Навечно преданный (СИ)

Дядюшка-барон — ещё довольно крепкий старик в одном из тех немыслимых париков, которые только начали входить в моду при королевских дворах Империи — подвёл наконец свою дальнюю, но явно обожаемую ныне родственницу к алтарю и даже в меру прослезился, вручая её затянутую в длинную шёлковую перчатку и унизанную перстнями руку венценосному жениху.

Под высокими сводами поплыли величественные звуки органа, и, будто подстёгнутое этими патетическими переливами, сердце Его Величества понеслось вскачь, отзываясь во всём теле бешеными злыми пульсами.

Ну вот и всё, Джон Хэмиш Ватсон Шотландский. Вот и всё… Ещё немного, и ты станешь мужем, добровольно определив свою принадлежность не стране, не роду, а одному единственному человеку. Женщине. Женщине, к которой, признаться, не испытываешь страсти — ты ведь понимаешь это, не стоит лгать самому себе. Теперь — не стоит. Но ты поклянёшься любить её, защищать, оберегать, делить с ней горе и радость. И ты будешь. Потому, что это правильно и потому, что так надо. И речь не о короле и его долге. Вовсе нет! Ты женишься не из-за политических интересов страны, не пытаешься добиться этим союзом ни материальных благ, ни закрепления договоренностей с соседствующими монархиями. Более того, король, пожалуй, в данной ситуации даже обязан был бы поступить как-то иначе, используя власть в интересах династии и решая проблему чужими руками и за чужой счёт. Выдать леди Морстен замуж за какого-нибудь вельможу, польстившегося на королевскую милость и богатое приданное. Разобраться с Магнуссеном силовыми методами — в конце концов, князь ведь далеко не бессмертен… Да и Преданный никуда бы не делся. Скорее всего…

Но поступить так означало бы пойти против собственных понятий о справедливости. А король, прежде всего — человек. Обязан им быть. Нести ответственность. И за ошибки, и за любовь — свою или к себе — кто теперь разберёт?.. И делать то, что велят и обязывают совесть и милосердие. И сердце. Отчего же так сжимает и давит в груди?..

Джон чуть скосил глаза и неожиданно для себя увидел замершего неподалёку Шерлока. Почему он не заметил его раньше? Преданный стоял, вытянувшись в струну, с непроницаемо-торжественным видом, как и подобало верноподданному на великом монаршем торжестве. Ни тени иных эмоций, кроме соответствующих моменту. Лишь чуть большая бледность, чем обычно, отмечалась краем сознания, на самой грани Связи, но так и не сформировывалась в определённый вывод. Тепло и тоска очередным приливом омыли стесненную грудную клетку, чтобы тут же запульсировать в подреберье и ударить в голову, срывая все тщательно наложенные на чувства запреты. Мысли хлынули бурным потоком, захлестнули, почти отрезая от реальности происходящего.

Жаль, что мы не успели побыть вместе, Шерлок. Каково бы это было? С тобой, с мужчиной… Таким великолепным, таким желанным… Таким умелым… Мой великий воин, мой гениальный инженер, мой чудесный скрипач, мой прекрасный Ангел… Теперь всё изменится. Уже изменилось. Так надо. Ради всех нас — и живущих, и ещё не рождённых…

Хорошо, что мы не успели быть вместе, Шерлок. Так проще. Это позволит оставить хоть что-то из прежнего, уберечь, сохранить. И даже если это прежнее будет порой выглядеть странным, возможно, со временем всё уляжется, придёт в эмоциональное равновесие… Когда-нибудь… Мы просто притворимся, что ни о чём и не мечтали. Что Я не мечтал…

Мы будем ждать, куда дальше заведёт нас судьба. Ведь князь Эплдора не успокоится, не оставит всё, как есть. Точно не оставит. Хорошо, что он не знает. Хорошо, что твой… Ваш… Наш ребёнок будет защищён статусом и положением. Хорошо. В любом случае, чем бы всё ни закончилось…

У меня дурное предчувствие, Шерлок, веришь? Мне всё время кажется, что в один ужасный момент ты исчезнешь из моей жизни так же внезапно, как и появился… Почему, ну почему я тогда не позволил тебе? Почему мы не были вместе, мой Ангел? Хотя бы один раз…

Разрываясь от тоски, нежности, необходимости и необратимости происходящего, Джон почти не слышал ни торжественных звуков органа, ни слов произносимых священником молитв, ни вопросов епископа. В его голове всё билась и билась одна и та же простая до глупости и бесконечная до оскомины полумольба-полумысль: Господи, прости мне мои грешные желания! Позволь нам быть счастливыми. Всем нам… Жаль, что мы не успели. Жаль… Хорошо, что мы не были вместе. Хорошо… Да.

