Игра на двоих (СИ)

От созерцания приятной глазу картины и нахлынувших воспоминаний меня отвлекает появление трибутов. Словно сговорившись, они один за другим входят в столовую, одновременно подходят к нам и опускаются в кресла. В каждом их жесте чувствуется напряжение. Знаю, им приходится приложить немало усилий, чтобы скрыть животный страх при мысли о том, что их ждет. На щеках Прим виднеются не высохшие дорожки слез, руки Пита сжаты в кулаки. Парень по очереди окидывает нас внимательным взглядом. Я отвожу глаза. Хеймитч встает, наполняет бокал и возвращается на свое место. Эффи садится на край стула и наблюдает за нами из-под опущенных ресниц, но отчего-то молчит, делая вид, что занята своим маникюром.

Вновь взглянув на мальчика, замечаю, как тот подобрался, будто готовясь к первой схватке. В его глазах проскальзывает тень сосредоточенности и решимости.

— Ну, что? Когда мы… — он на мгновение запинается, но тут же продолжает. — Когда мы начнем?

— Начнем … что? — опьяневший мужчина пытается сфокусировать взгляд на парне.

— Ну, ты же наш ментор. Ты должен подготовить нас к Играм. Давать советы. Объяснить, как завоевать спонсоров.

— Советы хочешь услышать, значит? — зловеще улыбается Эбернети. Я, уже догадываясь, что последует за этой улыбкой, пытаюсь остановить его, но тот жестом прерывает меня. — Что ж, вот первый и последний. Вы оба умрете, и очень скоро. Просто примите это как должное и наслаждайтесь последними днями вашего жалкого существования.

С этим словами напарник запрокидывает голову, поднимает стакан и разражается громким смехом. Эффи лишь закатывает глаза и брезгливо отворачивается, я укоризненно восклицаю «Хейм!», девочка со страхом в карих глазах вжимается в кресло, Пит же медленно поднимается на ноги и, рванувшись в сторону Хеймитча, пытается отобрать у него стакан, но мужчина проворно уворачивается и резким движением опрокидывает его обратно в кресло. Отлично, мне только не хватало разнимать ментора и трибута. Оба, как оказалось, с характером.

Несколько минут спустя, выпроводив Эбернети и Бряк, я снова поворачиваюсь к своим подопечным и, оперевшись руками о спинку кресла, пытаюсь извиниться за поведение старшего ментора.

— Значит, так. Давайте для начала познакомимся, потом я проведу для вас краткий инструктаж, как вести себя в ближайшие пару дней, пока мы добираемся до столицы.

Ответом мне служат два коротких кивка.

— Начнем с начала. Меня зовут Генриетта. Можете звать Этти или Эрика.

— Пит, — отвечает парень.

— Примроуз, — шепчет девочка.

— Красивое имя. Хотела бы я сказать что-то вроде «приятно познакомиться», но, сами понимаете, обстоятельства не самые подходящие, — по губам пробегает хмурая усмешка. — Эффи — сопроводитель из Капитолия. Хеймитча вы знаете. Предупреждаю сразу: сегодня к нему лучше не лезть ни с вопросами, ни за советом. Обо всем, что ждет вас во время подготовки к Играм и на Арене, поговорим завтра. Сейчас постарайтесь успокоиться и немного отдохнуть, потому что по приезде в столицу об отдыхе можете забыть. Через час — ужин, а затем — просмотр записи церемонии в других Дистриктах. Чем раньше вы узнаете своих соперников в лицо, тем лучше.

Парень встает и направляется к выходу, но оборачивается на полпути. На его лице мелькает слабая улыбка:

— Спасибо, Генриетта.

— Пока не за что, — мне приходится приложить немало усилий, чтобы приподнять уголки губ.

Девочка остается и продолжает молча следить за мной немигающим взглядом. Я опускаюсь в глубокое кресло напротив нее. Мне неловко. Я должна ободрить свою подопечную, но как можно найти хоть одно подходящее слово? Как я могу открыто смотреть ей в глаза, помня, что это я вытащила ее имя из стеклянного шара, обрекая на мучительную смерть на глазах тысяч зрителей? Это ее первый год, слова «Примроуз Эвердин» были написаны лишь на одном жалком клочке бумаги. И мои неловкие пальцы схватили именно его. Я ищу в ее глазах хоть что-то, отдаленно напоминающее упрек или обиду, но не нахожу ничего похожего на эти, казалось бы, естественные эмоции. Ничего. Только тоска по родным и страх неизвестности. Молчание начинает тяготить меня.

