Игра на двоих (СИ)

Девушка бежит за сестрой, но пара миротворцев вовремя преграждают ей путь. Еще двое подходят к застывшей на месте Примроуз и слегка подталкивают в сторону сцены. Китнисс пытается вырваться из рук охранников, но те крепко держат ее.

— Нет! Прим!

Не слушая криков, миротворцы оттесняют девушку вглубь площадки. Со стороны мальчиков быстро выходит Гейл и обняв девушку за плечи, уводит ее к немолодой женщине, стоящей позади, рядом с родителями тех, над кем Смерть смилостивилась еще на один год. Я наблюдаю за происходящим, будто находясь в прострации. Уши слышат, глаза видят, но информация не поступает в мозг на обработку, а потому у меня не получается правильно понять и оценить случившееся. Однако в тот момент, когда девочка подходит к сцене и медленно, словно во сне, поднимается по ступенькам, это ощущение исчезает, и реальность обрушивается на меня со всей жестокостью, на которую только способен этот мир.

Ровно год назад в этот же самый летний день и час со сцены прозвучало мое имя и я точно так же шла навстречу той, которая вытащила этот злосчастный листок из стеклянного шара. Я знала, что отправляюсь на свидание со Смертью и в момент, пока ноги несли меня к деревянному помосту, думала, что не пожелала бы подобной участи ни одной маленькой девочке, имевшей несчастье родиться в Дистрикте 12. Теперь же я вижу, как мне навстречу идет та самая маленькая девочка. В ее глазах блестят слезы недоумения и обиды, а крохотные кулачки упрямо сжаты в протестующем против несправедливости этого мира жесте. Я вижу в ней себя, и от этого сердце начинает тревожно постанывать, не желая поверить в горькую правду. Круг Смерти замкнулся.

Такое чувство, будто я взглянула в глаза своему отражению. Мы с Прим отнюдь не похожи, причина подобного ощущения и моего последующего замешательства и паники кроется в другом. Нет. Все неправильно. Китнисс должна была стать добровольцем и принять участие в Играх вместо сестры. Вспомнив собственную Жатву, когда никто не вызвался добровольцем вместо меня, я бы возненавидела и ее, и младшую Эвердин. За то, что они есть друг у друга. За то, что готовы отдать жизнь одна за другую. За то, что когда я поднималась по этим ступенькам, никто не последовал за мной, чтобы спасти от казавшейся неминуемой смерти. В той толпе сочувствующих не нашлось никого, кто вступился бы за маленькую испуганную девочку. Я бы возненавидела их обеих, и в моем сердце не осталось бы места для скорби и жалости. Я бы ничего почувствовала, наблюдая, как умирает Китнисс и как страдает Примроуз. Так и должно было быть. Но теперь все будет по-другому.

Я не хочу повторять судьбу своего бывшего ментора. Нет. Я не готова к этому. Беспомощно оглядываюсь на Хеймитча, но тот лишь пожимает плечами и отводит взгляд. И такое случается, детка. Именно об этом я и говорил. Никогда не знаешь, чье имя выпадет на том листке, который ты вытащила. В этом году тебе не повезло точно так же, как Прим.

Пока в голове одна за другой проносятся мысли, тело живет само по себе. Подойдя к самому краю сцены и протянув еще дрожащую руку девочке, провожаю ее к центру сцены, где нас ждет потрясенная Эффи. Обретя дар речи, она подходит к кафедре:

— Вот и первый трибут Дистрикта-12! А теперь мужчины!

Вторая попытка дается мне намного легче. Вытащив бумажку с именем мальчика, я возвращаюсь к микрофону, резким движением разворачиваю тонкий листок и, скользнув взглядом по четко пропечатанным буквам, обращаюсь к толпе с именем второго трибута:

— Пит Мелларк!

И снова то же самое. Наверное, это и есть самый жуткий момент для ментора во время Жатвы — смотреть в глаза трибуту, секунду назад услышавшему свое имя, произнесенное со сцены. Невысокий коренастый парень быстрым шагом пробирается сквозь ряды мальчиков и юношей. Пепельные волосы непослушно падают на высокий лоб, но не скрывают того ужаса, что плещется на глубине голубых глаз. Упрямо нахмурив светлые брови и сжав губы, он поднимается на сцену и становится слева от меня, бросив мимолетный взгляд на свою соперницу.

