Chorus (СИ)

— Ну, хоть сайла послушай! — умоляет Влад.

Я кошусь на арену, и она уже пуста, даже трупа поверженного Воина не осталось, только машины-уборщики заняты делом. Ушёл. Смог уйти. Я вспоминаю крутизну подъёма отсюда, сердце падает.

— Пустите, суки, я должен…

— Оу, — к нам подходит Белоснежка, — принцесса хочет к герою?

— Адам! — одёргивает того Влад настоящим именем.

— Да что я такого сказал? — картинно удивляется тот. — Правду. И что же принцесска будет делать?

Сцепляю зубы, сглатываю. Понимаю, что он просто издевается, провоцирует меня на агрессию тогда, когда я полностью беззащитен — как никто знаю, что будет, если сайл сожмёт меня языком чуть сильней. Но дело не в ярости и не в отчаянном бессилии.

Я действительно не знаю, что буду делать. Как я могу помочь своему сайлу? И ему ли я на самом деле хочу помочь? Или успокоить себя, маленького капризного мальчишку внутри, снять собственный стресс? Инстинкт защиты и заботы. Но не о себе ли в первую очередь?

Отворачиваюсь. Роботы всё так же просеивают песок. Сайлы всё так же шумят, волнуясь, стучат лапами и шелестят пластинами. Многие потянулись к выходам, явно уже посмотрев самое интересное на сегодня. Цежу:

— Ничего. Я понял.

Язык сайла разжимается, я сажусь на место, пытаясь унять дрожь. Другие порядки, чуждые людям. Иной разум и представление о чести.

Белоснежка кажется раздражённым таким поворотом событий, но на хмурящегося Влада смотрит немного виновато. Тот, в свою очередь, отсылает его:

— Всё сказал?

Альбинос явно почувствовал, что зря затеял провокацию, к тому же, провальную. Покривил бледнющие губы, сунул руки в карманы комбинезона поглубже, смолчал и, развернувшись, побрёл вдоль трибуны прочь.

— А где его сайл? — спрашиваю Влада, чтобы хоть как-то отвлечься.

— Они… не ладят. Его… — мальчишка мнётся.

— Насилуют, я понял, — стараюсь дышать глубже. — И никто ничего не может сделать.

Я обвожу взглядом трибуну. Наталкиваюсь на взгляды людей, которые они тут же отводят. Нервные позы. Страх или полная апатия. Сайлы лишь приблизительно заботятся о своих «питомцах» и, без сомнения, жестоко развлекаются с ними. Моя спина, сплошной едва затянувшийся рубец, — живейшее тому подтверждение. И тем больнее мне сейчас думать о своем Архивариусе.

Влад, наточив карандаш, чёркает в блокноте, на арене снова гаснет свет, предвещая начало нового боя, но я не смотрю. Зажимаю уши, закрываю глаза, утыкаю лицо в колени. Снова ад беспомощности. Всё, что связано с сайлами, его порождает. Кажется, что физическая боль была пустяком по сравнению с той, что грызёт меня изнутри сейчас. Репутация, честь, какие-то статусы… почему это важнее самой жизни? Почему? Лишь единица Роя…

Через три с половиной вечности Влад трогает меня за плечо:

— Пойдём, всё закончилось.

Открываю глаза, взгляд падает на арену. Два сайла-Воина. Один растерзанный, второй ещё жив, но лужа крови под ним уже даже не синяя, чёрная. Взгляд шести глаз — пронзительно-тоскливый, как у загнанной лошади. Уже ясно, что больше ему не подняться. Ничья. Победила дружба.

— Соболезную, — говорит мне Влад, когда я поднимаюсь.

Рассеяно киваю. Обхватив себя руками, пробираюсь на выход, натыкаясь на конечности сайлов, людей, едва не спотыкаюсь о разноцветного слизня, но плохо вижу, куда иду. Глотаю слёзы, и они омерзительные на вкус, как несвежая морская вода.

В коридоре, сразу за первой примыкающей боковой галереей, не успев сделать и нескольких шагов, вижу впитывавшуюся в пол голубоватую кровь. Теперь уже небольшое пятнышко. Следующее — довольно далеко. Мой сайл бежал, не желая упасть здесь. Честь…

Тоже пытаюсь бежать, тело слушается ужасно. Пытаюсь считать пятна на полу, но вскоре сбиваюсь, перед глазами чёрные, дрожащие круги, в лёгких — горячо и сухо. Мне тоже никто не будет помогать в этом безумном мире, где все — взаимозаменяемые детальки, все заодно и каждый сам за себя. Сайлы проходят мимо. Не смотрят на меня, больше я — не интересен совсем, всё уже решилось.

