Игра на двоих (СИ)

— Потому что он тоже имеет право на жизнь?

— Нет, — качает головой старшая Эвердин. — Просто после гибели Прим мне порой бывает очень одиноко. Только и всего.

Усмешки как не бывало. Я ухожу из госпиталя с тяжестью в замолчавшем сердце и еще большим количеством вопросов. Оказывается, некоторые заводят детей не потому, что хотят принести в этот мир новую жизнь, а просто чтобы сделать что-нибудь со своей.

Китнисс возвращается из Двенадцатого. Я встречаю ее у трапа планолета и с тревогой заглядываю в глаза. Она порывисто обнимает меня и сбивчиво произносит:

— Он прислал мне розу.

Судя по этому жесту, бывший трибут больше не злится на своего ментора, а вот Сноу на бывшего трибута все еще в обиде. Гейл вызвался лететь вместе с ней, но ему о подарке Президента Эвердин не сказала. Боится, как бы не приняли за сумасшедшую и вновь не отправили в госпиталь.

— Такое чувство, будто он все это время следил за мной, — признается она. — Когда я ходила по каменным обломкам Двенадцатого, когда заглядывала в Деревню Победителей и даже когда вернулась сюда.

— Это невозможно, Китнисс. У старика Сноу нет власти над Дистриктом-13. Как и над тобой.

— Правда?

— Верь мне, — интересно, что сказали бы люди, готовые идти за Сойкой на верную смерть, увидев своего лидера сейчас, с трясущимися руками и перекошенным от ужаса лицом?

— Почему? — она кажется еще более беспомощной, чем я.

Мне даже жаль ее.

— Больше некому.

Наш странный разговор прерывает писк коммуникафа. Меня, Гейла и Китнисс хотят видеть в Штабе. Жду, что Эвердин, как всегда, откажется подчиняться или вообще уйдет, махнув на прощание рукой, но девушка послушно следует за нами. И впоследствии оказывается вознаграждена за свою выдержку, ведь нас позвали, чтобы посмотреть интервью Цезаря Фликермена с Питом Мелларком. Слабо вскрикнув, Китнисс продирается сквозь толпу, и с видом сумасшедшей прикладывает ладони к экрану.

Парень выглядит неплохо — не похоже, что его пытают. Одет с иголочки, волосы, согласно последнему писку моды, зачесаны назад. Он светится жизнью, но ни на лице, ни в глазах нет и тени доброй, открытой улыбки. Серьезный, сосредоточенный и немного отстраненный, будто все происходящее вокруг его не касается, Пит выглядит чужим, приглашенным со стороны. Он и Цезарь обмениваются приветствиями и подобающими случаю любезностями, после чего ведущий предлагает обсудить все, что успело случиться за последний месяц. Мелларк готов. Не только обсудить, но и осудить. Неудивительно, что к концу интервью в зале нарастает возмущенный ропот: все выглядит так, будто тот, кого еще вчера считали героем, перешел на сторону заклятого врага. Голос принадлежит Питу и губы, что шевелятся в такт словам с призывом к перемирию, — тоже. Но это говорит не Пит, а Капитолий, стоящий за его спиной и приставивший невидимый пистолет к его затылку. Только люди вокруг — ни один из собравшихся, даже Рубака, — этого не понимают. Койн во всеуслышание объявляет, что Пит Мелларк и остальные пленные изменили делу революции и, если спасательной группе удастся вырвать их из рук Сноу живыми, то они будут наказаны по всей строгости закона. Плутарх что-то возражает, но его голос быстро стихает под давлением людей Президента. Даже капитолийцы — та самая кучка Организаторов, которых спас Хевенсби, — поддерживают решение Койн.

Китнисс поворачивается спиной к экрану и медленно идет к выходу, глядя по сторонам в поисках меня и Гейла. Я преграждаю ей путь, встав на пороге.

— Снова бежишь, Эвердин?

— А у меня есть выбор? — огрызается она. — После того, что Пит наговорил Цезарю, ему не жить. Может, Сноу и решил повременить с пытками, но Койн исполнит свое обещание сразу же, как только выпадет возможность вытащить его из Капитолия.

