Игра на двоих (СИ)

— Нет. Уберите ее… пожалуйста. Выбросьте. Уничтожьте, чтобы никто не узнал, и выбросьте.

— Ты уверена?

Из груди рвется крик, и я едва сдерживаюсь.

— Да. Отпустите меня, я не хочу этого видеть.

— Как скажешь, — тихо соглашается мама Китнисс. — Сейчас принесу униформу.

Пять минут спустя я с необъяснимым облегчением натягиваю на замерзшее тело серую ткань. Врач останавливает меня на выходе из палаты.

— Мне очень жаль.

— Не стоит, миссис Эвердин. Я не жалею.

Она не слышит меня. Ну, или не относится к моим словам всерьез. Я ведь не единственная из ее пациенток, кто потерял ребенка, и женщина знает, какой бред способны нести эти несчастные.

— У тебя еще будет шанс. Когда-нибудь.

Я улыбаюсь, а по ее лицу пробегает тень страха. Когда-нибудь никогда.

— Не будет, и вы это знаете. Оспа позволила мне прожить свою жизнь, но не даст возродиться в ком-то другом.

Во взгляде женщины — неприкрытые сожаление, но она не сдаётся и выполняет свой долг до конца:

— Если что-то случится и ты почувствуешь себя плохо, сразу же приходи.

Улыбка становится еще шире и еще безумней.

— Не случится. Или случится, но не скоро. Я заплатила Смерти по всем счетам. Она получила от меня новую жертву, а я — ещё одну отсрочку.

Бедная женщина смотрит на меня как на сумасшедшую. Улыбка превращается в хищный оскал. Посмотрим, кто из нас первым лишится рассудка. Я поворачиваюсь и ухожу, не сказав больше ни слова. Внешне спокойная, но внутри все дрожит от напряжения. Цены растут. Что, если в следующий Смерть пришлет мне счет с именем Хеймитча?

Когда в моем сознании впервые промелькнуло слово «выкидыш», мысль, что не давала мне уснуть прошлой ночью, вернулась. Я ведь уже знала о смерти ребёнка: поняла это, как только Койн произнесла слово «оспа». Может, несколько часов, разделявших взрыв и первый укол, не хватило, чтобы убить меня, но оказалось достаточно для Элион. Может, лекарство, спасшее жизнь мне, убило её. А может, она поняла, что ей не рады, и решила избавить меня от сложностей выбора. Мне никогда не узнать, почему случилось так, как случилось, и это, наверное, к лучшему: смысла в этом знании все равно нет.

Мне хотелось, чтобы ее не стало, чтобы она растворилась под струей воды или просто исчезла в сливном отверстии. Когда оцепенение прошло, я вышла из душа, подняла с пола кусок окровавленной ткани и накрыла им ребёнка. Я не смогла даже взять её на руки — почувствовать тяжесть крошечного тела, прижать его к груди, выдавить из себя хоть каплю жалости, хоть одну слезу. Ничего не смогла: боялась. Но даже страх был неправильным, эгоистичным — за себя, за свою жизнь, за свое тело. Со мной было все в порядке — кровотечение прекратилось, боль ушла, — и страх исчез, уступив место разуму, но не чувствам. Словно кто-то вставил в моё ухо наушник и диктовал мне, что делать, прямо как в нашем плане вылазки в Восьмой, все только по инструкции. Взять простыню, бросить на пол, осторожно, кончиками пальцев поправить края, чтобы ткань закрыла собой весь пузырь, перешагнуть через него, повернуть вентиль до упора, подставить голову под струю ледяной воды. Раскрыть рот в немом крике, сжать руками голову, крепко зажмуриться. Глубоко вздохнуть и громко закашляться от попавшей в глотку воды. Смыть кровь, судорожно, вслепую водя руками по телу. Открыть глаза, увидеть алые следы от пальцев на белом кафеле, смыть и их. Еще раз перешагнуть через простыню, выйти из душа и вытереться грубым полотенцем. Натянуть сорочку, забыв о маленьком красном пятне на белой ткани, и уйти, ни разу не оглянувшись.

Я вела себя так, будто ничего не случилось, будто меня это не касалось, зная, что иначе не справлюсь. На этот раз мне не просто казалось, что я всего лишь свидетель чужой беды, — я действительно была им, не желая признать себя главным действующим лицом трагедии. Жертва или убийца — я не хотела быть никем из них.

