Две войны (СИ)

- Только одно мне противно, и только одного я не переношу: - Сказал тихо Алекс, без намека на злость, но с той долей отчаянья, которая могла быть пулей выпущенной на поражение, - отговорок, пустых слов, вранья - меня давно тошнит от них! Соврешь мне хоть раз, и я тебя убью, Джастин.

========== Глава 11 ==========

Солнце мое - взгляни на меня,

Моя ладонь превратилась в кулак,

И если есть порох - дай огня.

Вот так…

(Кино)

20 декабря 1862

Дни, страшные уже тем, что в них светало, и в них время шло, как всегда, — страшные одним уже тем, что они были днями, - белыми пятнами на полотне сознания. Дни были обтесаны бесчисленными ударами, высечены страданием, презрением и пренебрежением — острыми, как осколки камня. Камня, который, Джастин продолжал раздалбливать и перевозить на повозках к железным путям. А ночи были наполнены морозящим воздухом. Джастин продолжал свою работу, живя только одним ожиданием.

«Эрик остановился у меня на четыре дня, поэтому, тебя в замке быть не должно. Он не должен узнать о тебе, Джастин». – Сказал Эллингтон, и Джастин остался в лагере. У него томительно сжималось сердце, но робкое, не смелое ожидание, сменялось обольстительными видениями, приходившими ему в голову в сумерках убывающего дня и возвращающимися к нему с первыми лучами нового. Эллингтона он видел почти каждый день на территории Вайдеронга; тот, как и обещал, взял под свой личный контроль прокладывание железной дороги к реке. Капитан стал безумно раздражителен, в присутствии солдат испепелял всех своим истерзанным взглядом, не стеснялся в выражениях, много курил. С офицерами, однако, он держался бесстрастно, хотя, войдя в раж, превращался в сущего дьявола, и хотя они боялись его, но не испытывали к капитану особого отвращения, принимая Эллингтона, как неизбежность, однако все как один, стремились быстрее исчезнуть с его глаз. За Алексом, по пятам, следовал майор Эрик Грант. От Джастина, который часто наблюдал за ними краем глаза, не укрылось, что причиной раздражения Алекса, являлся именно этот, малоприятный северянин, который, явно был из той многоликой породы снобов, которую Джастин, в силу своего опыта общения с подобными людьми, хорошо знал: только грубостью можно отделаться от их безобидного, но назойливого и невыносимого внимания. Рядом с Алексом, который даже в простом инвернессе, поверх рубахи, казался солидным и представительным и ловил почтительно-восторженные взгляды сослуживцев, напыщенный майор Грант выглядел почти смехотворно. Нещадно выбрив свое длинное наглое лицо, Эрик надевал свой лучший мундир, белые перчатки, лакированные сапоги и, надушившись какой-то сладкой дрянью, прохлаждался по сектору, всюду следуя за капитаном, который гордо и стремительно, упругим спортивным шагом, проходил по территории форта, отдавая распоряжения. Рядом, эти двое мужчин смотрелись крайне странно. Эллингтон уже давно избавился от необходимости ежедневно демонстрировать на мундире свою героическую биографию - всем в гарнизоне и без того было известно, что это за человек и какой ценой добился всего что имеет - в то время, как Грант был, не более, чем пестрым пижоном.

Джастин постоянно находил момент, чтобы проследовать за капитаном в другую часть лагеря, готовый делать любую, самую грязную и тяжелую работу, чем вызывал безразличное согласие дневальных и удивления у своих соотечественников.

И все чаще, Джастин мечтал поближе подойти к Эллингтону, чтобы отчетливо услышать его голос, чтобы четко увидеть это безупречное лицо и, чем сильнее он распалял свое воображение, тем больше сумасбродных мыслей лезло к нему в голову. В те минуты ему казалось, что в сто раз легче было нажать спусковой крючок револьвера, чем целыми днями испытывать адские муки беспомощного ожидания, и надежды, которая была пробуждена неестественным диким чувством. Но, он никак не мог подойти к Алексу, поэтому оставалось только сжать руки в кулаки и, скрипя зубами, отрабатывать этот новый серый день, чтобы вечером свалиться трупом на сырую землю барака. Чтобы хоть как-то отвлечься от мыслей, он начинал напевать себе под нос тихую мелодию давно любимых песен, названия которых сейчас уже не мог припомнить.

