Игра на двоих (СИ)

— Ты плохо выглядишь, — Койн замечает это даже в полумраке маленького кабинета.

— Все в порядке. Просто немного устала, — надеюсь, она не видит страх, что поселился в моих потемневших глазах.

После полудня ухожу из Штаба и отправляюсь… Нет, не в госпиталь. Я иду на поиски Китнисс. Девушка обнаруживается в отсеке 307. Захожу без стука, останавливаюсь в дверях, делаю знак Гейлу, чтобы тот оставил нас наедине, и, глядя в спину уходящему парню, говорю:

— Вот уж не думала найти тебя здесь.

— Это теперь мой дом. Где еще мне быть? — судя по иронии в голосе, девушка скорее бы назвала домом Капитолий, чем Тринадцатый.

— Ну, не знаю, — ядовито отвечаю я. — Спряталась бы, как обычно, в кладовке за Штабом, или в прачечной, или в каморке с бумагой в Учебном Центре. Хотя подожди… Какой сегодня день? Четверг? Тогда, согласно твоему собственному расписанию, ты должна быть в чулане, среди ведер и швабр.

— Издеваешься? — огрызается Эвердин.

— Да, издеваюсь, — отлепившись от дверного косяка, на который опиралась внезапно заболевшей спиной, беру стул, ставлю его напротив кровати, на которой сидит Китнисс и сажусь, закинув ноги в тяжелых ботинках на серое одеяло.

Девушка смотрит так, словно готова вонзить зубы мне в шею и растерзать, как хищник — своего не менее кровожадного соперника. Если бы взглядом можно было убить, на стуле вместо меня сейчас лежала бы кучка пепла. Вздохнув, примиряюще поднимаю раскрытые ладони и, теперь уже нормальным тоном, говорю:

— Ладно, давай начнем с начала.

Китнисс в ответ лишь недоверчиво фыркает, но я не сдаюсь.

— Не могу поверить, что ты потеряла Пита на Арене.

— Не могу поверить, что ты потеряла Хеймитча.

Один — один. Начали неудачно. Ещё раз.

— Он как раз и побежал спасать твоего драгоценного Мелларка, — тихо замечаю я.

— Вы разделили нас! — взрывается Эвердин. — Зачем?!

— Так было надо. Мы действовали в соответствии с планом.

— А нас в него посвятить забыли?

— А ты в курсе, что у тебя напрочь отсутствуют актерские данные? Не заметила, что зрители верят тебе только тогда, когда ты не играешь, а на самом деле испытываешь какие-то чувства? Когда никто не подсказывает, что делать и говорить?

Девушка продолжает прожигать меня взглядом. И я понимаю, что это не поможет. Чтобы из нас троих она поверила хотя бы мне, я не должна быть ее ментором: так девчонка видит во мне только предательницу. Я должна стать такой же, как она, — жертвой обстоятельств. Трибутом, потерявшим напарника. Покорной куклой в руках новой силы по имени Альма Койн.

— Послушай, Китнисс. Я знаю, каково тебе сейчас. Ты, я, Финник, — мы все в одной лодке.

— Да неужели?

— Одэйр потерял Энни, я — Хеймитча. Мы дорожим этими людьми совсем не меньше, чем ты — Питом. Мы хотим их спасти, как только это будет возможно.

— Почему бы не прямо сейчас?

— Я пыталась. Устраивала скандалы Плутарху. Я была готова убить его, когда узнала, что он бросил Хеймитча на Арене.

— Отчего же не убила?

— Подумала, что он мне ещё пригодится.

Кривая улыбка, мелькнувшая на лице собеседницы, придаёт мне уверенности в том, что наш разговор что-то изменит.

— Дело не только в Пите, — нервно сглотнув, признается Китнисс. — Когда я была в госпитале, Финник как-то зашёл навестить меня, сел на мою постель и сказал «лучше бы они погибли, сразу, без мучений. Лучше бы он убил их… и нас тоже». Иногда я думаю, что он прав.

— Жить, значит, больше не хочешь?

— Почему-то чем дольше я живу, тем больше народа погибает.

— Если ты о Двенадцатом, то забудь.

Эвердин непонимающе смотрит на меня.

— Да я их всех убила, я! Ты здесь ни при чем, это же я уничтожила силовое поле.