Раздвижные двери — как последнее препятствие, я исступлённо колочу по ним браслетом, пока не отворяются. Нет у сайлов никаких больниц, и мой Архивариус вернулся умирать домой.

Резкий запах кислоты. Черный, бесформенный силуэт у стены в полумраке. И это меня выбивает из рассудка больше всего. Полумрак, а не обычный, ослепляющий свет. Сайл лежит на полу на боку. Уже не бронированная крепость, а покорёженный металлолом.

Из последних сил делаю несколько шагов, падаю, прижимаюсь, вцепляюсь в чёрно-синие пластины, обрезая руки, тяну за них, дёргаю, кричу. Кашляю.

Полосы под глазами сайла слабо освещаются и тут же гаснут, сами глаза недвижимы. Рядом с его животом возятся две машины, одна чёрная, его собственная, а вторая тёмно-зелёная, незнакомой конструкции, манипулируют какими-то тяжами, лентами. Лечат. А я, почувствовав, какой слабый у сайла пульс, сбивчивый, едва различимый, шмыгаю носом.

И вываливаю всё, что накопилось, не стесняясь в выражениях, сайл всё равно без передатчика не может меня слышать. Про то, где и на чём я видел их дурацкие законы и обычаи, каким идиотом является сам Архивариус, насколько их общество ущербно, насколько мне самому было страшно, и каково это, видеть, что сине-голубая кровь до сих пор не остановилась, несмотря на все усилия машин.

Пытаюсь им помочь, но куда там справиться, незажившими руками. Тем более, что именно делать я без понятия. Лишь держу обломки пластин, пока зелёная машина склеивает их. Не плачу, стараюсь, по крайней мере. Кровь сайла жжёт кожу, разъедает, от отчаяния хочется выть.

Всё сложилось так глупо и неправильно, несправедливо и щемит неизвестностью, я и знать не знаю, сколько мой сайл ещё продержится. И он, кажется, тоже это понимает, открывает глаза и произносит, через свою чёрную машину:

— Имя, Ник. Дай имя. Важно. Больно. Страшно. Имя.

Он мог попросить бы что угодно сейчас, и я бы выполнил. Но он просит такую малость и такую невероятную сложность — имя. Отрекается от Роя. От желания быть просто его единицей. Просит у меня, как у человека, дать ему личность, индивидуальность. И ему важно сейчас уподобиться мне, жалкому хору. Может быть, только потому, что я остаюсь с ним, когда для Роя он уже не имеет значения и ценности. И я должен придумать ему имя. Сейчас, сию секунду, потому что минутой позже – у сайла могут кончиться силы и жизнь.

Но, как назло, в голову ничего путного не лезет, воспалённый мозг подсовывает мне только собачьи клички да прозвища мультяшных героев. Но разочаровать Архивариуса тоже не могу. Обнимаю его за морду, прижимаюсь, вожу пальцами по разъеденным кислотой, а теперь уже замазанным чем-то твёрдым, пластинам, и меня осеняет.

— Мэлло, — говорю осипшим, немного чужим голосом, отхаркиваюсь, повторяю: — Тебя зовут Мэлло (1).

— Мэлло, — изрекает чёрная машина мысли сайла. — Спасибо, Ник.

Это уже не кажется мне простым подражанием человеческой вежливости. Архивариус действительно благодарит меня. Искренне. За такую безделицу. Единственное, чем глупый и бесполезный я смог помочь – придумывание имечки, теперь уже казавшегося безмерно глупым.

Кажется, сайла покинули и последние силы, потому что полосы погасли, глаза потускнели, лапы и пластины — расслабились. И я ощутил, что там, на трибуне, был не ад, так, максимум бутафорская комната пыток при BDSM-клубе, потому что настоящий, бесконечный ад — сейчас. В каждом промежутке от одной пульсовой волны в теле сайла до другой. Как запущенный неисправный метроном — никогда не знаешь, в какой момент он остановится.

Уцепившись за пластины так крепко, чтобы боль напоминала о том, что я ещё сам жив, сжаться, замереть, не то, что не плакать — не дышать, загадать, как в детстве, что от этого что-то зависит. И осознавать, мучительно осознавать, что я лишь хочу убедить себя в том, что переживаю за изменения в своей судьбе, взаимосвязанные с вероятной смертью моего Архивариуса, а на самом деле — переживаю за него. Да. За чёрно-синего инсектоида, представителя расы, уничтожившей наш мир, убившей мою семью, друзей, лишивших меня всего того, что я имел раньше. Но, в то же время, я как и не имел ничего до настойчивого: «Ник спрашивает», неуклюжей, неловкой заботы, раскаяния после вспышек гнева, просто самого присутствия рядом этого невероятного существа. Раньше казавшегося неуязвимым, всемогущим, сильнейшим, а теперь…