Эллингтон говорит с каким-то человеком и опять достает из золотого подарочного портсигара сигарету, закуривает и с улыбкой показывает Эрику в сторону шахт, видимо рассказывая, сколько прибыли приносит рабский труд в этих местах. Джастину не нравится, что он так много курит.

24 декабря 1862

Перед ним на столике горела свечка, жирно, словно огонь питался не только воском, но и сальной материей этого воздуха. Джастин сидел в солдатской столовой, вместе с Дереком греясь у печи и уже битые двадцать минут отогревал замерзшие пальцы. Близилось рождество и северяне, будучи упертыми католиками, позволяли в святой праздник своим пленникам периодически заходить в столовую, где тем перепадали остатки скудной солдатской еды. Джастин вздрогнул, когда кто-то рядом заорал матом какой-то анекдот: он привык к энергичным солдатским жестам, твердым, громким шагам, грубым голосам, к табачному духу, к их бесцеремонности, а нередко и пошлости, но это все, хоть и укладывалось в голове, но все равно периодически напрягало. А младший лейтенант — высокий, взлохмаченный и загорелый детина — рассказывает о битвах, расстегнув рубаху до пупа и показывая шрамы, скачет в нескольких метрах от них и Джастина это бесит.

- Так, когда ты отправляешься на фронт? – наконец-то, решается спросить он, за двадцать минут тягостного молчания, с радостью отмечая про себя, что голос звучит почти твердо.

- Двадцать седьмого декабря. – Дерек крутит в руках дымящуюся чашку чая и Джастину кажется, что он сейчас утопится в кипятке, но Маррей, всего лишь, упорно избегает смотреть ему в глаза, словно чувствуя за душой вину еще не совершенных убийств.

- Это бесчеловечно. – Вздыхает южанин и от всей его сущности исходит какое-то странное беспокойство. Ни на одно мгновение его лицо не остается спокойным; он смотрит то вправо, то влево, то вдруг напрягается, то, так же нервозно разговаривает - всегда отрывисто, без пауз, будто с трудом подбирая слова. - Чье распоряжение? Эллингтона?

- Да… то есть, не совсем, - видимо Дерек, тоже испытывает мучительную неловкость, он беспомощно и озабоченно потирает лоб. - Майор Грант ссылается на недобор в своем полку и просит капитана дать ему две сотни человек. Первая сотня уходит сегодня с ним, а вторая после Рождества присоединяется к полку в десяти километрах к западу от реки Дорапон. Одним словом: мы в заднице.

- Откуда он вообще взялся, этот майор чертов? – ворчливым тоном произносит Джастин. - Это какой-то дружок Александра, так?

- Понятия не имею, но, кажется он знаком с его отцом, – говорит тот, не глядя на лейтенанта, его глаза неподвижно устремлены вниз.

Словно в забытье, он берет из открытой сахарницы кусок сахара, вертит его в пальцах и кладет обратно; в эту минуту он похож на пьяного.

Калверли отвернулся, не зная, что еще говорить. Он не хотел терять Дерека, не хотел, чтобы мальчишка уходил на войну и проходил через ее боль, однако все уже было решено и слова мало, что могли изменить.

- Прости лейтенант, - говорит Дерек совсем другим голосом, твердым, но глуховатым, неловко поднимая на Джастина взгляд, – если чем-то обидел тебя. Я рад был нашему знакомству. Может, свидимся еще в будущем. За тобой должок.

Разговор уже гаснул, словно догорающая сигарета, как вдруг неожиданно распахнулась дверь, и волна свежего ночного воздуха внесла в столовую сержанта. Дерек вскочил с кресла, остальные солдаты, ужинающие в столовой, умолкли и замерли. Джастин оглянулся и, пристально глядя на человека с залитым кровью лицом, встал на ноги, насторожившись и приготовившись к самому худшему.

- Поймал бунтовщиков. Твари решили нам праздник испоганить. – Заявил моряк, скривив свое исчерченное оспой лицо, быстро глянув на Джастина. – Кто сегодня дежурный?

- Я, господин сержант, - Дерек сделал шаг вперед, - рядовой Дерек Майк Маррей.