Игра на двоих (СИ)

========== Глава 31. Смех в лицо предрассудкам ==========

— Я не хотела, Хейм.

— Знаю. Ты не виновата.

— Почему так случилось? Почему я? Почему именно ее имя?

— Потому что, — чеканя каждое слово, говорит Хеймитч. — На твой вопрос нет и не может быть ответа.

— Ну спасибо, успокоил, — мой голос полон яда, за которым я пытаюсь скрыть необъяснимое чувство вины за случившееся.

— Об этом я тебя предупреждал, помнишь? — печально усмехается напарник. — Никогда не знаешь, что может произойти. А церемония Жатвы — самое непредсказуемое из всего того, что приходится пережить ментору.

Мы сидим в глубоких креслах в одной из многочисленных комнат Дома Правосудия. Трибутам дали несколько минут на то, чтобы поговорить с родными, а нам — чтобы подготовиться к отъезду. Скользя невидящим взглядом по многочисленным предметам мебели, думаю о том, правильно ли поступила, попрощавшись с родителями дома, в Деревне Победителей, и не разрешив им присутствовать на церемонии Жатвы. Ни им, ни мне не нужны лишние волнения. Они, как семья Победительницы, имеют право не приходить на Главную Площадь. Теперь мои родные — одни из тех, кому все равно. На самом деле это не так — пусть и отдаленно, но они все же представляют, в чем заключается работа ментора, и понимают, что если раньше я боролась за право остаться в живых, то теперь — за то, чтобы не сойти с ума. Быть ментором ничуть не менее опасно, чем стать трибутом. И я не хотела, чтобы мои близкие видели все те чувства, которые мне приходится испытывать, стоя на сцене в ожидании, когда будут оглашены имена новых жертв. Но сейчас я даже немного жалею о том, что их нет рядом.

Дверь распахивается, и в комнату врывается капитолийка. Судя по выражению лица, она слышала наши последние слова:

— Вы оба говорите так, словно трибуты Двенадцатого уже мертвы!

— А что ты предлагаешь, Бряк? Ты видела эту девчонку? У нее нет шансов, — раздраженно качает головой Хеймитч.

— Вот всегда ты так! — прикрикивает на него Эффи. — Я слышала от тебя те же самые слова в прошлом году, и что? Где та девочка, которого ты даже не хотел называть трибутом, настолько беззащитной она казалась? Она сидит рядом с тобой!

Я с любопытством смотрю на женщину. Никогда не думала, что ментор обсуждал меня со своей напарницей. Надо будет как-нибудь расспросить капитолийку о долгих годах работы с Хеймитчем.

— Ладно, признаю, в Эрике я ошибся, — сварливо отвечает Эбернети. — Но второй год атрибутом становится малолетка! Это слишком даже для меня!

Вдруг дверь за спиной Эффи открывается и к ее жалобному скрипу примешивается уверенный голос главы отряда миротворцев, прибывших из Капитолия по случаю церемонии. Время — и наше, и трибутов — истекло. Выскочив в коридор первой, я смотрю вслед выходящим из Дома Правосудия семьям Эвердин и Мелларк. Спины родителей сгорблены, словно им на плечи опустилась свинцовая тяжесть, непосильная ноша, страшное бремя, которое они вынуждены нести до конца своих дней. Мать и отца Пита с обеих сторон поддерживают его старшие братья — крепкие парни лет восемнадцати. И все же в облике четы Мелларк не видно такого же сильного отчаяния, как в идущих позади них двух женщинах. Но, несмотря ни на что, они продолжают медленно двигаться в сторону выхода. Вот только когда мать пытается взять взрослую дочь за руку, одновременно желая утешить, разделить с ней горе и найти опору, та лишь передергивает плечами и отступает на шаг в сторону, разрывая когда-то прочную связь. На первый взгляд мне это знакомо: сама потратила не один год на возведение высокой каменной стены между собой и окружающим миром. С другой стороны — здесь все совсем не так, как у нас. Между этими двумя женщинами есть что-то большее. Обида, недосказанность. Что-то, что мешает каждой из них сделать шаг навстречу другой. Все, что я могу пожелать им — не забыть, что наше время ограничено и никто не знает, когда истекут последние минуты нашей жизни. И никогда не узнать, какую боль причиняют невысказанные слова прощения. Подавив тихий вздох, разворачиваюсь и спешу в противоположную сторону, в глубины особняка, молясь, чтобы никто из раздавленных неожиданным горем родственников не обернулся.

Миротворцы выводят трибутов из маленьких комнат, в которых они, возможно, в последний раз говорили со своими близкими. Все еще в сопровождении охраны мы покидаем Дом Правосудия, пересекаем Главную Площадь, забираемся внутрь бронированного автомобиля и отправляемся на вокзал. Эффи болтает без умолку, стараясь отвлечь нас от безрадостных мыслей. Получается не очень. Не знаю, как себя чувствуют Прим и Пит, но лично меня звуки ее голоса только раздражают. Девочка и парень сидят впереди, по обе стороны от Бряк, и смотрят в затемненные окна на провожающих нас жителей Шлака. Я и Хеймитч располагаемся сзади. Напарник сжимает мою руку, и я чувствую облегчение: хотя бы сейчас, сразу после Жатвы, мне не нужно видеть лица несчастных и смотреть в их испуганные глаза.

