Игра на двоих (СИ)

— Да. Не представляешь, насколько, — с отвращением в голосе отвечает ментор.

Представляю. Но все, что могу сделать — пожелать, чтобы мне хватило сил облегчить его страдания.

— Я просто умираю. Из года в год, — глухо шепчет ментор, все крепче прижимаясь ко мне и все глубже зарываясь лицом в аккуратно уложенные пряди. — А сегодня все еще хуже.

— Замолчи! — мне страшно видеть его таким и понимать, что я ничем не могу помочь. И еще страшнее от того, что очень скоро мне предстоит стать такой же как этот сломленный, разочарованный, опустошенный мужчина. «Ты уже такой стала», — нашептывает внутренний голос. Но вдруг что-то отвлекает меня от собственных мыслей: до меня доходит смысл последней оброненной им фразы.

— Это из-за меня?

— Что?

— Все еще хуже? — я повторяю его собственные слова, внимательно следя за реакцией мужчины. — Из-за того, что теперь тебе придется отвечать за двоих?

Тот непонимающе моргает.

— Что ты несешь, детка?

— Не я. Ты сам сказал это.

В глазах ментора мелькает тень злости, смешанной с болезненным разочарованием. — Я не это имел в виду. Это большая ответственность, и я не уверен, что справлюсь. Что у меня хватит сил избавить тебя от всех ужасов, которые происходят на глазах менторов. Как я могу спасти свою напарницу, если не в силах помочь себе сам? Это не из-за тебя, но ради тебя, Эрика.

Я слишком долго обдумываю его последние слова, и он не выдерживает:

— Если ты скажешь, что разочарована во мне, я…

Но я обрываю его:

— Я не об этом. Скажи одно слово, и тебе больше не придется возвращаться в Капитолий. Ты даже можешь больше не смотреть Игры по телевизору.

— Что ты задумала?

— Я дам тебе то, о чем ты мечтал все эти годы.

Под странным взглядом Хеймитча я теряю решимость и не сразу могу продолжить:

— Свободу и покой. Я займу твое место.

— Ты готова принести себя в жертву моим страхам?

— Это не жертва, — снисходительно улыбаюсь я. — Я спасаю тебя, как ты меня весь последний год. Ты имеешь право быть свободным от Игр после всего, что пережил. А мне еще только предстоит пройти это испытание. Очень скоро я научусь всему, что должен уметь хороший ментор. А к боли мне не привыкать, ты и сам это знаешь.

— Но…

— Нет. Никаких «но». Просто подумай.

— Скажи, детка, — Хеймитч делает вид, что задумался над столь соблазнительным предложением, — если бы я согласился… если бы… остался здесь, в Деревне Победителей, вместо того, чтобы присутствовать на церемонии Жатвы, в покое и безопасности… Ты бы возненавидела меня за слабость?

Я пытаюсь представить, каково это — оказаться в Капитолии без Хеймитча, без его защиты и поддержки, подсказок и советов, привычной иронии и насмешек — и мысленно содрогаюсь от ужаса. Будет сложно. Страшно. Больно. Но винить в этом ментора? Никогда.

— Нет, — мой голос звучит так твердо и уверенно, что Эбернети не сводит с меня удивленного взгляда.

В нем читаются одобрение, гордость и благодарность. Он знает, что все, сказанное мной, — чистая правда. Это знаю и я.

— Я справлюсь. У меня хватит сил, Хейм.

Вдруг мужчина запрокидывает голову и заливается громким смехом.

— Что смешного?!

Оборвав веселье, он бережно гладит меня по щеке кончиками пальцев и качает головой:

— Я не отпущу тебя.

— Но я…

— Ты справишься, я знаю. Дело не в этом. Просто я бы никогда не оставил тебя одну. Не позволил новым Играм разрушить то, что сам же собирал по кусочкам полгода назад. Я бы не смог жить с этим.

Вспомнив, как собиралась покончить с собой, бросив родителей и самого Хеймитча на растерзание Сноу, я грустно усмехаюсь и отвечаю:

— Ты даже не подозреваешь, с чем можно жить.

Загоревшийся было взгляд ментора гаснет. Его мысли снова возвращаются к приближающейся церемонии Жатвы и поездке в Капитолий. Я запускаю руку в потемневшие от воды волосы и привлекаю мужчину к себе.