— Ты так ничего и не поняла, да? — мы разговариваем на повышенных тонах, но капитолийцы и приспешники Койн шумят еще сильнее, выражая свое недовольство, так что на нас никто не обращает внимания.

И все же я чуть снижаю тон, прежде чем продолжить:

— Хоть сто жизней проживи, ты будешь недостойна этого парня.

Та громко фыркает:

— Да, знаю. Слышала как-то то же самое от Хеймитча. Ну и при чем здесь это?

— При том, что он все еще пытается спасти тебя, Китнисс. Может, ты наконец попытаешься защитить его в ответ?

Мои слова отрезвляют Эвердин, и она прекращает попытки оттеснить меня от двери и незаметно для остальных выскользнуть из Штаба.

— Он до сих пор в Играх, — потрясенно шепчет она.

— Как и мы все.

Это не уловка, не хитрость, не маневр. Сейчас — впервые за долгое время — я действительно говорю то, что думаю. Минуту назад Альма Койн открыто признала, что на наши интересы ей плевать. Для этой женщины важно только дело революции. Ну, и еще то личное, то лично ее, что стоит за ним.

— Соображай, Китнисс. Ты же умная девочка. У тебя есть то, что нужно им. У них есть то, чего хочешь ты. Может, вы могли бы договориться? В последний раз, по старой дружбе?

Гейл подходит к девушке со спины и опускает руку на ее плечо. Она смотрит перед собой, но не видит ни меня, ни дверь позади. Мне знаком этот взгляд: так мы заглядываем в прошлое. Воспоминания мелькают перед ней, как изображения на интерактивной доске, что висит на стене Штаба. Даже не нужно гадать, о чем они, — и так ясно, что хороших среди них нет. Но это и к лучшему.

— Госпожа Койн!

Теперь все взгляды направлены на нас троих. Вернее, в нашу сторону, но только на Китнисс. Президент кивает, показывая свою готовность выслушать девушку. Своим пристальным, прожигающим насквозь взглядом она старается напомнить Эвердин, чего от нее ждут. Пяти коротких слов и бесконечности дел, скрывающихся за ними. И та оправдывает ожидания.

— Я буду вашей Сойкой-Пересмешницей.

Фраза производит эффект разорвавшейся бомбы. Недовольный гул сменяется восторженным молчанием. Не слышно троекратного «ура!», но на лицах написано облегчение, а взгляды полны надежды.

— Очень хорошо, — довольный голос Президента напоминает мурчание сытой кошки. — Вы готовы начать прямо сейчас?

— Да. Но у меня есть несколько условий.

Койн удивлённо вскидывает тонкие брови.

— Вам недостаточно свержения Сноу и мирного неба над головой?

— Мне нужно больше, — в голосе Китнисс звучат стальные нотки.

Я замечаю, как Плутарх пытается спрятать самодовольную улыбку. Вот она, его Сойка.

— Чего же вы хотите, солдат Эвердин? — сухо интересуется Президент.

Женщина пытается напомнить девушке, где её место, но теперь Китнисс не так просто сбить с толку. Все присутствующие рассаживаются за столом. И она начинает.

Первая просьба — требование? — вызывает одновременно улыбку и удивление. Я бы на ее месте никогда не подумала о коте, даже не вспомнила бы о нем. А она помнит. И, наверное, никогда не забывала, ведь он был очень дорог Примроуз. Это и отличает нас друг от друга: Китнисс видит смысл даже в ничего не значащих мелочах.

Эвердин просит разрешения раз в несколько дней выходить на поверхность и охотиться. Альма считает это напрасной тратой времени и ресурсов, но Сойка перебивает собеседницу, признаваясь, что без леса не сможет быть собой. В который раз убеждаюсь, что на эту женщину лучше всего действует откровенность. Не знаю, почему так. И я все же не могу удержаться от смеха, когда она добавляет: «и чтобы Гейл быть рядом», а Президент вежливо уточняет: «в качестве кого?». Даже в тусклом свете лампы видно, как лицо девушки заливает краска. Она не это имела в виду: ей просто нужен друг. Старый, проверенный и надежный. Этот пункт вызывает меньше всего возражений.