Долгий, пронзительный гудок поезда отдается тоскливым эхом в наших сердцах. Мы на ходу запрыгиваем на подножку поезда. Мужчина скрывается в глубине вагона, я же продолжаю стоять на невысокой платформе, для надежности схватившись одной рукой за поручень и подставив лицо встречному ветру. Меня ослепляют вспышки камер и оглушают крики толпы, но я до последнего остаюсь снаружи, желая оттянуть момент прощания с родным Дистриктом.

Наконец мы покидаем станцию, и я ныряю в вагон. Эффи проводит традиционную экскурсию, показывая трибутам их комнаты и говоря, что они могут чувствовать себя здесь как дома. Я лишь грустно усмехаюсь и отправляюсь в вагон-ресторан. Хеймитч обнаруживается там же, рядом с баром. Подскочив к нему, отнимаю сосуд, наполненный темно-янтарной жидкостью, и демонстративно выбрасываю его в приоткрытое окно. Напарник бросает на меня хмурый взгляд и так же демонстративно достает из глубин бара еще один, берет со стола стакан и устраивается в кресле, закинув ноги в грязных ботинках на стеклянную поверхность журнального столика. Я прислоняюсь плечом к стене и, сложив руки на груди и нахмурившись, молча наблюдаю за его жалкими попытками сбежать от реальности, с головой окунувшись в алкогольный омут. Это может показаться странным, но я понимаю его и даже могу найти оправдание такому поведению. Я тоже чувствую себя запертой в этом длинном и узком помещении с низким потолком и крошечными окошками. Кажется, будто стены надвигаются на меня, чтобы захлопнуть ловушку и раздавить в смертельных объятиях. Уже не сопротивляясь, сжимаюсь в комок и закрываю глаза.

Я иду по темному, узкому и до бесконечности длинному тоннелю. Все, чего хочу — чтобы у меня хватило сил проломить стены и вырваться на свободу. Пространство сужается, и меня охватывает дикий, панический страх. Мне не хватает воздуха, я задыхаюсь. Падаю на колени, упираюсь руками в землю и опускаю голову. И вдруг вдали что-то мелькает. Я поднимаю взгляд и вижу свет где-то вдали, в самом конце тоннеля. Крошечный сгусток, словно далекая одинокая звезда. Но что-то не так. Световое пятно увеличивается и будто становится ближе. Мне даже не нужно бежать ему навстречу, свет сам летит ко мне.

Я приоткрываю глаза и меня тут же ослепляет луч послеполуденного солнца, бесцеремонно заглядывающего в окно. Вот тот свет, что я видела в том темном тоннеле. Это была всего лишь игра моего больного воображения. Чувствую внезапное головокружение и опираюсь рукой о подоконник, чтобы не упасть. Вдох-выдох. Все в порядке. Ты в безопасности. Все увиденное — лишь плод твоей фантазии. Помотав головой, выпрямляюсь и встречаюсь взглядом с Хеймитчем. Эбернети неторопливым жестом ставит опустевший стакан на столик и спускает ноги на пол, а затем снова поднимает на меня глаза. Побелевшие губы растягиваются в грустной, даже жалкой улыбке. В голове звучит его низкий, хриплый от волнения и выпитого вина голос. «Не стоит мне мешать. Не сегодня. Ты ведь и сама прекрасно понимаешь, что я чувствую, детка». Вместо того, чтобы уйти и оставить нас обоих в одиночестве, я стремительно подхожу к нему и кладу руки на сгорбленные плечи. И Хеймитч принимает правила игры. Если страдать, то вместе. Хеймитч притягивает меня к себе и утыкается лицом в мой живот, задирая короткую майку. Я обнимаю его за шею. Словно пытаясь вытянуть друг из друга всю боль, мы все крепче прижимаемся один к другому. Дверь со свистом распахивается, впуская Бряк. Она окидывает нас настолько быстрым, мимолетным взглядом, что я не успеваю понять, какой он — неодобрительный? уничтожающий? понимающий? или жалостливый? Даже не взглянув на вошедшую, Хеймитч выпускает меня из объятий, откидывается на низкую спинку кресла и усталым жестом трет покрасневшие глаза. Я отхожу к окну и делаю вид, что наблюдаю за проносящимся живописным пейзажем. Он все так же прекрасен. Так же, как в мою первую поездку на этом поезде. Нигде, даже в Капитолии, я не видела таких насыщенных цветов. Белоснежный. Прозрачно-голубой. Темно-зеленый. Лимонно-желтый. Бесконечность. Капитолийцы, следуя каждому капризу моды, стараются воспроизвести цвета природы, но им никогда не передать тех естественных оттенков, которые я вижу, просто посмотрев в окно. Солнце заливает светом опушку леса, отражаясь в глубоких водах кристально-чистого озера.