Игра на двоих (СИ)

========== Глава 47. Туннель без света в конце ==========

Надеясь, что Рубака неверно истолковал испуганное выражение моего лица, спешу хоть как-то оправдаться. Только бы голова не кружилась так сильно. Прислоняюсь спиной к дверному косяку, прищуриваю глаза, складываю руки на груди и обиженно протягиваю:

— Не смешно! Я просто отравилась!

Мужчина невесело усмехается:

— Учитывая, чем нас здесь кормят, это неудивительно.

Кажется, верит.

— Может, проводить тебя в госпиталь?

Я мотаю головой:

— Не нужно, и так пройдет. Иди на завтрак, а то опоздаешь.

Мы договариваемся встретиться в Штабе, после чего Рубака наконец уходит. Я медленно подхожу к койке, опускаюсь на жесткий матрас и закрываю лицо руками. Этого не может быть. Это сон. Самый кошмарный из всех, что мне когда-либо снились. Я хочу услышать звон будильника. Хочу проснуться. Ведь если я не смогу, случится что-то страшное.

Отнимаю дрожащие ладони от лица и прижимаю к животу. Не знаю, зачем. Может, чтобы убедиться, что он такой же плоский, как и прежде, и в очередной раз обмануть себя, ведь у головной боли и тошноты есть множество причин. Может, чтобы лучше ощутить внутри присутствие кого-то чужого и понять, что все изменилось и так, как прежде, уже никогда не будет. Но я, конечно, ничего не чувствую. Еще рано. Срок небольшой. Значит, можно… Что? О чем это я? Мысли путаются. Появляются и исчезают за считанные секунды, и я не успеваю поймать ни одной. Сердце колотится как сумасшедшее, голова раскалывается от боли. В желудке ворочается еж, а низ живота болезненно тянет. Будто тот, кто внутри, не хотел, чтобы я узнала о нем, и теперь ищет, куда деться, где спрятаться. Да что я несу? Бред. Оно не может думать, понимать и чувствовать. Это еще даже не живое существо — так, бездушный набор клеток. Я резко встаю и начинаю метаться по комнате. Надо успокоиться. Нельзя ничего решать прямо сейчас: я слишком напугана и растеряна. И еще нельзя, чтобы об этом кто-нибудь узнал. Ничего не случилось. Все нормально.

Сегодня на ежедневные сборы — принять душ, переодеться в униформу, связать волосы в хвост — у меня уходит намного больше времени, чем обычно. Поминутно напоминаю себе, что и зачем сейчас делаю, и заставляю не думать о том, кто внутри. На завтрак опоздала, значит, иду в Штаб. Застелить постель. Зашнуровать ботинки. Закрыть дверь. Но, как ни стараюсь, ступор не проходит. Двигаюсь, будто во сне. Коридор кажется бесконечно длинным туннелем без света в конце. Лифт со скрипом поднимается на нужный этаж и я судорожно дергаю дверь на себя, забыв, что ее нужно просто толкнуть.

Едва вхожу, как на мою голову обрушивается лавина новой информации, и я на время забываю о своих проблемах, ведь новости, которые сообщает мне Плутарх, намного важнее. Китнисс наконец нарушила обет молчания и пришла в Штаб. Не для того, чтобы согласиться стать Сойкой-Пересмешницей: пока девушка просто хочет послушать, что мы ей скажем. И мы говорим: я, Плутарх, даже Койн — и та не остаётся в стороне. Объясняем, что для народа значил срыв Голодных Игр. Заверяем, что у нас все готово, не хватало только её — лица, голоса и плоти революции. Обещаем, что она не будет одна — команда подготовки уже собрана, и мы с Эффи все время будем с ней рядом. Кое-что из этого не совсем правда (например, Бряк продолжает считать себя пленницей Тринадцатого и напрочь отказывается работать в Штабе), но одной ложью больше, одной меньше — какая теперь разница?

Все равно она — эта слегка искаженная истина — не работает. Девушка слушает, но не слышит. Только тупо повторяет «где Пит?» и «что вы с ним сделали?». А затем просто встаёт и уходит. Плутарх бьет ладонью по столу, я от злости ломаю карандаш, что бездумно вертела в руках во время разговора, а Койн встаёт со своего места во главе стола переговоров и переводит полный недовольства и упреков взгляд с меня на мужчину.

— Кто-нибудь вообще в состоянии объяснить мне, почему все вечно ставят на неё? Почему бы вам с Хеймитчем не попытаться было вытащить парня? Проблем определено было бы меньше!

