Неживая, Немертвый (СИ)

— Однако, ты живой человек, — уточнил фон Кролок.

— И да, и нет, — Нази нахмурилась, явно размышляя о том, как лучше объяснить. Молчание затягивалось, и граф, которому откровенно наскучило ждать, протянул своей собеседнице руку помощи.

— В ту ночь, когда ты пыталась воззвать ко мне, ты сказала, что «такие, как ты» всегда немного мертвы. Также ты говорила о неких тропах, на которых каждый раз оставляешь часть своей жизни.

— Да? — поразилась Дарэм. — Не помню… впрочем, не мудрено.

Тропы. Именно так в негласно утвержденной терминологии некромантов называлось место, лежащее по ту сторону объективной реальности: двери в него неумолимо распахивались сразу за последним судорожным вздохом, последним ударом сердца, последним проблеском в стекленеющем взгляде. Пройти через эти двери могло любое живое существо, но только некромант был способен вернуться обратно. Он делал шаг в преддверие загробного мира, замирая на зыбкой грани между тем светом и этим, вступая в пределы того, что смело можно было называть «долиной смертной тени».

У этого бесконечно огромного, погруженного в непроницаемую мглу, выстуженного могильным холодом пространства не было определенных границ, и тот, в ком осталось хоть немного жизни, никогда не смог бы дойти до его края и увидеть то, что предназначалось только для взгляда умерших.

Души людей, отошедших в мир иной, совершали свое обязательное паломничество, оставляя на тропах свои зыбкие, едва различимые следы. Нази, как и прочие, не знала, куда они попадают потом: некроманты не могли проследовать дальше плотной завесы, погрузившей проложенные мертвецами пути в непроглядную, вечную ночь.

И в этой ночи скрывалось немало чудовищ — кроме тех, кто без остановки проходил по тропам, спеша навстречу загробной жизни, во мгле нашли свой приют химеры, демоны низшего порядка, мороки и падальщики. Вечно голодные, вечно ищущие, они не могли покинуть пределов изнанки мира самостоятельно, так что главным их стремлением было найти того, кто проведет их в мир живых, отдаст им свою силу, позволит им воплотиться, чтобы начать убивать.

Раньше или позже те, кто в обмен на силу, власть, богатство или иные блага соглашался открыть им дорогу в мир, находились, и тогда некроманты начинали охоту, возвращая порождения изнанки обратно на тропы.

Однако цена есть у всего: за возможность войти в этот зыбкий мир, пользоваться его силой и возвращаться назад некромант расплачивался собой. И, если обычные люди рассчитывались с долгами единожды и навсегда, то такие, как Нази, выплачивали его частями, отдавая свою жизнь по кусочкам, с каждым визитом на тропы становясь все более похожими на тех, кого должны были истреблять.

— Именно поэтому практикующие некроманты не живут долго, Ваше Сиятельство, — подытоживая свой рассказ, заметила Дарэм. — Мы начинаем в восемнадцать и, при нашем образе жизни, к тридцати полностью истощаемся. Все зависит от природного уровня силы: у кого ее много, тот держится дольше, доживая до сорока, у кого ее изначально мало, может вычерпать себя к двадцати пяти. И вся пикантность в том, что никто не знает, когда за возвращение к жизни платить станет нечем. Так что мы выходим на тропы каждый раз, как последний…

— Звучит весьма занятно и, в некоторой степени, драматично, — заметил граф, задумчиво постукивая пальцами по подлокотнику кресла. — То, что ты называешь «тропами», по описанию удивительно точно совпадает с состоянием нашего дневного сна.

— А вы что-то видите, когда «спите»? — искренне изумилась Нази, глядя на графа с неприкрытым любопытством. — Честно признаюсь, я всегда думала, что в этот момент вы просто не существуете, однако…

— Я не имею возможности сравнивать свои ощущения с тем, что чувствуют другие, подобные мне, но я, засыпая, определенно не прекращаю существовать, — иронично отозвался граф. — Мой разум в эти моменты пребывает в темноте, но продолжает осознавать себя. Пожалуй, это похоже на слепое блуждание в огромном, холодном зале, в котором я за все эти годы так и не нашел ни единой стены, а я, поверь мне, пытался. Особенно в первые пару десятилетий.

