Игра на двоих (СИ)

— Верю, — хмуро усмехаюсь я и, повернувшись на бок, сворачиваюсь клубочком под одеялом.

Хочется спать. Сквозь прикрытые веки наблюдаю, как мама Китнисс идет к двери.

— Миссис Эвердин…

— Да? Тебе что-нибудь нужно?

«Помоги мне избавиться от него.»

— Нет, ничего. Я просто хотела хотела сказать «спасибо».

Женщина задерживается на пороге, придерживая дверь рукой.

— Тебе следует благодарить совсем не меня.

— Больше некого.

— Я, наверное, не должна это говорить, но… Там, в приемной госпиталя, тебя нашли не врачи и даже не я.

— Кому еще понадобилось меня искать?

— Президенту Койн.

Не хочу обижать старшую Эвердин, но ее слова звучат, словно бред сумасшедшей. От удивления я приподнимаюсь и сажусь на постели, не сводя пристального взгляда с врача.

— Не знаю, как так получилось, — задумчиво продолжает лекарь, —, но после собрания она оказалась в госпитале даже раньше врачей и охраны. Когда мы вернулись, то увидели, что она сидит на полу, держа тебя на руках и пытаясь остановить кровь. Медсестры поспешили ей на помощь, а врачи бросились в лабораторию. Койн распорядилась, чтобы тебя поместили в отдельную палату, и сидела здесь почти все время, пока ты спала.

У меня не хватает слов для ответа, и я продолжаю молча внимать рассказу собеседницы.

— Она была в бешенстве, рвала и метала. Той же ночью без суда казнила главу Научного Отдела и начальника охраны в госпитале.

— Как?

— Их приставили к каменной стене и расстреляли.

— Ты была там? Присутствовала на казни?

— Да. Президент потребовала присутствия всего медперсонала. У твоей палаты в это время дежурил Рубака.

— А родители?

— Мне пришлось сказать им, что твоей жизни ничего не угрожает, но Койн приказала не пускать в палату никого, кроме нее самой и врачей.

— Я поняла. Еще какие-нибудь новости за время моей спячки?

Миссис Эвердин улыбается краешками губ:

— Вроде нет. Все остальное — как обычно.

Она уходит, а я снова откидываюсь на подушку и пытаюсь найти объяснение всем тем странностям, которые успели произойти за последние сутки. Теперь понятно, почему даже во сне я чувствовала, что не одна в комнате: здесь была Койн. Она же все это время спасала мне жизнь. Возможно, рискуя при этом своей. Зачем? Ради революции. Все ради неё. А расстрел ученого и охранника — только для поддержания порядка. Других ответов у меня нет.

Остаток дня провожу в одиночестве, не вставая с постели. По телу разливается свинцовая тяжесть, я чувствую себя до отвращения слабой. Изредка проваливаюсь в сон, но мне мешают кошмары: то я стою на сцене в зале Собраний и со стороны смотрю, как меня же ставят к кирпичной стене и расстреливают в упор, то сижу на усыпанном лепестками роз полу железной клетки в подземельях Капитолия, по правую руку от Сноу и наблюдаю за пытками. Пленные сменяют друг друга, но мне не видно их лиц, а изможденные тела скрывает белоснежная униформа. Даже голоса — и те звучат одинаково. Крики боли, стоны, мольбы о смерти наполняют клетку, словно яд хрустальный бокал. Я просыпаюсь молча, просто открыв глаза, и долго лежу на спине, уставившись невидящим, как у покойника, взглядом в потолок. Медсестра приносит ужин, но аппетита нет. Отворачиваюсь к стене, накрываюсь одеялом с головой и снова ухожу в мир сновидений.

На следующий день просыпаюсь от тупой, тянущей боли внизу живота. Высовываю голову из-под подушки и моментально замечаю сидящую на стуле рядом с койкой миссис Эвердин. Женщина держит в руках шприц, кусочек ваты и жгут.

— Как ты себя чувствуешь? Что-нибудь беспокоит?

— Беспокоит, — я спускаю ноги на пол, сажусь напротив врача и протягиваю ей ладонь. — Сил почти нет.