— Не уходи. Я здесь, с тобой, слышишь? Обними меня крепче, закрой глаза. Успокойся. Забудь обо всем.

— Я спокоен, когда ты рядом, — он прижимает меня к себе так сильно, что становится больно. Но это приятная боль. — Посмотри на меня.

Я слегка отодвигаюсь от мужчины и исполняю его желание. Его взгляд блуждает по моему лицу, словно стараясь запомнить каждую черту и каждую тень.

— Зачем?

— Хотел увидеть твои глаза и убедиться, что я еще жив. Пока ты со мной, все будет в порядке.

— Все будет в порядке, — шепотом повторяю я, пытаясь убедить в этом не только ментора, но и саму себя.

Хеймитч слегка наклоняется и сокращает расстояние между нашими лицами. Я опускаю похолодевшие руки на широкую, мерно вздымающуюся грудь. За все то время, что я здесь, мне в голову впервые приходит мысль о том, что я никогда не видела его без рубашки или свитера. Лицо заливает краска. Ментор смеется. Мы прикрываем глаза, соприкасаемся лбами и замираем в таком положении.

Бьют часы. Нам пора. Я помогаю ментору одеться и пытаюсь снова заманить его в ванную, чтобы тот побрился и расчесался. После долгих препирательств он все же проводит гребнем по высохшим волосам, спутывая их еще сильнее, и у меня на глазах выбрасывает бритву в окно, демонстрируя привычное пренебрежение к своему внешнему виду. Учитывая обстоятельства, в глубине души я с ним полностью согласна, а потому даже не собираюсь заглядывать домой, чтобы сменить широкие джинсы и растянутую майку на платье, привезенное Эффи из Капитолия. У меня еще будет время и более подходящий повод принарядиться.

В Дистрикте, как и всегда в день Жатвы, царит нездоровое оживление. По узким, серым от пыли улицам текут потоки детей, подростков, юношей и девушек. За ними медленным, неохотным шагом следуют их семьи. Все направляются к Главной Площади, где рабочие уже возводят деревянный помост, а чиновники проводят регистрацию каждого вновь прибывшего. Мы проходим в Дворец Правосудия, где нас дожидается Эффи. Стоит нам появиться, как она окидывает Хеймитча критическим взглядом и, увидев, что он относительно трезв, удивленно приподнимает брови. Однако, только Бряк замечает, что я так и не переоделась в переданный Цинной наряд, и ее глаза начинают метать молнии. Но недолго. Вспомнив повод, собравший нас здесь сегодня, она лишь вздыхает и отворачивается. Сама капитолийка своим внешним видом напоминает гигантский цветок фуксии — ну, или свеклу, если рассуждать с точки зрения неискушенных в подобных вопросах жителей Двенадцатого.

В сопровождении мэра Андерси мы выходим на сцену и занимаем свои места. Часы на площади бьют два, время начинать церемонию. Мэр подходит к кафедре и произносит традиционную речь — краткий экскурс в историю возникновения Панема. Он говорит о том, сколько сил потребовалось, чтобы создать тот идеальный мир, который нас окружает, и каким хрупким может быть установившееся всего несколько десятилетий назад равновесие в обществе. Не слишком вслушиваясь в уже знакомые слова и фразы, я окидываю взглядом всех собравшихся. Дети и подростки от тринадцати до восемнадцати лет выстроились по возрасту на огражденных веревками площадках. Родственники, держась за руки или обнявшись, стоят сзади. Миротворцы с оружием в руках расставлены по периметру в соответствии с утвержденным планом и правилами проведения церемонии. Много людей. На площади так тесно и шумно, что даже тем, кто стоит или сидит на сцене, не хватает свежего воздуха. Откуда-то изнутри поднимается волнение. Я по очереди смотрю в глаза каждого, кто пришел заглянуть в глаза Смерти, и понимаю, что за прошедший год успела стать старше всех присутствующих — и детей, и родителей — на сотни лет. Одни смотрят на меня со страхом, другие — со злостью, третьи — с ненавистью. Но тень зависти мелькает в глазах каждого — не только ребенка, но и взрослого. Не стоит, люди. Вы не знаете, через что надо пройти и сколько сил иметь, чтобы стоять на этой сцене перед вами, гордо подняв голову и одаривая вас равнодушным взглядом.