— Ваше сиятельство, могу я узнать, сколько вам лет? — задала Дарэм вопрос, который вот уже некоторое время не давал ей покоя.

— Суммарно? — фон Кролок приподнял бровь и, дождавшись короткого кивка женщины, ответил: — Что ж, изволь. Я родился в тысяча пятьсот семьдесят пятом, умер в тысяча шестьсот тринадцатом, нынче же декабрь тысяча восемьсот девяносто второго года, из чего можно сделать вывод, что сейчас мне триста семнадцать полных лет.

В ответ на это заявление Нази весьма забавно, с точки зрения Кролока, приоткрыла рот, мгновенно став похожей на изумленную юную девицу, и неловко, боком, рухнула в кресло, продолжая взирать на графа с каким-то странным выражением, больше всего похожим на благоговейный трепет.

— Триста семнадцать… — хрипло повторила Дарэм. Заметив насмешливую улыбку на губах графа, женщина торопливо прокашлялась, но взгляда от его лица так и не отвела. — Черт возьми… нет, я, конечно, была уверена, что ваш возраст весьма внушителен, но, чтобы настолько… Невероятно! Поймите правильно, Ваше Сиятельство, самый старый вампир, о котором слышали в моем мире, едва разменял вторую сотню.

— Счастлив, что мне удалось столь эффектно поразить твое воображение, — фон Кролок пожал плечами. — Однако, если принимать все твои истории за истину, то не логично ли предположить, что виной высокой смертности среди вампиров твоего мира являешься ты и твои братья по оружию? Как ты вполне справедливо заметила, мы — вершина пищевой цепи, а количество врагов, способных пресечь наше существование, крайне невелико.

— Да-да… — рассеянно откликнулась Нази, явно пребывая в плену собственных мыслей. — Это и правда логично… триста семнадцать… граф, сила вашей души просто поразительна!

— У вампиров нет души, любезная фрау Дарэм, уж тебе-то это должно быть известно, — Кролок попытался сохранить нейтральный тон, однако голос его все равно прозвучал глухо и надтреснуто.

— Кто сказал вам эту чушь!? — с поразившим Кролока жаром воскликнула женщина. — Души нет только у исконной нежити и у поднятых умертвий. У первых, потому что они сразу формируются, как нежить, и живыми никогда не были, у вторых — потому что ими движет воля заклинателя, в то время, как душа, прежде занимавшая тело, давно уже обрела покой за гранью. А ваша душа по-прежнему остается при вас и, более того, именно она, ее сила и энергия определяют состояние вашего тела! Могу я вас попросить…

— Попросить ты определенно можешь, — согласился фон Кролок, которого внезапно проснувшийся азарт Нази немало забавлял. К тому же огонек, зажегшийся в тусклых глазах фрау Дарэм, странным образом преображал весь ее бесцветный облик, делая женщину ярче и, пожалуй, симпатичнее, так что граф наблюдал за происходящими с ней метаморфозами с не меньшим любопытством, чем сама Нази смотрела на него. — А вот выполню ли я твою просьбу, решать мне.

— Снимите плащ, пожалуйста, — выпалила женщина, и Кролок вынужден был признать, что просьба оказалась еще более неожиданной, чем он рассчитывал.

— Как тебе будет угодно, — тем не менее, сказал он и, поднявшись, неторопливо принялся расстегивать украшенную мелкими рубинами застежку, не сводя с женщины пристального, насмешливо-внимательного взгляда серых глаз. Ничего «такого» не было в этом жесте, и тем не менее Дарэм, почувствовав прилив чего-то, подозрительно напоминающего смущение, поспешно потупилась.

Из пучины некстати проснувшегося смятения ее вывел мелодичный голос фон Кролока:

— Очаровательная фрау некромант желает, чтобы я снял что-нибудь еще?

— Нет-нет! — торопливо отказалась Нази, усилием воли заставив себя сосредоточиться на поставленной цели. — Плаща более чем достаточно, спасибо.

— Не стоит благодарности, — граф небрежно повел плечами, ожидая дальнейших действий со стороны Нази.

Та же, приблизившись, окинула Кролока внимательным взглядом: дорогой просторный плащ скрывал очертания графской фигуры более чем успешно, так что ей не удавалось в полной мере разглядеть своего «противника» и оценить, в каком состоянии он находится.