Падре настойчиво повторил вопрос, подняв на Джона слегка недоуменный взгляд.

— Да, — машинально повторил вслух Его Величество и услышал, как его почти уже супруга повторяет это же заветное «да», навсегда связывающее их в единое целое.

Когда Джону было не больше восьми, он чуть не утонул, по неосторожности попав в стремительный речной поток. Течение увлекло его за собой, грозя затащить в самую стремнину, и только отчаянная находчивость двенадцатилетнего Грега, успевшего вовремя сунуть будущему королю конец длинной ветки, спасла мальчишку от верной гибели.

Подхваченный бурным весельем развернувшегося в полную силу празднества, Его Величество чувствовал себя примерно так же, как и в тот злополучный день. Только на этот раз даже ловкость и сообразительность преданного капитана не могли избавить короля от затянувшего его в свои глубины свадебного водоворота.

Бесконечные поздравления; неиссякаемая лавина подарков, поражающих воображение роскошью и изысканностью; вереница знатных гостей, спешащих лично засвидетельствовать своё почтение; безостановочно снующие лакеи, пополняющие и без того избыточное изобилие накрытых для пиршества столов, танцы, тосты, огромный свадебный каравай, музыка, льющееся рекою вино, — всё слилось в одну невообразимо пёструю картину, которая, будь Его Величество действительно рад происходящему, могла бы превратить этот день в один из счастливейших в его жизни, но, по факту, приведшую только к навязчивой мигрени и горькому привкусу разочарования. Но каким бы мучительным и изматывающим ни казалось королю торжество, он знал, что самое тяжкое для него испытание ещё впереди.

Первая брачная ночь. Конечно, при дворе ходили упорные слухи, что дата королевского венчания перенесена не просто так, и что леди Морстен, должно быть, была отмечена монаршим вниманием ещё до своего путешествия, но слухи эти сами по себе никак не могли быть причиной интересного положения будущей королевы, и Джон прекрасно понимал: в этом фарсе ему придётся исполнить избранную роль до конца, если он действительно желает скрыть ото всех и, прежде всего, от самой Мэри своё знание истинного положения вещей.

Думать об этом не хотелось, делать — и подавно, но неизбежное приближалось, отзываясь в каждом произнесённом тосте и отражаясь в каждом поднятом за здоровье и счастье новобрачных бокале. Растягивая губы в привычной благодарной улыбке, Его Величество искренне удивлялся собственной выдержке и внезапно проявившемуся таланту лицедея: судя по лицам гостей, никто даже не догадывался о тех терзаниях, что смущали сейчас сердце и душу внешне вполне счастливого новоиспечённого супруга.

С каждой минутой ожидание становилось всё более несносным, и Джон почти обрадовался, когда часы на дворцовой башне пробили полночь, и получившие долгожданный сигнал гости дружно стали подниматься из-за столов, готовясь к последней, но от этого не менее важной части свадебной церемонии.

Беря Её Величество под руку, Джон услышал, как с прелестных губ его супруги слетел вздох долгожданного облегчения.

Ступая во главе шумной толпы гостей к уготовленным для них с леди Морстен покоям, Его Величество стоически выслушал очередную порцию пожеланий, добрая часть из которых носила довольно двусмысленный характер, отдавая положенную дань древней традиции. Её Величество, нарочито смущаясь некоторым особо прозрачным намёкам, время от времени пожимала руку своему наконец-то мужу с плохо скрываемым нетерпением, отчего Джону становилось ещё тоскливей. Он тщетно пытался найти в собственной душе хотя бы слабый отклик на это страстное — по крайней мере, на первый взгляд — нетерпение, но всё, что ему удавалось почувствовать, скорее напоминало унылую безотрадность, нежели трепетное предвкушение предстоящей близости.