— Все равно мы обе виноваты.

— Никто не виноват. Ни одна из нас.

— Тогда кого винить?

Ее блуждающий взгляд почти невозможно поймать, и мне приходится осторожно коснуться лица девушки и заставить посмотреть на меня.

— Ты знаешь, — настаиваю я, — просто забыла.

Китнисс обхватывает голову руками и закрывает глаза.

— Хочешь вспомнить?

Она долго не отвечает, и я уже готова принять её молчание за отказ, как вдруг…

— Да.

В её широко распахнутых глазах столько изумления, будто до разговора со мной она и не подозревала, как сильно хочет этого.

Я встаю, ставлю стул на место и иду к двери.

— Ты вспомнишь, Китнисс. Вспомнишь все. Завтра на рассвете ты отправляешься в Двенадцатый.

Завтра в её взгляде уже не будет удивления и вопросов: в нем будут ответы и жажда мести. Слишком долго она винила себя в чужом преступлении.

В коридоре между отсеками меня уже ждёт Плутарх.

— Завтра в это время она уже будет с нами. Та же Китнисс, что и прежде. На этот раз.

Мы оба не хотим думать о том, что случится, если он станет последним.

Вернувшись в Штаб, докладываем Президенту об успехах. Койн относится к затее с поездкой в Двенадцатой без особого восторга.

— А если она снова сорвется? У нее нет сил, она и так сломлена.

— Пусть срывается. Главное, что мы больше не увидим пустого безразличия в глазах и не услышим звука заевшей пластинки, как сегодня, когда она спрашивала, что с Питом.

— И что будет вместо всего этого?

— Будет огненная ярость Сойки-Пересмешницы.

Из взгляда Президента не уходит настороженность, но я вижу, что она верит мне.

— Надеюсь, ты права, Генриетта.

Она отпускает меня на обед и послеполуденные занятия, но я не показываюсь ни в столовой, ни в Учебном Центре. Вместо этого ноги сами несут меня в сторону госпиталя. Все утро я сознательно не оставляла себе ни минуты, чтобы подумать о беременности, но теперь, когда проблема с Китнисс отчасти решена, от этих мыслей так просто не отделаешься. Я добираюсь до больницы за пять минут, но еще десять в нерешительности стою у входа.

Автоматическая дверь отъезжает в сторону и моему взгляду открывается небольшой кабинет, заставленный старой, потертой мебелью. Несколько деревянных столов, два стула по обе стороны от каждого и громадный открытый шкаф с узкими полками в углу. Пожилой врач, сидящий ближе всех к двери, отрывает взгляд от бумаг, вдоль и поперек исписанных неразборчивым почерком, и вежливо интересуется:

— Чем могу помочь, мисс?

— Я ищу миссис Эвердин. Она — лекарь из Двенадцатого. Устроилась на работу в госпиталь около месяца назад.

— Врач Эвердин в лаборатории. Вы можете пройти к ней, только снимите обувь.

Стаскиваю ботинки, ставлю их на коврик у двери и вопросительно смотрю на врача в ожидании указаний, куда идти. Все с той же вежливой улыбкой мужчина показывает рукой куда-то вглубь кабинета. Осторожно лавируя между столами, замечаю маленькую дверь в противоположной стене справа и, постучавшись, заглядываю в лабораторию. Внезапно охватившая меня робость граничит с паникой. Я смыкаю пальцы вокруг железной ручки двери, чтобы удержаться от бегства. Хочется вернуться в отсек 301 и спрятаться под одеяло.

— Генриетта? — мама Китнисс замечает мое присутствие раньше, чем я различаю ее за длинными столами, заставленными высокими стеклянными пробирками.

Закрываю за собой дверь, подхожу и, не дожидаясь приглашения, опускаюсь на стоящий сбоку стул.

— Что-то случилось?

Лицо женщины бледнеет, и я торопливо говорю:

— С Китнисс все в порядке, не беспокойтесь. Ваша помощь нужна мне.

Та кивает, и рассеянный было взгляд обретает твердость:

— Ты нездорова?

— Да.

Сердце стучит так громко, что я не слышу собственного голоса. Но я должна сделать то, зачем пришла. Эта женщина — единственная, кто может мне помочь.