Одиннадцать часов. В Штабе сейчас кипит работа по подготовке Китнисс к первой вылазке на фронт, а в Учебном Центре только что начались занятия. Куда пойти? Ноги несут меня в сторону жилых отсеков. Надо показаться на глаза родителям. Следующие полчаса потеряны: семья готова задушить меня в объятиях.

— Президент Койн очень беспокоилась за тебя, — замечает мама. — Поблагодари ее от нас при встрече.

— Обязательно, — с моего лица не сходит чуть виноватая за причиненные им волнения улыбка, а мысли сменяют одна другую.

Почему? Еще одна задача, которую мне только предстоит решить. Но это позже, позже. Сейчас — время для семьи. После — обед.

Получив свою порцию овощного рагу, устраиваюсь за столом и моментально ловлю заинтересованный взгляд сидящего неподалёку Президента. Приподнимаю уголки губ и киваю в ответ.

«С возвращением».

«Спасибо».

— Выписалась раньше? — слышу, едва перешагнув порог ее кабинета.

— Кто-то вчера сказал мне, что у нас много работы, — в её голосе нет упрека или недовольства, а потому я чувствую себя чуть более уверенно и даже вспоминаю о чувстве юмора. — Китнисс и Рубака уже в Восьмом?

— Да. Плутарх и Фалвия отправились с ними.

— Интересно, мне хоть кто-нибудь остался? Вот с кем я теперь буду работать в Штабе? — ворчу себе под нос.

Но в комнате слишком тихо, и Койн слышит каждое моё слово.

— Солдат Одэйр, Бити и Эффи. Достаточно?

— Смотря что придётся делать. Вы, кажется, говорили, у вас есть задание для меня?

— Да. Хевенсби привёз из Капитолия диски с записью Голодных Игр. Тебе нужно отобрать те, в которых участвовали повстанцы, просмотреть и вырезать из них самые запоминающиеся моменты. Те, которые могут пригодиться для будущих промо-роликов.

Я моментально понимаю замысел Президента — ну, или того, кто предложил использовать записи с Арены.

— Хотите напомнить народу, ради чего мы сражаемся?

Женщина кивает:

— Хочу намекнуть им, что у каждого из вас были причины присоединиться к Сойке-Пересмешнице, и показать, что у каждого из них есть ничуть не менее важные причины присоединиться к вам.

— Неужели вы думаете, что простого намёка хватит?

— Ты недооцениваешь народ Панема, — качает головой Койн. — Сейчас им достаточно даже жалкой крохи надежды, чтобы вновь подняться на бой.

Я пожимаю плечами — ей лучше знать, — и послушно иду к невысокому комоду в дальнем углу, из открытого ящика которого видны высокие стопки дисков в пластиковых упаковках. Беру часть и поворачиваюсь к двери, чтобы идти в Штаб, но Президент останавливает меня.

— Можешь остаться здесь. Сегодня нас всего двое, места хватит.

— Вы отпустили в Восьмой даже Боггса?

— Сейчас в охране нуждается солдат Эвердин, а не я.

— Бити?

— В лаборатории, — её ответы настолько молниеносны, словно ей известно каждое слово, которое я только готовлюсь сказать.

Отчего-то мне неудобно спрашивать, чем он там занят. Но так как оставаться наедине с этой женщиной хочется ещё меньше, отваживаюсь задать последний вопрос:

— Могу я вызвать Эффи? Мне бы не помешала её помощь.

Последние слова — чистая правда. Как-то неуютно при мысли о том, что придется в одиночку встречаться с демонами своего прошлого.

— Не стоит, — отвечает Койн, уже успевшая сесть за свой стол и уткнуться взглядом в ноутбук. — Ты прекрасно справишься сама. Пусть это останется между нами, но меня до дрожи в руках раздражает эта капитолийка.

Мне не остаётся ничего, кроме как подчиниться. К её рабочему столу приставлен ещё один, тоже с компьютером, — места и правда хватит. Беру штук двадцать дисков, аккуратно складываю их на гладкую деревянную поверхность и опускаюсь на стул. Теперь нас разделяет всего полтора метра, клубок проводов, кипа бумаг и два монитора.