Волосы леди Фитцджеральд

Вольф Дуриан

Волосы леди Фитцджеральд

Когда я вошёл, сэр Джон Фитцжеральд в одиночестве сидел у камина, в высоком мрачном зале, со стен которого уставились поблёкшие лица предков на старинных портретах. Глухо тикали тяжёлые напольные часы. Кругом царила нежилая тишина.

Сэр Джон не обернулся в мою сторону. Соединив кончики длинных бледных пальцев, он, словно в оцепенении, пристально смотрел на потухший жар углей. Его склонённое лицо казалось узкой, белой как мел полосой; тяжело нависшие над тьмой глазниц кустистые брови, резкие заострённые линии подбородка и носа, узкие бледные губы, в углу которых залегла глубокая складка, точно отметина.

Я ждал, пока лорд заговорит со мной. На часах до полуночи оставалось десять минут. Он сидел в полном молчании, не шевелясь. Я всё ждал. В старом замке веяло промозглой холодной тишиной. Вот часы пробили двенадцать глухих ударов.

Странно. Удар за ударом ощущал я — думпф-банг — но не слышал звука. Звук врывался в мозг. Он впивался сквозь сознание в воображение — глухие, страшные удары — а мой слух оставался незатронутым. Ни одна звуковая волна не коснулась барабанных перепонок.

Едва замер последний удар, как из кресла донёсся глубокий вздох. Сэр Джон встал и повернулся ко мне лицом. Его губы артикулировали слова, которые были внятны мне. Никогда прежде мне не приходилось внимать такому чистому и благозвучному голосу, как у сэра Джона. Однако ухо моё оставалось глухим и мёртвым.

«Вы водолаз?» — прозвучал вопрос.

«Да, милорд», — хотел было ответить я, но голос не слушался. Я силился произносить слова — всё напрасно. Голосовые связки отказывались повиноваться. Язык не двигался.

Сэр Джон кивнул. Он понял меня. Я видел, как он задал следующий вопрос:

«Вы были свидетелем гибели „Океании“»?

«Да, милорд», — изо всех сил попытался ответить я. И поскольку по выражению лица сэра Джона было ясно, что он понял то, о чём я хотел сказать и не смог, я добавил: «Судно торпедировали 07. 09. 1916 года в пять часов пополудни».

«Верно». Сэр Джон кивнул. Его лицо с заострённым подбородком подалось вперёд и приобрело выражение напряжённо-испуганного внимания, когда был задан третий вопрос.

«Как вы полагаете, возможно ли отыскать место гибели корабля?»

«Пожалуй, да, — согласился я. — „Океанию“ подбили западнее Святой Агнессы, из группы Сцильских островов. Она отправилась ко дну на наших глазах.»

Тут я заметил, как глаза сэра Джона заблестели от радости, и мелкая дрожь пробежала по мышцам лица. Прошло некоторое время, пока он вновь взял себя в руки. А затем произошло следующее: он заговорил торопливо, взахлёб, в нетерпеливом стремлении всё высказать, чтобы затем успокоиться с сознанием выполненного долга. «Леди Ровена Фитцжеральд Эванс, моя жена, утонула на „Океании“. Она отправилась из Балтимора третьего сентября и должна была прибыть десятого — одиннадцатого в Саутгемптон. Вместо неё пришло известие о гибели: Ровена с большими, кроткими карими глазами, омываемая волной золотисто-рыжих волос; Ровена с ласково-горькой улыбкой на ярко-алых губах; Ровена, совершенное воплощение красоты и любви, более не вернётся в мои распростёртые в порыве пылкой страсти обьятья. Заточённая в чреве корабля, она лежит на дне моря. Мёртвая среди мёртвых. Зажатая толщей воды в каком-нибудь углу. Медузы и морские звёзды ползают по её нежному телу цвета слоновой кости, сосут её застывшую кровь через безжизненно-холодную кожу. Рыбы гложут её изящные белые пальцы. О… великий Господи!»

Рыдания задушили речь. Тело сэра Джона обвисло под собственной тяжестью. Ему пришлось усесться в кресло и замолчать. Грудь сотрясали судорожные конвульсии. Он извивался под натиском боли. Лицо его потемнело. Я решил, что он задыхается, и поспешил было на помощь, но лорд отрицательно покачал головой. Невероятным усилием воли уже в следующее мгновение ему вновь удалось овладеть собой.

