Найденка (СИ)

Шаман с горьким вздохом завернул вещь в полотенце и сунул обратно под тюфяк. Потом помоет, или вообще выбросит. Не из-за пустой брезгливости, из-за воспоминаний.

Вернувшийся Мил переминался у порога скромником, терпеливо ждал, когда Мир заметит. Дарун хотел обещанного шаманом мыла, а спросить у Рыся, где лежит, чтобы взять самому, в помрачении течки не догадался. По хорошему, омежку надо бы было не гонять то по воду, то за дровами, а всучить Бэлу и позволить обоим завалиться на сеновал…

Но тогда взревнует и взбесится Рыся, может учинить скандалище. Бедный дарун — вроде, аж при двух любовниках, а на самом деле холостой.

Ага. Кровать же Миру раскурочили злобные, пробравшиеся ночью в спальную через окошко шуры.

— Пошли уже, попенка на ножках, в кладовку, — шаман накинул поверх свежей простыни одеяло и разровнял его ладонями. — Дам тебе мыла, дам.

Мил в ответ на обзывалку немедленно скорчил бете противненькую мордочку, и мужчина, не больно, впрочем, прищелкнул наложника по лбу.

— Повыделывайся еще, раб, — пришикнул строго, — страх совсем потерял. Хворостины захотел, что ли? Последнее соображение со смазкой вытекло?

Дарун невнятно пискнул нечто извиняющееся, отшатнулся назад и зажмурился, прижался лопатками к бревнам стены.

«Нельзя понапрасну обижать чужих омег», — гласил общий мировой закон.

Вот только чужих ли теперь? Вряд ли от спутавшихся в тройной, запретный союз парнишек удастся так просто избавиться — встречаться им больше негде. А щелбан — обида нестерпимая, убивает дарунов наповал и смывается лишь кровью. Равноценная месть за проломившее Дару череп полено.

— Зажался чего? — Шаман успокаивающе потрепал побледневшего юнца по нежной, шелковистой щечке, чуток поразмыслил и ласково приобнял за ссутуленные, хрупкие плечи, привлек вплотную: — Не дичись. Ничего я тебе плохого не сделаю.

Мил отмер и задергался, вырываясь.

— Пустите! — Отчаянно вякнул он сипловатым голосочком. — Я Бэла кликну! Вы не смеете!

Решил — шаман собирается его, течного, завалить и пепепугался. Вот ведь… Глупый. Хотя, с точки зрения омежки, получалось вполне логично.

— Я — бета, — укорил отпихивающегося острым локтем Мила мужчина. — Бета! Мне твоя течка без надобности и считаться с тобой за нечаянное убийство я не унижусь! Не подлец! Не вопи, пошли за мылом!

Мил рванулся в последний раз и затих, трепеща пойманным кроликом, засмотрел снизу туманными, расширенными зрачками. Поплыл, бедный, от ощущения по телу хватки сильных мужских ладоней, подкосился коленками, перестал сопротивляться. Бери тепленьким и раскладывай, пластай вдоль и поперек.

Шаман подмышки вздернул оседающего к полу даруна на ноги и встряхнул, приводя в чувство. Пользоваться временной слабостью чужого наложника — хоть и красивенького на диво — он не собирался, слишком уважал себя, Рысю и Бэла. Да и Мила вполне уважал — принимал семнадцать весен назад самолично, пуповину перерЕзал, новорожденному, после — лечил, подрастающего, от детских хвороб, режущихся зубок и животиков.

— Мыло! — Рыкнул в широко распахнутые, клубящиеся желанием омежьи глазищи. — Мыло, Мил! — И за руку поволок спотыкающегося парнишку к кладовой. Течного откровенно шатало.

Дотащил, оставил за дверью остывать, а сам закопался среди сохраняемого в кладовке разного добра. Мыло нашлось у оконца, в уголке. Мир аккуратно снял обвернутый по горловине плотной холстиной горшок с полки и чихнул от попавшей в нос пыли.

— Здоровьечка! — Заплетающимся как у пьяного языком откликнулся снаружи Мил. Отдавать даруну горшок сейчас означало его лишиться — непременно грохнет.

«Ладно, сам на кухню отнесу, — подумал мужчина. — Авось не надорвусь».

Омежка трусил следом, постанывал на пределе слышимости.

— А где Рыся? — Спросил, едва попав из кладовой в общинную.

