Игра на двоих (СИ)

Быстро разжимаю ладонь, отпускаю мамину руку и тут же теряю хранимое ею тепло. Где-то в горле встаёт горький комок. Лицо пылает, а в груди стремительно растёт дыра, словно в меня выстрелили разрывной пулей из моей же винтовки. Прячу глаза, делаю шаг назад и, резко повернувшись, вылетаю из бункера. Быстрее, ведь еще минута, и я уже не смогу заставить себя уйти. И еще: отчего-то мне безумно страшно услышать их ответ на мои последние слова. Охранники уже знают меня в лицо, а потому быстро и без малейших возражений распахивают тяжелую металлическую дверь, пусть формально это и против правил. Пока я иду обратно в Штаб, меня рвут на части страх, стыд, облегчение, разочарование и ненависть. Да, ненависти больше всего. Теперь сильнее Койн я ненавижу только саму себя.

— Сколько у нас времени до следующей атаки?

— Несколько секунд до предельной дальности.

Небольшая комната до отказа набита техникой и людьми в военной форме. В центре стоит длинный стол с главной панелью управления, за которым сидит мертвенно-бледный Плутарх. Помощники Президента не отрывают глаз от экранов, на которых видны вражеские эскадрильи, одна за другой приближающиеся к Тринадцатому. Сама Койн меряет шагами комнату, останавливаясь каждую минуту и отдавая короткие приказы.

— Объявить взлет по тревоге! Готовить к контратаке ракеты дальнего действия!

— Так точно! — слышится со всех сторон.

Раскатистый гром взрывов оглушает, мешает думать, лишает всех чувств, оставляет только животный страх. Инстинкт самосохранения велит мне то спрятаться под стол и закрыть голову руками, то покинуть Штаб, выбраться на поверхность и бежать как можно быстрее и дальше.

Падает бомба. Еще одна. И еще. Но крепкие, без единой трещинки стены стоят, потолок не прогибается под тяжестью ударов, а пол не уходит из-под ног. Внезапная, гениальная в своей простоте и очевидности мысль отрезвляет меня, избавляет от охватившего было ужаса и возвращает способность соображать. Все правильно. Жители Тринадцатого построили этот бункер много лет назад, предвидя войну, что последует за восстанием. Но совсем не для борьбы, а для того чтобы переждать нападение и выжить, когда все остальные, те, кто воевал в открытую, полегли на поле боя. Логика эгоистов, но ведь выживших не судят. Почему бы Койн не воспользоваться неписаным заветом своих предков?

— Госпожа Президент!

— Слушаю, солдат Роу.

Женщина сверлит взглядом экран, не обращая на меня внимания, и мне приходится подойти и встать рядом с ней.

— Отмените вылет по тревоге. Пусть продолжают атаковать. Не реагируйте.

Койн оборачивается. На ее лице — удивление пополам с озадаченностью.

— Десять минут назад вы сами сказали, что не разбираетесь в военной стратегии. Почему я должна прислушиваться к мнению простого солдата, когда речь идет о таком важном деле, как ведение войны?

— Потому что вы сами потребовали моего присутствия. Вам важно мое мнение. Вы, думаю, уже поняли, что я не привыкла молчать, если мне есть, что сказать. Тем более, если мои слова что-то значат.

Серые глаза смеются. Смеются?

— Говорите, мисс Роу.

Нас прерывает краткий доклад одного из помощников:

— Поврежден северо-западный резервуар воды. Разрушен транспортный коридор. Прямое попадание в ракеты ПВО в секторе 3.

Забыв обо мне, Койн резко поворачивается к стоящему за ее спиной Боггсу.

— Мы же сами себя выдали, потому что стреляли в ответ!

Очередной взрыв сотрясает Штаб так сильно, что едва не сбивает нас с ног. Осторожно ступая по полу, усыпанному каменной крошкой, что горстями падает с потолка, я отхожу обратно к столу и опускаюсь на шаткий стул. Она все поняла, объяснения не нужны.

— Куда они бьют? — требовательно спрашивает Президент.

— Вслепую, — отвечает кто-то.

