Игра на двоих (СИ)

Эмоции зашкаливают, и я знаю, что виной тому даже не беременность. Я в ярости из-за того, что меня снова пытаются сделать разменной фигурой, и мне безумно страшно за Хеймитча. Время идет, пленных — ну, кроме Пита, — пытают, люди теряют веру, а мы пока ни на шаг не приблизились к нашей цели.

— Генриетта! — задумавшись, я не сразу замечаю, что мы с Фалвией остались наедине. — Цинна попросил не показывать никому раньше времени, что он вам приготовил. В этих коробках — уже готовые костюмы для тебя, Хеймитча, Китнисс и Пита. Я распоряжусь, чтобы их перенесли в отсеки, где вы живете?

— Да, наверное. Нечего им больше здесь пылиться.

Внезапно меня разбирает любопытство, и я, встав на колени перед одной из коробок, осторожно приоткрываю крышку. Цинна как никто другой умел запечатлеть на бумаге красивую мечту, но в жизни все выглядит гораздо прозаичнее. Тем не менее, наши костюмы совершенны. Продумана каждая деталь, от брони до потайных карманов, чтобы прятать оружие.

— Почему коробок пять? Нас только четверо.

— Для тебя Цинна приготовил две.

Странно.

— Что во второй?

— Не знаю, — удивляется женщина. — Он не разрешал никому к ней прикасаться, даже замок повесил. И о чем только думал? Ключ ведь наверняка остался у него!

Выпалив все это, она уходит на поиски помощников. Мне же не дает покоя подарок старого друга. Склоняюсь над коробкой и задумчиво трогаю рукой замок — блестящий квадрат стали, впаянный на стыке крышки и основной части коробки. Не очень похоже на стилиста. Пальцы скользят по гладкой поверхности и вдруг проваливаются в небольшое углубление. Заинтригованная, я сажусь прямо на холодный пол и, приблизив лицо к замку, изучаю каждый его миллиметр. В правом нижнем углу обнаруживается замочная скважина, но не обычная, а в форме волка. Или, точнее, волчицы, — ведь я уже знаю, что ключ висит у меня на шее. Подвеска, которую два года назад подарил мне ментор, идеально встает в углубление. Замок чуть слышно щелкает, я откидываю крышку и тут же теряю дар речи — то ли от восторга, то ли от ужаса. Белоснежный шелк свадебного платья холодит ладонь, словно рукопожатие покойника. Тонкое кружево мгновенно намокает от капающих на него слез. Вдали слышатся шаги. Смахнув непрошеную влагу с лица, захлопываю крышку, вешаю на место замок и ухожу. До собрания остается час.

Нас собирают в Зале Общих Заседаний — огромной комнате, способной вместить несколько тысяч жителей. На сегодняшнем собрании присутствует почти все население Тринадцатого, кроме охраны и тех, кто занимается особо важной работой. Я прихожу в зал вместе с родителями, но Боггс — высокий темнокожий мужчина, глава службы безопасности — пробирается ко мне и Китнисс сквозь толпу и предлагает нам присоединиться к Койн, стоящей на сцене. Зная, что выбора все равно нет, киваем и идем за ним. И вот мы на деревянном возвышении, по обе стороны от Президента. Позади меня стоит Рубака. Финника пока решаем не трогать, так что парень приходит в сопровождении врача и других больных.

Койн дожидается, когда настенные часы пробьют шесть, и начинает. Китнисс Эвердин согласилась стать Сойкой-Пересмешницей и возглавить отряд Победителей, чтобы встать во главе повстанческого движения, своим примером вдохновить народ на подвиги во имя революции и повести за собой в светлое будущее, в прекрасный новый мир. За это Пит Мелларк и остальные пленники Капитолия будут спасены и помилованы за любое возможное преступление и, чтобы искупить свою вину, они займут почетное место в отряде и… отправятся на передовую войны.

Не думала, что эта женщина сможет удивить меня еще сильнее, чем сегодня днем в Штабе. Но ей удается. Она продолжает говорить, народ — слушать, а я просто молча разворачиваюсь и ухожу. Боггс пытается меня задержать, но это не имеет значения: мне больше нечего делать в этом зале. Я все слышала и все поняла. Мы не отряд Победителей, мы — отряд Смерти. Я спасаю Хеймитча только для того, чтобы бросить на фронт, чтобы убить его. Это лишь небольшая отсрочка. Я, Китнисс, Финник и Рубака будем кривляться перед камерами, толкать возвышенные речи, грозно трясти знаменами и пластиковыми макетами оружия, пока они — Пит, Джоанна и Хеймитч — будут сражаться, проливать кровь, гибнуть от настоящих свинцовых пуль, ведя вдохновленный нами народ к победе. Не к нашей с ментором победе. В этой Игре мы, Победители, теряем все.

