить мои кошмары. Мне стало ясно, что никогда уже мы с ним не сможем перестать цепляться друг за друга.

На следующий день я не пошла охотиться, и все вертелась возле Пита. Мы вместе работали над Книгой Памяти, сидя на диване. Я записывала свои воспоминания о Руте, а он рисовал ее портрет. Я попросила не рисовать ее мертвой, убранной цветами. Мне хотелось видеть ее живой. Сама я описала как мы с ней стали союзниками, и что она очень напоминала мне Прим, пробуждая во мне желание о ней заботиться на инстинктивном уровне. То, как она могла раскинув руки перелетать с дерева на дерево, как птичка. Какие сладкие трели она издавала. Насколько глубокими казались ее карие глаза. Как сияла ее темная, цвета какао, гладкая кожа. Как заворожил меня буйный каскад ее непокорных кудряшек, подобных которым прежде я не видела. Как опустошила меня ее смерть. Я не могла сдержать слез, описывая встречу с ее родными, братьями и сестрами, во время Тура Победителей. Пит посмотрел на меня со своей стороны дивана и как будто ждал, чтобы я позвала его разделить мое горе.

Отложив исписанные страницы, я посмотрела на него с призывом и тоской. Он все понял без слов и раскрыл мне объятья. Тихонько к нему прислонившись, я позволила ему себя укачивать, пока не иссяк бездонный колодец моих слез. И ночью мы тоже уже с ним не различались, мы как и прежде вместе противостояли таящимся в темноте кошмарам. Приблизив губы к самому его уху, я прошептала, что я больше не буду отталкивать его из-за вспышки гнева. Что я вела себя глупо. Что мне ужасно жаль. Так я дала ему свою первую клятву.

И его губы на моих губах свидетельствовали, что он её принял. Когда мы, наконец, уснули, даже кошмары старались обходить нас стороной.

***

За день до церемонии мы заявились к Хеймитчу. Сидя в его запущенной гостиной, мы обсуждали что нам завтра предстоит. Хотя большие экраны на площади будут транслировать церемонию весь день, нам было достаточно прийти только на ту ее часть, которая была намечена в Двенадцатом. А раз наш Дистрикт был по счету последним, мы могли бы остаться и послушать речь Президента Пэйлор. Пит пригласил Хеймитча пообедать завтра с нами перед всеми приготовлениями, и тот просто кивнул. И я осознала еще кое-что: как бы мы трое ни были теперь сломлены и изувечены, но все же мы теперь семья, и пройти через все это нам следует вместе. Мы с Питом молча прошествовали к себе. Мне следовало сделать кое-что еще. Позвонить своей матери.

— Побудь со мной, — попросила я.

Он кивнул и уселся рядом на кушетку в кабинете. С мамой я не говорила с того самого дня, как он вернулся в Двенадцатый. Набрав тогда ее номер и услышав ее голос я обнаружила, что один его тембр невероятным образом может поднять в моем воображении из руин маленький дом посреди Шлака. Еще я поняла: слушая ее, я все невольно жду, что в дверях вот-вот появится моя сестра — вот почему я никогда после матери не звонила. Ее голос возрождал к жизни призраков.

Она расспрашивала как мои дела, как я поживаю. Мне оставалось ответить, что хорошо — насколько это возможно с учетом обстоятельств. Пит со мной, мы с ним решаем проблемы по мере их поступления и ни о чем наперед не загадываем.