— С вашего последнего столкновения прошло слишком много времени, капитолийцы не знают, что и где у вас находится, — тихо замечаю я, откинувшись на жалобно скрипящую спинку.

— Так ты это имела в виду? Когда предложила не отвечать на их атаку?

Я мыслила более поверхностно, но, в общем, да. Улыбка получается неуместно веселой.

— Бункер ведь для того и создан, чтобы прятаться.

Койн не сводит с меня внимательного взгляда, а уголки ее тонких злых губ медленно ползут вверх. Секунду спустя по комнате разносится новый, последний приказ.

— Отменить вылет по тревоге. Прекратить огонь. Укрыть все системы противовоздушной обороны. Закрыть пусковые площадки и всю вентиляцию. Мы переждем налет.

— Они же заколачивают наш гроб! — подает голос находящийся на грани обморока Плутарх.

Я не испытываю и намека на симпатию к этому человеку, но сейчас мне даже жаль его. Впрочем, не больше, чем себя, точно так же привыкшую дышать глубоко и свободно.

— С возвращением домой, господин Хевенсби, — с усмешкой говорит Президент. — Я смотрю, Капитолий вас избаловал. Вдохните поглубже. Нас ждет долгая ночь.

Подачу кислорода понижают, и очень скоро в комнате становится душно. Но мне все равно холодно. Холод исходит откуда-то изнутри. Он леденит сердце, заставляя его биться медленнее, замораживает кровь в венах, пускает стайку мурашек по спине. Мы выживем. Бункер выдержит. Штаб расположен глубоко внизу, чуть в стороне от бункера, куда эвакуировали население Дистрикта, так что капитолийцам и их снарядам нас не достать. Я говорю себе те же слова, которыми собиралась успокоить родителей, но не верю ни одному из них. Липкий страх снова заключает меня в свои объятия. За себя, за семью, за Хеймитча. Где он сейчас и что с ним делают? Пытаюсь отвлечься, но мысли рано или поздно возвращаются к смерти. Какая была бы самой подходящей для такой эгоистки, как я? В огне, вместе с остальными жителями Двенадцатого, или в безвыходном лабиринте из земли и камней, вместе с шахтерами? А может, под пытками, вместе с ментором? Не знаю. Не хочу умирать.

Время идет. Я продолжаю сидеть, уставившись в пол и почти не замечая ничего вокруг, лишь считаю удары от упавших бомб. Вдруг Президент бросает наблюдать за происходящим наверху, подходит ко мне и садится рядом.

— Тебе страшно? — тихо спрашивает она.

Мотаю головой.

— Я в порядке. Ненавижу клетки, особенно каменные и без выхода.

Койн молчит. Поднимаю голову, встречаюсь с ней глазами. Вдруг она стаскивает плотную темно-серую куртку, с которой никогда не расстается — видимо, Президент, даже будучи главнокомандующим армии, не обязан носить военную форму, — и накрывает ею мои подрагивающие в ознобе плечи. Кажется, будь мы одни, она бы обняла меня, прошептала что-нибудь ободряющее и напоила горячим чаем.

— Скоро все закончится, — Койн опускает руку мне на плечо. — Но после нам предстоит много работы. Хочешь кофе?

Не могу удержаться от смеха. Я уже не знаю, чего еще ждать от этой женщины.

Но, к сожалению, она оказывается неправа. Бомбардировка продолжается в течение следующих двадцати четырех часов. Целые сутки нас бьют ударные волны от непрекращающихся взрывов. Только мне кажется, что все закончилось, как бункер снова сотрясается в агонии. На протяжении дня Президент несколько раз обращается к народу с призывом сохранять спокойствие. Ее помощники во главе с Боггсом продолжаю отслеживать обстановку на поверхности. Хевенсби, едва придя в себя после трех чашек крепкого черного кофе, собирается обсудить со мной, Фалвией и Крессидой идеи будущих агитроликов — «Дистрикт-13 неуязвим! Мы живы и мы продолжаем!» —но я обрываю его на полуслове. Словно очнувшись после долгой спячки, я вспоминаю все, что предшествовало последним словам Пита и, со всей силы ударив ладонью по столу, привлекаю к себе всеобщее внимание и требую организовать спасательную операцию.