Золото и медь. Корона солнечных эльфов (СИ)

Неожиданно в кустах послышался шорох, в следующий миг они

раздвинулись, и на поляне показался Иштан; сумка, перекинутая через

плечо, а также зажатая в руке корзинка указывали на очередной поход за

травами. Завидев семейную идиллию, веллар подошел к дереву, под

которым они сидели.

— Кравой, ты слишком балуешь ее! — с юношеской назидательностью

сходу начал он, ставя корзину на землю. — Она вырастет капризной.

— И тебя ан синтари, Иштан…

— Ан синтари, — бросил веллар. — Я понимаю твое недовольство, но все-

таки тебе не кажется, что ты слишком много ей позволяешь?

— Ты уже много раз говорил это, — с прохладцей заметил Кравой.

— Да, говорил, и скажу еще: ты слишком много возишься с ней, постоянно

носишь на руках — она даже иногда спит в твоей постели!

— И что с того?

— А то, что ей пора бы самой учиться жить в этом мире — вон, другие дети

гуляют сами, спят себе…

Его взгляд остановился на Аламнэй — та испугано притихла,

прислушиваясь к разговору взрослых. Жрец солнца следом за эллари

взглянул на дочь — жалобное выражение ее личика неожиданно поразило

его: она словно понимала, что речь идет о ней, и что именно о ней

говорят. Он резко поднял голову, мокрые волосы закачались.

— Да ты посмотри, какая она маленькая! — с возмущением воскликнул он, обращаясь к Иштану. — Ее сил не хватит даже, чтобы сорвать яблоко с

ветки! Представь только, каким страшным должен ей казаться этот мир,

какой беспомощной в нем она должна чувствовать себя! Единственное, что

может помочь ей — это ощущение, что рядом есть тот, кто не отдаст ее

всем этим опасностям, кто защитит от всего, что может пугать. И я хочу,

чтобы в ней было это ощущение, и чтобы оно осталось навсегда; я хочу,

чтобы она чувствовала себя счастливой, — а ты называешь это

баловством! Ты просто забыл, каково это — быть маленьким!

— Но ведь другие дети… — попытался возразить Иштан.

— У других детей есть матери! — продолжал горячиться Кравой. — У них

есть тепло — единственное, что нужно таким слабым существам! Тепло,

которое они получают от матерей, когда те укачивают, кормят, пеленают

их! То самое, которое остается с ними на всю жизнь, дает им силы не

впадать в уныние даже тогда, когда эта жизнь круто обходится с ними.

Лишенные его, они становятся навсегда уязвимыми — как ты этого не

можешь понять?!

Весь пылая, он запнулся, точно не в силах продолжать от волнения, и

возмущенно воззрился на веллара, словно вызывая того на поединок. К

его удивлению, Иштан не спешил с ответом: некоторое время молчал,

глядя необыкновенными синими глазами пристально в лицо Кравою, точно

врач, пытающийся определить симптомы недуга. Жрец солнца

почувствовал, как что-то внутри него вдруг заметалось от этого взгляда,

как если бы он был уличен в том, что хотел скрыть. И как только Иштану

удается так смотреть!.. Веллар будто только того и ждал — словно увидев

все, что было нужно, он опустил глаза, сложил тонкие, выразительные

кисти рук, соединив вместе кончики пальцев. От этой решительности

солнечному эльфу стало окончательно не по себе.

— Кравой… — осторожно, но с явным напряжением в голосе начал Иштан.

— Кравой, ты только послушай себя — что ты говоришь?! Тепло, забота —

это все прекрасно — я сам вырос без матери, и знаю, как это болезненно,

— но здесь мне видится что-то иное. Ты… ты видишь в ней Моав!

По тому, как забегали глаза краантль, как нервно шевельнулись его губы,

было ясно, что лекарь правильно нащупал больное место. Он хотел было

возразить, но лунный эльф знаком руки остановил его:

— Нет, дай мне договорить! Не обижайся на меня — ты сам знаешь, что это

так! В ней и впрямь есть что-то от сестры, но… — он сделал шаг вперед,

синие глаза испытующе глянули прямо в лицо Кравою, — но ведь она — не

Моав!!!