— Ничего страшного, — ее успокаивающий тон действует ничуть не хуже снотворного. — Это пройдет, как только тебе перестанут давать лекарства и ты начнешь нормально питаться.

Жгут сдавливает предплечье, кожу пощипывает от спирта. Я смотрю в сосредоточенное лицо мамы Китнисс, пока она делает укол и набирает кровь.

— Сколько времени займет анализ?

— Несколько часов. Но я не вижу в нем необходимости: если бы ты заразилась, симптомы появились бы еще вчера. У подобных инфекций очень короткий инкубационный период.

Она быстро заканчивает и уходит, а я решаю немного размяться и медленно, пробуя силы, хожу по палате, от стены к стене. Ноги чуть дрожат, но зато так меньше чувствуется боль, которая уже начинает меня злить.

Результаты анализов мне приносит сама Президент. Миссис Эвердин нерешительно пропускает ее вперед, в палату. Я вопросительно смотрю на обеих.

— Ты здорова, — со слегка натянутой улыбкой произносит Койн.

— Меня настолько сильно не хватало в Штабе? — усмехаюсь, чувствуя, как хватка ледяной руки, что сжимала желудок, наконец слабеет, а тревога уходит.

Глава Тринадцатого не разделяет моего веселья и сразу переходит на деловой тон.

— Мы и так потеряли слишком много времени, солдат Роу. Пора приниматься за работу и готовить Китнисс и остальных к отведенным ролям.

— Госпожа Койн, вы позволите мне хотя бы переодеться в униформу? — язвлю я. — Боюсь, больничная сорочка не самый подходящий наряд ни для съемки агитроликов, ни для участия в общем собрании Штаба.

— Сейчас это не важно, — отмахивается она. — Вас еще не выписали, так что сегодняшнее заседание пройдет прямо здесь, в палате.

С этими словами она жестом просит врача оставить нас. Дверь отъезжает в сторону, впуская озадаченного Плутарха с Фалвией, смущенную Китнисс с Гейлом и Бити, невозмутимых Боггса и Рубаку, растерянного Финника, недовольную Эффи, — все со стульями в руках. Последняя сразу же бросается ко мне.

— Генриетта!

— Привет, Бряк, — я осторожно обнимаю ее в ответ. — Уже и не надеялась увидеть тебя в нашей команде.

Капитолийка — а, судя по внешнему виду, Эффи остается верна своему происхождению даже здесь, — прижимается щекой к моей щеке и еле слышно шепчет мне на ухо:

— Плутарх и остальные, конечно, обошлись со мной ужасно, но как только я услышала, что сказала Койн на том собрании о тебе и Китнисс, сразу бросила все и пришла в Штаб. Как она только могла так поступить с вами и с пленными?!

— Спасибо, Эффи. Как видишь, смогла.

Еще несколько дней назад я злилась на женщину за ее слабость и вечные капризы, но теперь от раздражения не остается и следа. Она здесь. Стоит передо мной в мешковатой униформе так ненавистного ей серого цвета, в грубых армейских ботинках вместо привычных шпилек и в тюрбане, скрывающем короткий ежик волос без любимого парика и шляпки, с бледной кожей, на которой нет и грамма косметики. Могу себе представить, насколько трудно ей было показаться на людях в таком виде. Но она сделала то, что должна была, забыв обо всем, кроме нас. И все это только доказывает, насколько мы ей дороги: я, Китнисс, Пит и даже Хеймитч.

— Неплохо выглядишь. Смывай макияж почаще, ты мне больше нравишься без него, — посмеиваюсь я.

— Ах, не смотри на меня! — отчаянно восклицает напарница. — Я разбила все зеркала в своем отсеке, только бы не видеть весь этот ужас!

Наш разговор прерывает деликатное покашливание Плутарха.

— Рад видеть, что ты снова в строю, солдат Роу! — Рубака делает вид, что не понял намека и, поставив свой стул ближе всех, садится рядом.

Я только улыбаюсь, думая о том, как соскучилась по своему телохранителю. Мужчина протягивает здоровую руку и треплет меня по растрепанным волосам.

— Так, ну хватит! — не выдерживает Хевенсби. — Мы все, конечно, счастливы, что с тобой все в порядке, Генриетта, но пора приниматься за дело, у нас полно работы!