По мере того, как все эти мысли пронизывают мое воспаленное воображение, я все ускоряю шаг. К черту ребенка. К черту меня. Хеймитч должен жить. Я пойду на фронт вслед за ним. Надо будет прихватить с собой одного из режиссеров: драматичный получится агитационный ролик. Отчего-то вспоминаются слова миссис Эвердин, которые она сказала мне утром. Прости, малышка. Мне есть, что сделать со своей жизнью и без тебя: я собираюсь пожертвовать ею ради любимого человека. Не самый плохой вариант.

В госпитале пусто и тихо: весь персонал на собрании. Не разуваясь, прохожу вдоль ряда столов, толкаю дверь в лабораторию и опускаюсь на шаткий табурет. Рука тянется к животу. Она ничего не поймет, а я очень скоро все забуду. Словно этой девочки и не было. Ведь ее, собственно, и так нет. И я не могу позволить ей быть.

Повторяя это много-много раз, прислоняюсь спиной к стене и закрываю глаза. Клонит в сон, и я не сопротивляюсь. В воздухе витает слабый запах лекарства. Часы на стене отсчитывают последние минуты рабочего дня.

========== Глава 49. Девочка, которая была ==========

Меня будит звон разбитого стекла и острая боль от впившихся в тело осколков. Она так сильна, что заслоняет собой все остальное, все, что происходит вокруг и внутри меня. Инстинкт самосохранения срабатывает — «бежать!», —, но я не могу заставить себя пошевелиться. Продолжаю сидеть на стуле, чуть наклонившись и обхватив руками голову, и лишь смотрю, как края порванной одежды медленно пропитываются кровью из ран. Пятна на серой униформе становятся все больше и темнее.

Срабатывает сирена. Её пронзительный вой оглушает меня, но в теле неожиданно, из ниоткуда появляются силы. Я резко встаю со стула и, держась за стену, иду к выходу. Гудящий шум в голове иногда прерывается хрустом осколков стекла под ногами. Уже у самой двери я вдруг поскальзываюсь и, не успев зацепиться пальцами за ручку, падаю на колени. По ногам пробегает новая волна боли. Крепко сжимаю зубы, чтобы не закричать: все равно никто не услышит. Кое-как выползаю из разгромленной лаборатории, закрываю дверь и снова опускаюсь на пол. Боюсь опустить глаза и увидеть кровоточащие порезы, а потому не нахожу ничего лучше, кроме как закрыть их и уплыть навстречу надвигающейся на темноте.

Кажется, что мой обморок и возвращение в реальность разделяют какие-то ничтожные секунды. Но, оглянувшись по сторонам, понимаю, что ошибалась. В сознание я пришла давно, а все остальное время просто спала. Смутно припоминаю обрывки снов и ощущение чьего-то присутствия. Я в госпитале, в небольшой комнате всего с одной койкой. Непозволительная роскошь для Тринадцатого. Белые стены, неоновые лампы на потолке, почти незаметная дверь в противоположном углу и еще одна слева от койки. Из мебели — широкая кровать, стул и тумбочка. Чистые, явно новые простыни холодят обнаженную кожу: пока я была без сознания, кто-то снял с меня изодранную униформу и натянул на бесчувственное тело больничную сорочку, но почему-то оставил коммуникаф на запястье. Я кручу головой, пытаясь рассмотреть каждый миллиметр окружающего меня пространства. Все еще чувствую, что здесь кто-то есть. Ну, или был недавно. Налево, направо, прямо, наверх, вниз, — и снова, и снова, ещё раз и ещё. Никого. Пересчитываю лампочки, заглядываю под кровать, дергаю ящики тумбочки, всматриваюсь в каждый угол, — веду себя, как параноик, полностью подчинившись своим страхам. И только привыкнув к обстановке и убедившись, что мне ничего не угрожает, начинаю прислушиваться к собственным ощущениям.