«Волосы… — задыхаясь, выдавил он. — Волосы… Я должен получить волосы Ровены. Ни у одной женщины, когда-либо озарённой солнцем, не было таких прекрасных волос. Она была божественно красива душой и телом, но волосы затмили всё. Думать о Ровене — значит думать о её волосах червонного цвета. Я должен собственными руками притронуться к ним, зарыться лицом в их шелковистую массу, припасть к ним губами… без этого мне не умереть. Сто тысяч фунтов стерлингов, если вы мне добудете волосы леди Ровены… нет… больше… золота, сколько пожелаете, если достанете со дна моря волосы Ровены.»

«Достать волосы леди Ровены со дна моря?»

«Да, — воскликнул сэр Джон, и голос его эхом отозвался в пустоте высокого зала, — да, вы должны это сделать… обязаны сделать.»

Я раздумывал недолго. Сто тысяч фунтов стерлингов для такого бедняка, как я, большая сумма. В качестве водолаза мне приходилось не раз проникать в затонувшие останки кораблей, спасать письма и ценные вещи. Почему бы не попытаться достать со дна волосы красивой женщины? Коль скоро эти волосы так красивы, да ещё цвета червонного золота, как описывает лорд, то, пожалуй, существует немалая вероятность отыскать их, даже если процессы распада и тления зашли далеко. Волосы всегда остаются волосами. Я буду искать их, пока не найду, затем отрежу и подам сигнал к подъёму наверх.

«Я постараюсь это исполнить», — произнёс я.

Сэр Джон вскочил так резко, что кресло с грохотом опрокинулось к камину. «Вы принесёте мне волосы Ровены?».

«Да, — сказал я, — я приложу все силы, чтобы доставить их вам.»

«Когда?»

«Может быть, дней через тринадцать я вернусь.»

«Через тринадцать дней», — повторил он тихим, ласкающим голосом.

Он протянул мне свою узкую белую ладонь.

На ощупь она была ледяной и жёсткой.

В высоком зале часы пробили своё тревожное «думпф-банг». — Час ночи.

В этот миг лорд сел в своё кресло. Лицо его склонилось. Я различал узкую, белую как мел полоску с глазницами чёрными, как ночная тьма.

«Доброй ночи, милорд», — прошептал я.

Нет ответа.

Лорд сидел молча, неподвижно. Я зашагал прочь. Глухо звучали мои шаги.

Стоял прохладный пасмурный день. На море молочно-белым саваном легла густая пелена тумана. Мы бросили якорь. Пока мои люди занимались приготовлениями, я стоял на палубе, закутавшись в толстое шерстяное пальто, и курил сигарету с опиумом. Я упоминаю эти детали, ибо при письменном изложении они с осязаемой ясностью всплывают в моей памяти. Это непостижимое событие от начала до конца разыгрывалось на фоне повседневной прозаичной реальности. Как всегда, на маленьком судне пахло смолой. Люди болтали и смеялись. Всё привычные лица и жесты — постоянные спутники моих рейсов. События при отчаливании из Лэндсэнда, настроение в пути, два парусника, которые выросли перед нами из серебристо-серого утреннего тумана со стороны Волф Рока, будто пара бледных призраков, и пересекли наш курс на север — всё это тоже осталось в моей памяти.

Море было неспокойным. Однако я сгорал от нетерпения поскорее справиться с заданием и решил начинать погружение в четыре часа пополудни. Замеры лотом показали, что останки корабля залегают на морском дне на глубине сорока трёх метров. Я велел увеличить нагрузку на грудь и спину до 85 фунтов, затем облачился в костюм и свинцовые боты и распорядился привинтить шлем. Ровно в четыре часа я спустился в море. А теперь мне хочется детально описать физические ощущения во время погружения. Ничего чрезвычайного: обычные явления, возникающие у людей на морской глубине. Первые признаки их и воздействие на организм я знал и ожидал заранее. Если я изображаю их так подробно, то лишь затем, чтобы показать, что речь идёт о физических испытаниях. Именно воспоминание об этих подробностях — железная дверь, преграждающая путь их осмысленному постижению. Мне пришлось испытать телесные неудобства, зачастую болезненные. И всё-таки найти обьяснение странным фактам, произошедшим после, можно лишь с точки зрения фантастических, воображаемых событий.