Good Again (СИ)

После бесконечно долгой паузы, во время которой я ясно представляла себе Пита, обдумывающего все, что я сказала, и что из этого следует, он выдал вовсе не то, чего я от него ждала.

— Подумать только, а я-то был готов дать ему меня отделать, — прошипел он, и я услышала в его голосе намек на то, чего давным-давно уже от него не слыхала.

— Что… хочешь сказать, когда вы разговаривали в поезде? — спросила я.

Пит горько рассмеялся и сделал вид, что вообще меня не слышит.

— Он явился в Двенадцатый, прекрасно зная, что на нем висит такое… — в трубке что-то резко защелкало и зашуршало и я представила себе, как он меряет шагами свою больничную палату. — Он явился, чтобы забрать тебя, зная… — и я услышала громкий звук падения и треск ломающейся мебели. И тогда поняла, что же это такое было в его голосе — ярость.

- Пит! — взвизгнула я, и на меня разом навалилась паника, которую мне так долго удавалось сдерживать. И принялась судорожно крутить в руках провод, когда услышала как упало и разбилось что-то еще. - Пит!

— Все хорошо, хорошо, — выдохнул он, едва дыша, и на заднем плане послышались другие голоса. Я была уверена, что Пит прикрывает трубку рукой, но даже сквозь эту плотную преграду до меня доносились какие-то сдавленные звуки. Прошло минут пять, прежде чем в трубку опять вернулся голос Пита. — Прости, у меня тут, хм, кое-что разбилось, и санитару пришлось здесь убираться.

— Разбилось или ты это разбил? — спросила я с немалой долей подозрительности.

— Ну, это тоже, — смущенно выдавил он и сменил тему. — Я сожалею, но на самом деле не очень сильно. Потому что это была для меня отличная возможность впасть в диссоциацию, но ее не произошло.

— Нет, вместо этого ты поломал мебель, — ехидно отметила я.

Пит ухмыльнулся.

— Ага, но это был мой осознанный и добровольный выбор. Не просто же так я проторчал здесь целых три месяца.

И вдруг голос Пита резко упал, и мне пришлось плотно прижать трубку к уху, чтобы разобрать его следующие слова?

— Мне так жаль по поводу Прим и Гейла. Я и понятия не имел — слишком был занят своими приступами ревности, пока ты в одиночку сражалась со всем этим кошмаром. Жаль, что ты мне не сказала раньше.

— Знаю, но я просто не могла. Все это было для меня слишком, понимаешь? Он же был моим лучшим другом, — по щекам заструились непрошенные слезы, но я не стала их сдерживать. — И теперь я никогда не смогу думать о нем, не вспоминая об этом, и вот… Я раньше не могла произнести этого вслух. Я думала — скажи я это, и это стало бы еще реальнее. А теперь, когда я это сделала. Я не могу взять этого обратно. Может быть, если бы я нашла в себе мужество раньше… — Я больше не могла всего этого выносить, и рухнула обратно на кровать, и, прижав руку к лицу ощутила соленую горечь обильных слез.

— Ты думаешь, у меня бы не случилось приступа, да? — тихо прошептал он, и его голос долетел до меня сквозь тоскливый туман, которым меня заволокло, — Может, ты и права.

Я окаменела.

— Я права? Ты хочешь сказать, это моя вина?

— Нет! Вовсе это не твоя вина. Я просто говорю, что если бы знал раньше, это отсрочило бы такие приступы. Но Китнисс, что-нибудь подобное со мной все равно рано или поздно бы случилось. Мы все равно бы пришли к этому, может быть, просто не так скоро, — я слышала, как он возится в постели, и представляла себе, что он лежит рядом, руку протяни — и вот он, и мое тело безмолвно застонало от застоявшейся тоски по нему, так мне хотелось, чтобы он и правда лежал подле меня. — Доктор Аврелий полагает, что диссоциация происходила со мной с самого детства, а охмор лишь её усугубил. Нам не суждено было этого избежать, это настигло бы меня все равно.

Обдумывая это, я кусала губы.

— Так это все к лучшему?

— Все к лучшему, Китнисс. Я сожалею, что причинил тебе боль. Сожалею, что не мог быть с тобой три последних месяца, что так много всего пропустил, у и тебя теперь полно воспоминаний, в которых нет меня, — он выпалил это так яростно, что я была поражена. –, но в то же время я больше не жалею, что оказался здесь. Мне теперь лучше, и, хотя это был один из самых нелегких периодов в моей жизни, все это пошло на пользу, — убежденно сказал Пит.