— Хочешь что-то спросить?

Тонкий голосок режет изнутри словно острое лезвие.

— Это больно? Умирать?

Теряю дар речи. Слова о собственной смерти — последнее, что я ожидала услышать от этой маленькой девочки.

— Ты… Тебе рано об этом думать. У нас впереди неделя тренировок. Ты научишься всему, что поможет тебе выжить на Арене.

— Я не могу… — у нее перехватывает дыхание, — не могу убивать.

— Тебе и не придется, — я стараюсь, чтобы мой голос звучат успокаивающе. — Есть немало способов пережить Игры, не проливая чужую кровь.

Вместо ответа я удостаиваюсь недоверчивого взгляда. Она не верит мне. Я сама не верю ни единому произнесенному слову.

— Все равно, — настойчиво шепчет Прим. — Расскажи, что чувствуешь, когда умираешь?

Я глубоко вздыхаю и, подвинувшись к краю кресла, наклоняюсь к ней.

— Когда меня выбрали, я была всего на два года старше тебя и младше всех своих соперников. И я выиграла. Я жива. Я не знаю, что такое смерть.

— Нет, — и снова этот слишком осмысленный для ребенка взгляд, каждый раз сбивающий меня с толку. — Нет. Ты знаешь.

— Ладно. Я отвечу на твой вопрос, но только позже, накануне Игр. Договорились? — и протягиваю ей чуть дрожащую руку.

— Да, — от ее прикосновения меня бросает в холод.

— Хорошо. А теперь иди к себе, отдохни, переодень платье и приходи на ужин.

Девчушка молча кивает и уходит, а я, убедившись, что осталась одна, опираюсь на колени и закрываю лицо руками. Как ей удалось понять меня и мои чувства? Как она смогла увидеть, что мне известно, каково это — умирать? На самом деле Примроуз права: я ведь и правда знаю. Медленно поднявшись на ноги, подхожу к барной стойке. Лежащий на ней металлический поднос так вычищен и отполирован, что я вижу в нем свое отражение, совсем как в зеркале. Внешне я почти не меняюсь — признаки взросления не в счет, —, но внутреннее ощущение опустошенности, потерянности, разлома отбрасывает странную тень на мое лицо. Игры оставили свой след, и его не стереть. Плохо понимая, что делаю, хватаю поднос и швыряю его об стену. Погнутый кусок металла со звоном падает на пол. Я бессильно опускаю руки: ничто и никто не в силах убрать эту невидимый, но тем не менее заметный для особо наблюдательных собеседников отпечаток пережитой трагедии в моих глазах.

Оставшееся до ужина время я провожу в душе, стараясь смыть прилипшие к телу частички угольной пыли и воспоминания о сегодняшних событиях. Жесткая мочалка, литры геля, от резкого запаха которого кружится голова, тонна воды. Я бесконечно долго стою под чуть теплой струей, то ли надеясь утонуть, то ли стараясь раствориться под прохладным дождем, льющимся с потолка душевой кабины. Когда я наконец выползаю из ванной комнаты, часы показывают десять минут седьмого. Я уже опоздала, поэтому смысла торопиться нет. Неспешно выбираю одежду, расчесываю волосы, смотрю на себя в зеркало.

В столовую я прихожу последней. Эффи бросает на меня выразительный взгляд — конечно, я же ментор, мне не к лицу опаздывать и подавать дурной пример своим подопечным. Не обращая на нее ни малейшего внимания, сажусь за стол рядом с Хеймитчем, напротив бледного Пита и Прим, щеки которой по цвету сравниваются с ярко-алыми розами из личного цветника Президента Сноу. Ужин проходит в мрачном молчании. Утолив голод, откидываюсь на спинку стула из нежно любимого Бряк красного дерева и наблюдаю за присутствующими. Трибуты помнят мой совет не задавать вопросов сегодня вечером, а потому целиком и полностью сосредотачиваются на угощении. Капитолийка аккуратно нанизывает на вилку тонкие ломтики овощей и не отрывается от своего вечного спутника — ежедневника в кожаной, слегка потертой обложке. Хеймитч гипнотизирует взглядом высокий бокал с вином, но не притрагивается к спиртному. Я же стараюсь как можно сильнее отвлекаться на даже самые незначительные, бытовые мелочи, которые окружают меня здесь и сейчас — это лучше, чем позволить мыслям бродить вокруг церемонии Жатвы, недавнего разговора с Примроуз, и предстоящей подготовки к Играм.