Солнечный эльф низко опустил голову — от недавнего пыла и

самоуверенности не осталось и следа. Некоторое время он молчал, затем

тихо произнес:

— Я знаю…

— Нет, не знаешь! — уже не скрывая собственного волнения, оборвал его

Иштан. — Или не хочешь знать! Любовь ослепила тебя, и ты уже не

можешь понять, кого и за что любишь. Это не пойдет на пользу ни тебе, ни

ей, — он указал на Аламнэй. — Так — неправильно, ты должен это понять!

Он порывисто выдохнул — было видно, что разговор дался ему с трудом, —

и вопросительно взглянул на Кравоя, но тот ничего не отвечал — лишь

сидел, с вошедшей в привычку неосознанной ласковостью обнимая тельце

дочери, и казался потерянным и виноватым. Он понимал, что ему нечего

ответить в свое оправдание — со смущением и испугом чувствовал, что

веллар сумел увидеть то, что он всеми силами старался скрыть в том числе

от себя самого. В глубине души Кравой не мог не понимать, что в его

любви к дочери есть нечто болезненное, не мог не признать, что за ее

глазами он каждый раз видит другие, такие же синие и прекрасные глаза, и что в каждой улыбке эльфины ему видится иная, такая любимая улыбка…

Да, он искал в ее лице отражение любимых черт — и находил его! Глядел в

ее глаза, и временами ему казалось, будто он снова обрел Моав — такой,

как та была много, много лет назад…

За последние годы в воображении Кравоя создался свой, отдельный от

доводов рассудка мир отношений с дочерью, и он жил, погруженный в этот

созданный им же самим мир, и Аламнэй, будучи связанной с ним, тоже

жила там. Он знал это и понимал, что это неправильно и, возможно, даже

вредно, но не любить дочь так, как он ее любил, не мог… Не мог и не

хотел, ибо это обозначало отказаться от величайшего счастья, которое

было в его жизни, и которое одно заменяло ему все другие виды

наслаждения.

Он опустил голову и некоторое время молчал. Когда же заговорил, то его

голос был тихим, но неожиданно спокойным и твердым, как если бы он

принял какое-то решение:

— Я знаю одно — кем бы она ни была, у нее нет никого, кроме меня, и я

один в ответе за ее счастье и покой. Я никогда не смогу заменить Аламнэй

мать, но я сделаю все, чтобы холод одиночества не пустил корни в ее

душе, и чтобы, когда для нее настанет срок продолжить путь

самостоятельно, она ступила на него без страха и сомнений — это самое

большее, что я могу для нее сделать…

Закончив эту речь, произнесенную одинаково ровным тоном, он уверенным

жестом поднял свою красивую голову и взглянул на Иштана. В его глазах

было столько твердости и решимости, что молодой эллари невольно

потупился. Маленькая эльфина сидела, открыв рот и переводя испуганный

взгляд то на отца, то на дядю. Иштан сделал последнюю попытку:

— Но если она вырастет разбалованной, ей придется потом трудно.

— Она вырастет свободной… — тихо и твердо ответил Кравой.

— И это будет стоить ей многих ошибок в жизни!

Солнечный эльф неожиданно заулыбался — так светло и легко.

— Нет, Иштан, ты ошибаешься: она совершит ОЧЕНЬ много ошибок и

расплатится за них сполна — но лишь так она сможет стать той, кем она

должна стать, лишь так обретет себя.

— И ты же первый будешь расхлебывать ее ошибки, если что, — иронично

закончил Иштан, но Кравой только улыбнулся в ответ — мимолетная туча

прошла, его лицо снова приняло привычное выражение счастья и

уверенности.

— Значит, буду! — уже весело ответил он, обнимая Аламнэй и ласково

приглаживая ее волосы. — Да, мое перышко?..

***

Эльфина пошевелилась в постели и, поморщившись, что-то испугано

пролепетала во сне. Кравой ласково погладил ее по щеке, напряженное

выражение тут же покинуло детское личико; оно вновь стало безмятежным