Игра на двоих (СИ)

— Я захожу к ним каждый вечер, чтобы сказать, что с тобой все в порядке.

— Зачем тратить время? Могли бы послать помощника.

— Твои родные сильно беспокоятся за тебя, и я их понимаю. Они бы не стали слушать объяснения какого-то слуги, а моим словам, думаю, верят.

— Понимаете?

— Представь себе, — улыбается женщина.

Я не отвечаю: слишком хочется спать. Но Президент не уходит. Сквозь подступающий сон чувствую, как она протягивает руку и гладит меня по волосам. Возможно, это мне уже снится. Возможно, в той последней капельнице был морфлинг, и сидящая на моей постели Альма Койн — всего лишь еще одна галлюцинация. Наверное, поэтому я незаметно перехожу с ней на «ты».

— Ты могла заразиться… Зачем было рисковать?

— Я не рисковала. Я болела оспой во время эпидемии и выжила. Теперь мне уже ничто не грозит.

— Значит, это все-таки была оспа?

— Да. Тебе вовремя вкололи лекарство.

Где-то в глубинах сознания бьется какая-то страшно важная мысль, но я не успеваю поймать ее.

— Почему ты не отпускаешь меня в Восьмой? Не хочешь лишиться сразу всех своих Соек-Пересмешниц?

— Это слишком опасно.

— Для дела революции?

— Глупая. Для тебя.

Вопросы становятся все более личными, а ответы — странными.

— Как ты нашла меня в тот вечер? И почему стала искать?

— Никогда не снимай с руки коммуникаф.

Первое, что я вижу, открыв глаза следующим утром, — пустой деревянный стул. Вчерашний разговор с Койн кажется сном, причудливо-безумным, но отнюдь не кошмарным. Потянувшись, откидываю одеяло, аккуратно вытаскиваю иглу из вены и, прижав место прокола пальцем, встаю с койки. Взгляд как-то машинально падает на простыню и сразу цепляется за три алых пятна на белоснежной ткани. Стараясь не поддаваться панике, стаскиваю ее с кровати и иду в ванную — именно туалет и душ, как мне объяснила медсестра, прячется за второй дверью.

Смяв окровавленное белье и бросив его в угол, захожу в душ и задергиваю полупрозрачную занавеску. Холодно; по коже пробегают мурашки, и я, передернув плечами, торопливо кручу вентиль крана. Подставляю лицо и руки под тонкую струю теплой воды и пытаюсь согреться.

Ушедшая было боль возвращается, в десять раз сильнее прежней. В голове шумит, перед глазами прыгают черные точки. Мне так больно, что хочется потерять сознание и ничего не чувствовать. Я сжимаю виски руками, но тут все тело будто пронзает разряд тока. Боль, словно пуля, проходит навылет, от спины к животу, и вниз, и вниз. Меня буквально разрывает на части. Сгибаюсь пополам, хватаясь за живот и медленно опускаюсь на выложенный кафелем пол душа. Внутри разгорается пламя. Я прижимаюсь щекой к холодной плитке и замираю, надеясь, что приступ пройдет так же быстро и неожиданно, как начался. Тело живет своей жизнью, дергаясь в судорогах. Сердце бьется со скоростью много сотен ударов в минуту.

Вдох. Выдох. Считать до десяти. Кажется, проходит целая вечность, прежде чем все заканчивается. Колени трясутся, и я шарю пальцами по стене в поисках какой-нибудь выемки, за которую можно было бы ухватиться, чтобы встать. Наконец, мне это удается, и я снова протягиваю ладони к воде, бегущей из крана. Но, увидев на них кровь, останавливаюсь на полпути и опускаю взгляд на пол. По телу стекают размытые алые струйки. Я стою в луже крови, разбавленной водой, а у моих ног лежит огромный ярко-красный сгусток. Вода постепенно смывает кровь, обнажая мутно-белый пузырь, надорванный с одной стороны. В месте разрыва виднеется что-то маленькое, нежно-розового цвета. Не понимая, что делаю, опускаюсь на колени и присматриваюсь. Когда глаза наконец различают, что это, я очень хочу отшатнуться, зажмуриться до боли в глазах и истошно закричать. Но не могу — тело цепенеет и не повинуется мне, а горло сжимает спазм. Из жемчужного шара ко мне тянется миниатюрная человеческая рука. Не удержавшись, трогаю ее кончиком указательного пальца. Все по-настоящему: я ощущаю прикосновение нежной кожи, чувствую еще живое тепло и даже различаю крошечные ноготки. Но ее пальцы уже никогда не сомкнутся вокруг моего. Я ошибалась, думая, что это существо в моем животе — еще даже не человек. Что его вообще нет. Она была, эта девочка. Моя дочка. Моя Элион.