— Проблем было бы столько же, — парирую, устало потирая лоб. — Пит бы точно так же боялся и шаг сделать в сторону Капитолия: как бы Сноу не убил его драгоценную Китнисс!

— Считаешь, она просто напугана? — уточняет Хевенсби. — Поэтому не хочет сотрудничать?

— Считаю, она просто не видит смысла в сотрудничестве, да и вообще ни в чем.

— Не такой вы ее описывали, — качает головой Президент, обращаясь к бывшему Распорядителю. Волосы цвета пепла колышутся равномерно, в такт каждому сказанному слову.

— Она и была «не такой», — усмехается мужчина. И, подумав, поворачивается ко мне:

— Мисс Роу!

Я уже догадываюсь, о чем пойдет речь.

— Вы знаете эту девушку лучше нас всех вместе взятых. Мало того, вы с ней очень похожи. Скажите мне, чего она хочет?

— Вопрос не в этом. Спросите лучше, чего Китнисс Эвердин не желает.

— И чего же?

— Подчиняться. Играть по чьим-то правилам. Играть вслепую. Снова быть нашей послушной и безвольной марионеткой.

Эвердин нам не верит. Не верит, что мы на одной стороне. Плутарх — бывший Главный Распорядитель Голодных Игр и советник Сноу, который «вдруг» перешёл на сторону мятежников. Я — предательница, бросившая Пита на Арене. Койн — ещё один враг, ничуть не лучше старика Когда наступили Темные Времена, Дистрикт-13, обладающий огромными ресурсами и самым мощным в мире оружием, предпочёл спастись, оставив остальные народы медленно умирать, ломая гордость и спины под гнетом Капитолия. Последняя мысль вызывает улыбку. И снова девочка забывает о главном правиле нашего мира. Никто никому ничего не должен, ведь мы все друг другу — враги, и это нормально.

Китнисс зациклена на мысли о Пите, прямо как Финник, который, кажется, готов повторить судьбу своей несчастной и, возможно, уже покойной возлюбленной. Койн не хочет отказываться от идеи сделать из выживших Победителей команду лидеров-повстанцев, но как это сделать, если у самого сильного из нас нет сил даже на то, чтобы просто оставаться в сознании дольше пяти минут? Врачи упорно повторяют, что последний удар тока оказался слишком мощным, ведь для них словосочетание «Энни Креста» лишено всякого смысла.

Я навещаю Одэйра все реже. Мне жаль его, правда. И Энни тоже. Но смотреть в бирюзовые глаза с каждым разом все труднее. Их пустой взгляд вызывает во мне попеременно то всепоглощающее чувство вины, то жгучую зависть. Я чувствую себя виноватой за то, что не бьюсь в истерике, не схожу с ума и не вскрываю вены, потому что Хеймитча нет рядом и, возможно, в живых. Ведь я не могу без него жить — так почему же живу? Просыпаюсь по утрам, открываю глаза, делаю вдох и встаю, чтобы жить дальше. Это хорошо? Или плохо? И еще я завидую ему и Китнисс, потому что не могу позволить себе биться в истериках, сойти с ума и вскрыть вены. Потому что я должна быть сильной. Кому должна? Не знаю. Кому-то. Куклой быть проще. Кукловодом — сложнее. Некому дергать тебя за ниточки, приходится все делать самой.

Следующие два часа старательно прослушиваю сообщения, которыми обменивались Дистрикты под покровом прошлой ночи. Есть несколько посланий и от Капитолия. Ничего нового: утопленное судно с отрядом миротворцев в Четвертом, взрыв на транспортном заводе Шестого, забастовка лесорубов в Седьмом, вооруженное столкновение в Десятом. От Второго требуют все больше рекрутов. Жители Первого не теряют работу только потому, что сверхзаказами на предметы роскоши правительство пытается отвлечь обитателей столицы от нависшей над Панемом угрозы войны. В Дистриктах каждые сутки гибнет по сотне людей, а в Капитолии устраивают как никогда роскошные приемы, балы и ужины. Столица все быстрее кружится в хороводе ярких огней, блеска бриллиантов, шума музыки и голосов, словно чувствует, что осталось недолго. Президент молчит, только вскидывает руку в приветственном жесте и растягивает губы в мрачной улыбке, которой позавидовали бы гиены. Я слушаю эфир за эфиром и молюсь, чтобы хоть в одном прозвучало слово «пленники». Но нет. Это внутренние дела Дворца, а туда нам доступа нет. Пока нет. Я тороплю Бити, но Плутарх дает ему какое-то новое задание, и гений приступает к работе, не обращая внимания на мои крики. Только бросает на меня грустный взгляд и виновато улыбается.