Chorus (СИ)

— Тебе что-нибудь принести? — робко спрашивает.

— Неа, нет, — раздумываю, упаду или нет, если попытаюсь встать, — лучше поможешь мне искупаться.

Даже бездонный голодный космос моего желудка не смог бы сравниться с зудом во всём теле. Особенно немилосердно чесалась спина, да и вся кожа была липкой и отвратительно воняла.

У меня получается сносно встать и героически добежать до душа, потому что если бы я шёл, то точно бы упал, словив головокружение, а так уцепился за сантехнику и не потерял ни равновесия, ни достоинства.

Включаю воду и стою, наслаждаясь, несколько секунд, после чего спрашиваю у нерешительно так и сидящего паренька:

— Сайл мой где?

— Он будет рад узнать, что ты спрашиваешь! Работает. Или опять у них собрание.

Бросил меня на попечение мальчишки, вот же сволочуга. С другой стороны, я его заслал довольно грубо, по-моему, сайлы умеют обижаться.

— Давай сюда иди, — в очередной раз провалив попытку намылиться, зову парня к себе.

— З-зачем?

— Спину мне потрёшь, бля, не выёбывайся, сюда иди.

Ещё немного потупив, отворачивается, снимая комбинезон и шарф. Хотя он всё равно, что одетый — волосы, какой-то неправдоподобной густоты, у него едва ли не до пяток, и почти полностью его скрывают.

— Только не делай… странное, — осторожно ступает под струи воды.

«Да ты себя видел?» — чуть не сорвалось у меня с языка. Мальчишка и правда похож на вампира. Которого пытал Ван Хельсинг, не иначе. Шрамы. Множество. От ярко-алых до совсем бледных. Везде. На руках, ногах, плечах… но особенно — на лице. Плотно сжатый рот. Глаза — как у диснеевского оленёнка, потерявшего маму. Такие же печальные.

— Мне тринадцать, если что! — пытается защититься от несуществующей угрозы.

— Да хоть сто двадцать. Вот мыло, вот спина. Помогай инвалиду!

Выживший ребёнок. Усыновлённый сайлами. У них что, есть жалость? Сомнительно.

— Ник, — тихо спрашивает, — тебе не противно?

— В смысле? — оборачиваюсь через плечо.

— Ну, я…

— А что не так? — я понял, о чём он.

— Шрамы!

— У меня теперь тоже. Те ещё, — осматриваю ноги, про спину даже думать не хочется.

Лекарства, которыми нас снабжают сайлы, залечивают раны, восстанавливают функции органов. А шрамы — остаются.

— Сайлам — всё равно. А если кто-то не захочет с тобой общаться потому, что шрамы… а ты сам хочешь общаться с таким человеком?

Ненастоящий вампирёныш замер, прижимая кусок мыла к себе, глаза распахнуты и выражают осознание вселенской истины.

— Ты давай сам голову мой, русалка. И выбирайся, — выхожу, не обсохнув, с наслаждением встряхиваю мокрыми волосами.

— Я не русалка. Я Влад.

— Цепеш? — прыскаю.

— Сам хорош. Ник Нейм! — обиженно тянет.

— Уделал, — сажусь на лежак, раздумываю, смогу ли я влезть в комбинезон, и есть ли в этом смысл. — Скажи, что тут вообще делается, что произошло.

— Ты уже дня три помираешь, — отвечает, — иногда я сижу, иногда Маркус или его сайл. Но в основном всегда твой. Никому не разрешал за тобой ухаживать. Тут ещё такое дело… я выйду, расскажу.

— Угу, — киваю, потому что набиваю рот едой к вящей радости машины.

Обсохший Влад, совершив длинную перебежку к комбинезону и надев его, мешкает, что делать с шарфом. Наконец, просто повязывает его на шею, не скрывая лица, и даже чёлку с глаз убирает. Тянет загребущую ручонку к моей еде, я разрешаю, потому что третья порция в меня уже, наверное, не влезет.

— Так какое там дело?

— Новости плохие. Твой сайл вызвал того, который тебя…

— Куда вызвал? — я пытаюсь устроиться так, чтобы у меня хотя бы половина тела не болела.

— Ну, у них есть место специальное…

— Ага, Арена. Ну так правильно, собственность я Архивариуса или нет?

— Ты не понимаешь, тот сайл… он в Улье вроде бога, что ли… он отец новой самки, которая только должна родиться.

— И что теперь, — возмущаюсь, — ему и закон не писан?

— Да пойми. Дуэли у них — насмерть.

— Ну, так ему и надо!

