Две войны (СИ)

Плечи его содрогались, словно он едва сдерживал подступающую истерику, а, глядя в глаза Алекса, где светилась неприкрытая боль, он и вовсе сорвался на сдавленный всхлип: свет в глазах любовника становился все ярче, на него было невыносимо больно смотреть, и отвернуться было невозможно. Эллингтон ничего не ответил, но, залитое бледным утренним светом, изможденное лицо его, осветила загадочная улыбка, придав что-то неистовое выразительным и странным его чертам.

- Спасая близких, действуй без опаски: таить любовь опаснее огласки… - До Джастина донесся его тихий, ровный голос, подобный стону северного ветра и он, с упоением, слышал в нем отражение собственных мыслей, высеченных в голове, ощущая, как душа Алекса, поселилась в его собственном теле, дрожа от желания и изнывая от жажды любви.

- Опасней и вредней укрыть любовь, чем объявить о ней (7). - Тихо продолжил Джастин, нетерпеливо найдя жаркие, податливые губы, скользнул по ним, словил дразнящий язык – каждое прикосновение отдавалось почти физической болью, сводящей с ума, судорогой, сковывающей каждый мускул тела, скручивающей его в тугой узел.

Напряжение не давало сдвинуться с места, чтобы прервать это затягивающее наваждение; оставалось поддаться своим чувствам и Джастин, уже мысленно привыкал к жизни в подорванном состоянии, когда каждый день становится опасней и рискованней рядом с раздробленной сущностью Эллингтона, чья боль и страдания, холодными оковами ложатся на руки и ноги, якорем таща на дно темного болота его души, когда легче признать себя содомитом и слабаком, чем пытаться бороться с собственным сердцем. Что-то теплое и уютное было в осознании собственной порочности, словно бы, то смертоносное болото, которого он так опасался, в действительности, оказалось заросшим озером с теплой водой, укрывающей волнами измученное тело. Они оба осознали, что им нравится быть извергами, издеваться над своей душой и насмехаться над естественным порядком, ложась рядом в одну кровать, будто бы один не клал рядом на кресло саблю, а второй не искал глазами револьвер, словно бы через сплетение пальцев, передавалось подобие доверия.

Это было экстраординарное ощущение, из тех, которые не под силу воображению здорового ума; Джастин ощущал себя больным, он чувствовал себя ущербным и, в то же время, готов был послать целый ад куда подальше, отвергнуть все ангельские песнопения, лишь бы это чувство не покинуло его, лишь бы избавить Алекса от его болезни, но остаться при своей, - той, от которой он полностью спятил.

Засыпая, Алекс машинально коснулся губами горячего лба, провел холодными пальцами по взбухшим следам хлыста, а Джастин придвинулся ближе, наблюдая, как закрываются усталые зеленые глаза, лаская взглядом его веки, ресницы, отбрасывающие тусклые тени на щеки, изучая знакомые губы, твердый упрямый подбородок с ямочкой. Время шло, а он просто лежал в объятиях своего спящего любовника и смотрел на его безмятежное лицо, заполняя его образом пустую комнату, залитую ярким солнцем.

7. У. Шекспир - Трагедия «Гамлет, принц датский», (акт II, сцена I, Полоний)»

========== Часть II, Глава 12 ==========

There’s a part in me you’ll never know,

The only thing I’ll never show.

Hopelessly… I’ll love you endlessly.

Hopelessly… I’ll give you everything,

But I won’t give you up,

I won’t let you down,

And I won’t leave you falling

If the moment ever comes.

It’s plain to see it’s trying to speak,

Cherished dreams forever asleep.

(Muse)

