Найденка (СИ)

Подросток коротко кивнул, шлепнул заготовку для пирожка на столешницу, взметнув облачко муки, и исчез исполнять поручение, на бегу отряхивая ладошки от комочков приставшего теста.

Папа же скинул фартук, повесил его на крючок у мойного таза, ополоснул кисти, поливая из ковшика, вытер их полотенцем и поманил Бэла за собой.

— Оденем твоего… раба, кхм, — мужчина иронично хмыкнул, подмигнул припухшим после многих пролитых слез веком. — У нас в роду голыми да босыми никто никогда не ходил, не ходит и не заходит, если не в бане. Мил — не исключение.

В кладовой омега, не раздумывая, открыл самый большой из подпирающих стены сундуков и практически нырнул в него, закопался, отыскивая наощупь нужные свертки. С лучину он перебирался, размышляя и прикидывая в уме нечто, потом достал перевязанную крест накрест конопляной, колючей бечевкой стопку запакованных в обрезок плотной холстины, пересыпанных от молей сухим крошевом остро пахнущих травок одежек.

— Вот, — мужчина повел носом из стороны в сторону и чихнул. — Это твое, ты носил весны три назад, но вырос. Я Жужке отложил, да Милу-то нужнее. Не новье, разумеется, но целое. По размеру подойдет. На прокладки, — омега поморщился, — дам в доме, этого добра полным-полно.

Бэл принял одежду с благодарной улыбкой. Настоящее богатство по нонешним тяжким временам: пяток порточков, шесть или восемь рубах, две крупной вязки теплые кофты из козьей, серой шерсти.

— Спасибо, папа, — искренне поблагодарил молодой альфа. — За заботу.

Папа пожал плечами и остановил собравшегося во двор, вытряхивать вещички, сына за рукав.

— Стой, дурень, — хихикнул. — А исподнее?

Ох. Про исподнее-то Бэл запамятовал. Хитрая штуковина из нешироких тканевых полос использовалась омегами лишь во время течек, туда засовывали сложенные в несколько раз тряпочки, иначе как прокладки под попой удержать? Вывалятся через штанину.

— И накажи Милу, — дарун успокаивающе похлопал вспыхнувшего при упоминании интимного Бэла по спине. — Чтобы тампон поплотней забил. И удовольствие, и затычка…

Пылающий щеками Бэл вывалился из кладовой очумелым кабанчиком, с охапкой вещей.

Ну, папа! Ну!!! Тьфу.

Стыдобища сплошная, а не папа. Уши аж горят.

====== Часть 7 ======

Вернувшийся из кладовой с одежками Бэл преизрядно удивился, обнаружив, что Мил вовсе не один. Рядом с омежкой на постели сидел Рыся. Парни целомудренно держались за руки, разговаривали. Не валялись в обнимку, жмакаясь — именно сидели и именно разговаривали.

Но как… Смотрели друг на друга, не отрываясь — глаза в глаза, у обоих сияющие яркими звездами. Ловили на лету каждое вымолвленное друг другом слово.

Неописуемо красивые. Влюбленные — дальше некуда. Что шаманчик будет делать с течным Милом, позволь ему Бэл забрать омежку себе? Он же бета, сук, относительно альфячьего, имеет невеликий, да без узла. Раздраконит еще пуще, понапрасну тыкаясь в сладкую, мокрую омежью дырку. Довести до «обрыва в ослепительную бездну» не сумеет.

Может, потому до сих пор и не опрокинул Мила, не присосался жадно к его рту и не пьет омежьи стоны с мольбами? Или у сдержанности шаманчика есть иные причины, Бэлу пока не известные?

Гадай. Хотя… Зачем гадать, если вот он, Рыся — спроси, и объяснится.

Бэл кашлянул, привлекая внимание увлеченной беседой парочки, вошел и нарочито громко хлопнул дверью.

— Мил, — буркнул, сваливая ношу на кровать между омежкой и бетой: — Держи, тебе тут папа всякого передал. Рубашонки, потребные тряпочки…

Мил и Рыся слаженно повернули к альфе светящиеся счастьем лица и одновременно радостно разулыбались.

— Ах! — гортанно вскрикнул Мил, шустро вскакивая на ноги и бросаясь навстречу, потянулся с поцелуем: — Я уже заждался, хозяин, — укорил — совсем осмелевший, набирающая обороты течка изгнала страх: — Почему так долго?!

На придвинутой вплотную к изголовью постели скамеечке стояла пустая чашка. Бэл грубовато отстранил лезущего с нежностями, распаленного наложника, поднял чашку и понюхал.