========== Глава 50. Когда-нибудь никогда ==========

— Я хочу уйти. Прямо сейчас.

Миссис Эвердин отрывает взгляд от чьей-то медкарты и откладывает в сторону ручку. Готовая покинуть госпиталь даже без разрешения врача, я стою в дверях приемной и крепко держусь рукой за косяк. Не потому что боюсь упасть, но для того, чтобы не сорваться с места и не побежать прочь. Женщина только вздыхает и делает вид, что не замечает направленных на нас внимательных взглядов местных врачей и медсестер.

— Генриетта, мы же это обсудили.

— Все изменилось. Мне надо уйти.

— Возвращайся в палату, — не сдается мама Китнисс, — и жди меня. Я сейчас приду.

Теперь белая комната кажется мне слишком маленькой: чем дольше я здесь нахожусь, тем меньше она становится. Стены надвигаются на меня, словно хотят раздавить. Трудно дышать, не отпускает ощущение тяжести в груди. Мне повсюду мерещится кровь: алые потеки на стенах, бурые пятна на аккуратно застеленной постели, темные лужи на полу. Воздух пропитан приторным запахом смерти. В углах прячутся чудовища — дети-переродки с маленькими изуродованными телами и горящим взглядом глаз, налитых кровью и жаждой мести. Они протягивают ко мне крошечные руки с несуразно длинными скрюченными пальцами. Я прислоняюсь спиной к двери и закрываю глаза. Но они еще здесь. И они все ближе.

Видения исчезнут, стоит мне только выйти отсюда, из этих пропахших лекарствами стен. Я вернусь в Штаб, получу выговор от Альмы Койн, надену на голову тяжелые наушники, прослушаю последние сообщения из Капитолия, узнаю, что восстание продолжается и первый агитролик снят, и забуду обо всем, случившемся сегодня утром. И даже ночью, придя в отсек и без сил упав на кровать, буду думать только о революции и Хеймитче. В моих мыслях не будет места ничему и никому другому. Иначе нельзя. Иначе — проигрыш. Иначе — безумие. Я не справлюсь, не удержусь на поверхности и утону в море бьющих через край эмоций. Ощущение беспомощности, чувство вины, злость, неуверенность, страх, сожаление, тревога, — все они раздавят меня, если я не спрячу их в железный ящик, не закрою на ключ и не задвину его в самый дальний угол. Ведь рядом нет никого, кто сделал бы это за меня, да и я совсем не уверена, что хочу чьего-то присутствия.

Поток мыслей прерывает тихий стук. Я отхожу от двери, позволяя створке отъехать в сторону и впустить врача в палату.

— О чем ты? Что изменилось?

Складываю руки на груди, будто уже предвижу обвинение в глазах и в тоне

миссис Эвердин и пытаюсь защититься.

— Ее больше нет.

Говорю и сразу отвожу взгляд. Между нами повисает тягостное молчание.

— Как это случилось? — нарушает тишину женщина.

Я качаю головой:

— Не имеет значения.

— Ошибаешься, девочка, это важно. Не для нее — для тебя. Тебе может понадобиться помощь.

— Я в порядке, — обрываю ее, догадываясь, что она скажет, и не желая это слушать. — Крови было много, но сейчас все нормально. Ничего не болит, кровотечений нет. Жить буду.

И, стараясь побыстрее закрыть тему моего самочувствия, кивком указываю на распахнутую дверь в ванную комнату.

— Она там, в углу, в простыне. Я… я не знаю, что с этим делать.

— Не хочешь похоронить ее? — осторожно интересуется врач.

Она делает шаг ко мне, но я отступаю назад. Голос начинает предательски дрожать.