январь 1863

Новый год ознаменовался и началом новой жизни для лейтенанта Джастина Калверли. Отныне, каждый свой день он начинал просыпаясь на мягкой большой кровати рядом с мужчиной, который временами внушал ему животный страх и при этом, его дозированное внимание неявно вызывало неясные надежды, пробуждало страсть и нежность в парне, который чувствовал себя гладиатором, брошенным в вольер ко льву. Любое неосторожное движение и зверь обезумеет больше прежнего, разорвет на части и сожрет, чтобы потом на окровавленную арену их битвы вывалили порошок толченого мрамора, благодаря которому место гибели вновь засверкает под солнцем. Только Джастин не собирался сдаваться под аккомпанемент бурных рукоплесканий толпы, - ему казалось, что весь Север хочет его убить и только Алекс старается отгородить его от этого мира, неосознанно загоняя в ловушку. Война была для него не нова, однако безумие кровавых боев, не шло в сравнение с сумасшествием, которым страдал Александр. Он разыгрывал перед Джастином тысячи утонченно-безумных ролей, каждый день, пока на небе висело бледное зимнее солнце, он скрывался от людей и натягивал на лицо маску безразличной лицемерной учтивости, которая распространялась не только на офицеров гарнизона, но и на Джастина, живущего теперь в его покоях.

Джастин ненавидел дни – бесполезные, холодные и промозглые, проходившие по одному сценарию. Только ночь могла согреть и принести успокоение в объятиях Алекса Эллингтона. Имея весьма сильное воображение и сугубо абстрактный мозг, Джастин, все же, не мог оторвать взгляда от манипуляций капитана, хотя выучил все его привычки наизусть и каждый раз, в его отсутствие, заполнял пустое пространство своими фантазиями, пока виновник его помешательства не возвращался к нему, он упивался устроенным для него спектаклем, понимая, что в этой игре только двое актеров, и каждый день они соревнуются между собой за главную роль. Но как только ночь опускает свой занавес, видит, что игре пришел конец и под черным балахоном он наблюдает, как превращается строгий, неприступный, опасный северянин из цивилизованного офицера в нежного безумца, поглощенного своими чувствами, так тщательно скрываемыми при свете дня. Джастин ненавидел день.

Работа на каторге больше не изнуряла его больной организм, Тиммонз, по-прежнему, заходил навещать и осматривать Калверли, утверждая, что парень идет на поправку; в действительности, он был единственным человеком, с кем Джастин мог поговорить в отсутствие капитана, что бывало крайне часто. Ему разрешалось выходить из замка, - видимо Алекс проникся неисчерпаемым запасом доверия, так как даже подписал документ, который приказал Джастину носить с собой, чтобы не попасть под плеть или пулю за отлынивание от работы: без его письменного ордера или личного распоряжения, Джастину, такие прогулки по лагерю, были заказаны. Держа в кармане жилета разрешение на свободное передвижение по территории гарнизона, он был относительно спокоен, зная, что ни одна тварь не подойдет к нему ближе, чем на тридцать футов и это внушало некую радость, которая омрачалась только отсутствием Дерека Маррея, уехавшего на фронт. Джастин признавался себе в том, что, по-правде, скучал по мальчишке и просил у всех богов, чтобы они сохранили жизнь молодого северянина, вернули его домой, где бы он ни был. Он заглядывал в Вайдеронг, общался с Майклом, который благодаря негласным усилиям Тиммонза, почти поправился и принялся за работу уже спустя две недели после побоев; теперь солдат был тих и мрачен каждый день, но отсутствие сержанта-контрабандиста, который чуть не забил его до смерти, сказывалось на его настроении и, со временем, Майкл отошел от пережитого, не уставая, практически, падать в ноги своему спасителю и благодарить. Другие дни Джастин проводил, шатаясь по замку, рассматривая романский стиль, о котором раньше много читал, увлекаясь средневековой архитектурой, но чаще всего, он грелся у камина в малой гостиной, в обнимку с книгой из коллекции Эллингтона. Джастин все больше ненавидел северную зиму и жался к огню, стараясь не вспоминать о палящем южном солнце над Техасом, где даже самая суровая зима была почти бесснежной и сухой.

- Ты что любишь Вальтера Скотта и Марка-Антуана Мюре? – удивлялся Джастин, увлеченно рассматривая книги на полках, пока Алекс подписывал какую-то очередную бумагу, мурлыча себе под нос незамысловатую мелодию.

Такие моменты выпадали крайне редко, так как до семи часов вечера Эллингтон, как правило, пропадал в Вашингтоне, занимаясь организационными вопросами, а, возвращаясь в гарнизон, он еще около часа проверял работу в секторе 67 и давал указания в зале для собраний. Сегодня было воскресение и Эллингтон, судя с его слов, уже успел разобраться с накопившимися делами, посвятив вечер лично себе.