Так и есть — отвар семян дроба, вонючка, фууу. То-то омежка и сидел относительно спокойно, почти не ерзая — опоен уже. Но вряд ли мыслит по-настоящему связно…

…Зря Бэл позволил себе задышать носом — от насыщенного, буквально вытеснившего из спальной воздух аромата течного сознание парня резко помутилось. Сук молодого альфы стремительно налился кровью и крепко встал, похабно оттопырив портки спереди. Освободи — прилипнет, пачкая сочащимися, тягучими капельками смазки, к животу. Трущийся о бедро возбужденным, твердым пахом Мил усугубил создавшееся положение в стократ.

Оттолкнуть омежку не пивший притупляющего гон отвара альфа оказался не в силах. Взрыкнул яростно, низко, подхватывая наложника под ягодицы, и накрыл жаждущим ртом манящий омежий ротик. Мил ответил, не медля и удара сердца, страстно, влажно, с причмокиванием.

…О великие, злые духи леса! Кто из вас, жестокий, пробрался в человеческое жилище, тыкает больно в бок чем-то острым и оттягивает назад голову за волосы? Зачем сует, оторвавшемуся на мгновение от сладчайших омежьих губок — вдохнуть, под нос кружку с противно пахнущей, мутной, бурой жидкостью?

Щедро, с размаху отвешенная шаманчиком звонкая плюха отрезвила ровно настолько, чтобы сообразить — дают отвар дроба. Бэл выхлебал горькую гадость несколькими большими глотками, не кривясь, и уронил опустевшую кружку на пол — разжались ослабевшие пальцы. Похоже, Рыся, когда варил зелье, дроба не пожалел, сыпанул в котелок семечек от души и сердца.

Правильно сделал, молодец. А не то Бэл таких дров наломает… Из мебели. Кровать у альфы весьма хилая, холостяцкая, покачивается, скрипит. Напора гона не выдержит, не стоит и пытаться.

На полу же — жестко, брошенное летнее одеяло слишком тонкое, не спасет. От Мила живого места не останется к концу течки, и сейчас весь в синяках, бедный.

— Полегчало? — Рыся побренчал перед лицом друга шаманским браслетом с татуированного запястья, ехидно ухмылялся, — аль еще плеснуть малек?

Бэл сморщил нос и фыркнул, подтверждая — вернулся, вроде, и как-то, относительно, конечно, контактен. В голове у парня шумело, взор застилала колеблющаяся, медленно рассеивающаяся пелена, чресла крутило до боли и звона — вот-вот разорвет. Снизу просяще смотрел обнимающий вокруг торса Мил, мелко трясся неудовлетворенным желанием.

Сейчас, ежели один раз позволить, поможет и снимет напряжение. Да-да, разочек.

— Рыся, — хрипло простонал Бэл, хватая бету за грудки и властно притягивая к себе. — Мой!

И — не получил по морде за наглость, отнюдь. Болтают — беты холодны, сдержанны и не нуждаются в плотских утехах. Чушь и бред, или шаманчик был неправильным бетой — засосал предложенные Бэлом губы так, что у альфы колени, без шуток, подкосились. Чувствительно куснул за верхнюю, быстро, чувственно зализал закровившую ранку и снова засосал, теперь уже — с языком.

Да, от Рыси не пахло оглушающе луговыми цветами, только различными шаманскими сухими травами, хвоей и чуток, едва уловимо — медом, но… Бэл его любил. Высокого, широкоплечего и мускулистого по-альфячьи, разрисованного по коже предплечий вязью выбитых колдовских, цветных рисунков, беловолосого, шалого. И повисшего на шее хрупким грузиком русенького Мила даруна любил. Каждого — по своему, но одинаково сильно.

И, потребуй злые лесные духи выбрать между ними — разорвался бы напополам.

Деревянный остов кровати, агонизируя, громко затрещал под рухнувшей на нее тройной тяжестью и подломился сразу четырьмя ножками. Грохнуло о половицы держащей тюфяк рамой. Испуганный падением Мил, зажатый упоенно целующимися Бэлом и Рысем, охнул, забился, пытаясь вырваться…

…И — тут же завизжал, тонко и пронзительно, хором с завопившими бетой и альфой — сверху хлынула холодная вода.

Ибо бдили старшие вдовцы Таура, папа Бэла и Плющ, не пожалели двух полных ведер, окатили щедро. Плохое время выбрал Бэл сорваться в гон. И Рысю зря за собой утянул.