— Ни-и-ик, — Влад водит рукой перед моими глазами, — очнись. Тот сайл — воин, ему лет пятьсот уже. А твой — Архивариус. Если он тебе ещё нужен…

То придётся засунуть обиду и гордость в жопу и смолчать. Так, получается? С другой стороны, паренёк прав, если подумать. Эта образина раза в полтора в холке моего сайла выше… пятьсот лет как воин! Самый крутой в Улье!

— А что будет, если сайл откажется от дуэли?

— Да ничего особенного, — пожимает плечами Влад, — компенсация какая-нибудь. И так весь Улей уже растревожили. Мой па… сайл говорил, что вызов был публичный, на главной площади. Успешный, можешь поверить?

— Я не разбираюсь в этом, — признаюсь. — Что это значит?

— Да то, что твой сайл достал зацепами обидчика. И выбил ему передний глаз!

— Нихуясь, — неосознанно улыбаюсь.

— Зря радуешься. Неизвестно теперь, примет ли отказ… И наши разговоры тут ничего не стоят. Все Архивариусы съезжаются обсуждать!

— Что обсуждать?

— Дипломатия, — разводит руками Влад. — Твой сайл с ними уже три дня штуруется.

— Так, — поднимаюсь, — я, конечно, сайлова собственность. Но я ещё и его стая, поэтому пойду и узнаю весь расклад.

Парнишка смотрит на меня даже с каким-то восхищением, пока я надеваю комбинезон.

— Пойдёшь со мной? — спрашиваю.

— Нет. Я домой, наверное. Вдруг мой Архивариус тоже вернулся.

— Тогда проводишь меня, — сверясь с браслетом, убеждаюсь, что нам по пути, и отталкиваю увязавшуюся машину.

Это я на словах дофига герой. А вообще подумать забыл, прежде чем решать. Да и здоровье моё в таком состоянии, что меня терзают явные сомнения, дойду ли вообще. А уж что говорить и как себя вести… сымпровизирую что-нибудь.

Выйдя в общую комнату, замираю. Потому что меня встречает картина, висящая на одной из стен. Всамделишная, холст, масло, энтузиазм. На ней — мой сайл. Не узнать — невозможно, выписан чётко, до последней чешуйки. Задние ноги — согнуты, две передние — распрямлены. Изогнулся, наклонил голову, из приоткрытой пасти течёт вода. А рядом — я, голый, на коленях, с окровавленной спиной, вцепившийся в пластины сайла руками. Пью прямо у того из пасти, закрыв глаза, и меня обвивает язык-щупальце. Интерьер обычный, но свет более мягкий, рассеянный.

— Нравится? — улыбается Влад. — Я старался. Называется «Поцелуй».

— Оригинальные, бля, художества. Ты нормальный вообще?

— Я с натуры рисовал! — насупливается, копается в кармане. — Вот. Я успел сфоткать, потом рисовал.

Показывает мне снимок. Вот не получив подтверждение, я бы никогда не поверил. Всё тоже самое, только освещение плохое, у меня на руках повязки, а со спины сочится не кровь, а какая-то буро-жёлтая жижа. Художественное приукрашивание натуре пошло явно на пользу. Но я-то этого совсем не помню!

— Твоему сайлу понравилось, — пожимает плечами Влад, — только он меня всё выспрашивал, зачем людям поцелуй и как это вообще. Да мне тринадцать!

— Ну он у меня немного непосредственный, — хмыкаю, скрывая неловкость.

Проблема в этой ситуации одна. И нет, это не внезапная сентиментальность сайла, решившего украсить дом. То, что юный художник, не жалея, видимо, времени и сил, раз справился за столь сжатый срок, нарисовал мой первый поцелуй. Вот так вот. Планируешь себе роман, любовь/семью/детей/тупо потрахаться — нужное подчеркнуть, а потом… я просто пить хотел.

— Сам расскажешь ему потом. Может, и ещё раз поцелуешь! — Влад хихикает.

— Я сожгу твой шедевр, если ты фотку ещё хоть кому-нибудь покажешь.

— А все уже видели, — портретист моего позора открывает дверь, — ну, вы же стая.

— Да я тебя придушу, — угрожаю уже впустую, вздохнув.

Ославил меня на всю человечью популяцию Улья. Но вот сайлы, попадающиеся нам с Владом навстречу в коридорах, приостанавливаются и разглядывают меня по другой причине. Любопытно им, в связи с чем у них такое необычное событие в колонии. Ну, пяльтесь, пяльтесь. Лучше бы хоть бы один из вас мне помог, когда я лежал после изнасилования. Это теперь я — яблоко раздора, неведомая диковинка. А до этого — расходный материал.