Я повторяю имена трибутов Семьдесят Четвёртых Голодных Игр и передаю слово мэру, чувствуя, как меня покидают последние крохи самообладания. Хеймитч поднимается на ноги и становится рядом со мной. «Ты в порядке?» — спрашивает взгляд темно-серых глаз. Сил хватает лишь на короткий кивок и слабую усмешку, таящуюся в уголках губ. Андерси зачитывает «Договор с повинными в мятеже Дистриктами», но я не слышу ни слова, так же, как, уверена, мои подопечные и их семьи. Я ищу в толпе Китнисс, ожидая увидеть в ее глазах ненависть, но вижу лишь смятение. Девушка успела осознать лишь то, что несколько минут назад лишилась сестры, но не поняла, кто в этом виноват. Старшая Эвердин все еще бьется в истерике в руках своего друга. Рядом с ними стоит мать девушки. На ее лице застыло каменное выражение, но по впалым щекам одна за другой стекают слезы.

Бряк велит трибунам пожать друг другу руки. Они встают друг на против друга и в первый раз за все время смотрят в глаза соперника. Худенькая ладошка девочки тонет в крепком и уверенном рукопожатии юноши. Он не сводит с нее взгляда и надолго — гораздо дольше, чем позволяют приличия — задерживает ее руку в своей. Играет гимн. Если прислушаться, в этой торжественной, полной величия музыке можно с легкостью различить угрожающие нотки. Все-таки Игры — не более, чем средство запугивания.

Мы с Хеймитчем делаем несколько шагов вперед и останавливаемся у края сцены, повернувшись лицом к толпе и выстроившись в идеально ровную линию с Андерси, Бряк, Примроуз и Питом. Люди не сводят с нас взглядов, в которых выражается что угодно, только не равнодушие. Я и не подозревала, как много можно увидеть с этого деревянного помоста и сколько нового открыть для себя. Когда ты стоишь там, в толпе, ты ощущаешь лишь собственный страх, боль, отчаяние, безысходность. Но стоит тебе подняться на сцену, и ты смотришь на все другими глазами. Видишь людей, чувствующих то же самое и понимаешь, что твои чувства — капля в море. Это одновременно пугает и вызывает восхищение.

Звуки музыки стихают. Последняя нота обрывается, знаменуя конец церемонии Жатвы и начало следующего этапа подготовки к Семьдесят Четвертым Голодным Играм. Эффи еще раз желает удачи Дистрикту-12. Миротворцы окружают Примроуз и Пита и неотступно следуют за ними, пока они проходят вглубь сцены и скрываются в Доме Правосудия. Я едва заметно вздрагиваю и передергиваю плечами, когда за их сгорбленными спинами закрываются массивные двери, обитые тонкими железными пластинами. Их стук отдается эхом где-то внутри, в сердце. Я думаю о том, что мне придется убивать снова и снова, пусть я и не вернусь на Арену. Теперь моим жертвами станут не соперники, но люди, которые, по замыслу Организаторов, должны были стать моими учениками и подопечными. Не профессиональные убийцы, но невинные и беспомощные дети. «Это не страшно» — уговариваю себя. Я — охотник. Они — мои жертвы. Я только что убила двух ни в чем не повинных людей и сделаю это вновь.

Отчего-то меня не покидает ощущение, что все увиденное и услышанное мной сегодня — теплые слова Эффи, боль Хеймитча, крик Китнисс, ужас Примроуз, страх Питера, мрачное молчание толпы — затишье перед бурей. Пусть не во всем Панеме — в моем собственном мире, который снова угрожает разрушить Капитолий. И никто не в силах предугадать, когда случится катастрофа и сколько жертв придется ей принести.

Уже стоя на пороге Дворца Правосудия, я не выдерживаю и оборачиваюсь. Люди расходятся по своим делам. Я вижу улыбки на их посветлевших лицах. И только один человек стоит посреди площадки и не сводит с меня серых глаз. В них так и нет той ненависти, которую я ждала. Ужас и страх сменили мучительная боль и неослабевающее чувство вины. Я лишь качаю головой. Сегодня больно всем, Китнисс. Каждому, кто ждал смертного приговора на той площадке. Каждому, кто в надежде на лучшее стоял на сцене. Каждому по-своему. Никто не в силах облегчить ту боль, что терзает нас день за днем. Все мы должны уметь справляться с ней сами.