— Но мне все еще жаль, что я тебе не рассказала. Тогда бы ты не стал думать, что я могу кого-то предпочесть тебе. У тебя нет конкурентов, ни здесь, где-либо еще, даже если бы Гейл не создал те бомбы, — я проклинала разделяющее нас расстояние, потому что у меня не находилось достаточно сильных слов, чтобы выразить свои чувства. — Это было решено задолго до того, как представилась возможность что-то решать. Может быть, тогда, когда ты бросил мне тот хлеб, — говоря это, я прильнула к телефонной трубке, как будто от этого могла сократить дистанцию между нами.

— Ты даже не представляешь, что бы я сейчас сделала, окажись я сейчас рядом с тобой, — он дал повиснуть паузе, и вновь зашевелился, возможно, забираясь под одеяло, но определённо и для того, чтобы совладать с собой.

— Кстати, у меня есть для тебя сюрприз.

— Хорошо, — сказала я, стараясь стряхнуть напряжение последних минут, — Скажи какой.

— Я не должен тебе говорить, пока сам не узнаю подробности, но я правда не в силах держать это в тайне. Знаешь, если все пойдет хорошо, я скоро поеду домой.

Я подскочила на постели.

— В самом деле?

Пит усмехнулся.

— Сегодня говорил с Доктором Аврелием, и он сказал, что готов меня выписать.

Я приземлилась на колени, готовая запрыгать на кровати в радостном экстазе.

— Когда? Пит, прошу, скажи когда? — в горле уже пузырились слезы радости.

Его голос тоже стал летучим, и я догадалась, что он тоже пребывает в восторге, как и я.

— Может быть, даже в течение недели. Я собирался удивить тебя…

— Не смей! — я рассмеялась, не прекращая всхлипывать. — Я хочу подготовиться к твоему приезду! — тут же явились мысли о пекарне, о нашем доме, о саде, в котором трудились дети, Эффи, Ровене и миссис Айронвуд. Я стольким должна еще была с ним поделиться. — Да появись ты без предупреждения, и у меня бы инфаркт случился!

— Я рассматривал такую возможность. Что ты можешь подумать, что я тебе привиделся, и проткнуть меня стрелой. — легко и невозмутимо выдал Пит, явно наслаждаясь моей реакцией.

Я счастливо засмеялась, и переливы моего смеха, словно жемчужины, заскакали по пустому дому. И я представила себе, что этот нечастый звук разносится и по Деревне Победителей, петляет между растениями в нашем разросшемся саду, скачет по скалам, пока не рассеется в лесу, как пьянящий запах диких цветов. Меня так переполняла радость, что на один безумный миг мне представилось, что раскинь я сейчас руки в стороны — и смогу, взмахнув или как крыльями, вмиг долететь прямо к нему. Я умудрилась жить без него, и даже нашла для себя в его отсутствие некоторое удовлетворительное себе применение, однако же надежда… Лишь он один мог подарить мне это головокружительное чувство, что все для меня еще возможно. Упав обратно на кровать, я снова стала всхлипывать в подушку, пока встревоженный голос Пита не стал принялся меня окликать.

— Я здесь, — шмыгнув носом, я вытерла слезы. — Все в порядке, — я радостно вздохнула. — Хотя вряд ли сегодня ночью я буду в состоянии заснуть.

Пит засмеялся.

— Ну что ж, идет. Хочешь, я тебе почитаю?

— Да, пожалуйста, — сказала я, чувствуя, что от восторга у меня даже закружилась голова. — Что-нибудь радостное, ладно?

— Слушая и повинуюсь, о, повелительница, — сказал он, и я услышала, что он отправился за книгой.

— О, а ты просто превзошел себя на поприще исполнения желаний, мой джинн, — я усмехнулась про себя. — Посмотрим, чем ты собираешься сейчас меня порадовать.

***

Платформа была довольно безлюдна в сравнении с тем днем, когда я его провожала в Капитолий. Тогда я словно побывала на похоронах, и, несмотря на прорву людей вокруг, чувствовала себе как никогда одиноко, когда он уезжал. Теперь же, стоя метрах в семи от ближайшего встречающего, я будто бы стояла на каменном мысу, который возвышался над лесным озером моего отца. Я была одна, но вовсе не испытывала одиночества, вглядываясь в лесистую местность, откуда должен был показаться поезд. Несмотря на летний день, было не жарко — погода была подозрительно прекрасной — и в просветах между шпалами виднелись одуванчики. Меня посетила безумная мысль, что они тоже все это время ждали его возвращения, и сияли желтыми солнышками, не спеша превращаться в белые пушистые шары. Не один только Пит питал слабость ко всеми красивому — в лучшие времена и мне она была не чужда, ведь в ее присутствии прочь отступали и одиночество, и тревога.