Действительно, Рыся на лавке отсутствовал. Зато со стороны кухни явственно доносились голоса. Встал, получалось, беточка, хоть шаман и запретил ему одному по избе сегодня особо шастать, велел поберечься. Неслух. Если ведра полные поднимает…

Рыся не поднимал ведер, стоял внаклонку, опершись локтями о столешницу, вяло жевал намазанный маслом ломоть хлеба, наблюдал за Бэлом, длинной деревянной лопаточкой запихивающим грязное белье в таз с парЯщей водой. Он и альфа что-то обсуждали и дружно повернули к вошедшим лица.

— Отя тамаэ*, — спросил Рыся, с набитым ртом, — зачем ты Мила дразнишь попенкой на ножках? Намеренно злишь, чтобы не расслаблялся? Он обижается очень…

Мир вздохнул, наградил приемыша небрежным, воспитательным подзатыльником и вручил Бэлу горшок с мылом.

— Из деревни Жужик прибегал, с утра пораньше, вы спали, — сообщил он альфе. — Ты, вообще, домой-то собираешься, бессовестный? Твои там с ума спятили напрочь, без тебя…

Бэл перехватил протягиваемый шаманом горшок, поставил на стол и поник головой. «Домой» для парня означало — неизбежное расставание с едва обретенным Рысем.

— Собираюсь, — буркнул он мрачно, уставившись в пол и теребя вихры на макушке: — Дара похороним, и уйду. Выбора у меня нет в любом случае. С кузней разбираться нужно срочно, там куча заказов не выполненных накопилась.

Увы, молодой альфа был прав — хозяйство с братишками в выгребную яму не отправишь, четырех вдовцов таты тоже. Никто не поможет, Дар мертв.

Рыся кинул недоеденную горбушку на скатерть и порывисто обнял затосковавшего Бэла слева, Мил животом прильнул к спине альфы, и юнцы затихли с несчастным видом, сплетясь руками, оплакивая скорую, неизбежную разлуку. Им удалось побыть вместе менее суток, всего-то и успели — признаться друг другу в любви и Бэла девственности лишить.

— Мила заберешь, да? — Не могущий до конца распрямиться беточка снизу заглянул Бэлу в лицо с таким отчаянием, что у Мира в груди сжалось и перевернулось. Похоже, шаманчик с трудом сдерживал слезы, вот-вот разревется. Мил, откликаясь на прозвучавшую в дрожащем голосе любимого глухую тоску, жалостно завсхлипывал, уткнувшись своему альфе носом между лопаток.

Ну, и как прогонять ребятишек, ломать им жизни? Мир не знал. Выхода из создавшегося положения мужчина, по крайней мере сейчас, не видел. Безнадежно — в деревне не потерпят подобной, нарушающей мировой устав, троицы. Изгонят или, куда хуже, палками забьют до смерти.

Комментарий к Часть 11 *Тамаэ – учитель.

*Отя – родитель. Еще один домашний вариант от “отец”.

====== Часть 12 ======

Для Дара не пришлось копать могилы — по мировому обычаю, умерших шаманов не хоронили в земле, а сжигали. Дрова для погребального костра натаскали из леса всей деревней и сложили у опушки, в указанном Миром месте.

Обряд прощания состоялся на закате, но Бэл и Мил на нем не присутствовали, остались в избе печь поминальное угощение — сладкие ягодные пироги. Рыся тоже не пошел, прятался на сеновале подальше от посторонних глаз. Выползи беточка к поселянам ковыляющим и едва передвигающим ноги, как омега после родов, непременно поползли бы слухи.

Когда костер, под молитвы одетого в полное шаманье убранство, проводившего церемонию Мира, отпылал и превратился в кучу дымящихся углей вместе с рассыпавшимся в пепел телом Дара, Бэл и Мил обошли собравшихся провожать шамана в последний путь с подвешенными на шеи лотками, раздали каждому по куску пирога — и распрощались. Жующие поселяне разбрелись, Мил же с Бэлом забросили опустевшие лотки в сараюшку, взяли у Мира зажженную лампу и, не сговариваясь, рванули к Рысю.

Шаманчик лежал на расстеленном по сену одеяле, свернувшись, в темноте, в комочек, вытирал с щек катящиеся слезы насквозь уже мокрым рукавом.

Горько оплакивал человека, нашедшего его, тогда едва ли месячного младенца, в лесной чаще, принесшего в свой дом, назвавшего своим сыном и выкормившего, вместе с Миром, конечно, из рожка козьим молоком. Вырастившего в любви и покое, подарившего семью, научившего шаманской хитрой науке. Имя, кстати, беточке тоже дал Дар…

— Рыся, — Мил опустился перед любимым на колени и подал с ладошки завернутый в тряпицу треугольничек пирога: — Я понимаю, тебе сейчас совсем не хочется есть, но душа Дара обидится…