Любовь и смута

- Я понимаю ваше горе, но здесь замешана политика. Подумайте сами, кто кроме вас виноват, что ваш сын стал в ней разменной монетой? - серьёзно и строго отвечал ей Лотарь, отбросив всяческое лицемерие.

- В том, что ты жадный и подлый человек виноват только ты сам! - в ярости закричала Юдифь, ещё больше взбешённая внезапной откровенностью и серьёзностью пасынка, чем до этого его лицемерием и наигранным благодушием. - Господь накажет тебя за все твои мерзкие бесчеловечные преступления! И твоих подлых помощников тоже!

- Матушка, довольно угроз. Очень скоро вы отправитесь в изгнание и никогда больше не увидите своего сына, - сухо проговорил Лотарь, разбивая королеве сердце этими жестокими словами. - Но будет ли сохранена принцу жизнь, зависит только от ваших действий. Если вы благоразумно согласитесь содействовать нам с братом, то и мы в свою очередь будем к вам благосклонны и не станем совершать расправу над вашим сыном, как того требуют франки.

Юдифь задумчиво помолчала, а затем сказала с напускным равнодушием:

- Ты лжёшь. Карл давно за пределами империи, ты не сможешь убить его.

- Лантберт, где сейчас находится принц? - спросил Лотарь, не сводя глаз с королевы.

- По моим данным он в Бурже... А если быть точнее, в его окрестностях... - сказал Лантберт.

Юдифь с ненавистью взглянула на мужа Альберги и, не в силах скрыть отчаяние, тут же  отвернулась, прикрыв лицо рукой. Лотарь одобрительно кивнул другу, довольный хорошо проделанной работой.

- Итак, вы всё ещё не хотите со мной общаться, дорогая матушка?

- И что же я должна сделать, чтобы ты помиловал своего брата?! - с слезами воскликнула королева.

- Уговорите Людовика отменить капитулярий о престолонаследии. Используйте свое влияние на него, чтобы он отрекся от всяческих притязаний на власть и добровольно принял постриг.

Юдифь перестала плакать и усмехнулась в лицо пасынку.

- Ни за что! - произнесла она с презрительной улыбкой.

Лотарь, уже уверовавший в то, что он сломил волю императрицы, не ожидал от неё такого внезапного отпора и рассвирепел.

- Вот как вы цените жизнь собственного ребенка?! - громогласно закричал он на королеву. -  Вы готовы смириться с его гибелью, лишь бы не потерять права на престол?!

- Я хочу видеть своего мужа и сына, - спокойно и надменно произнесла императрица. - А потом, может быть, подумаю над твоей просьбой.

Лотарь задумчиво посмотрел на мачеху и примирительно кивнул.

- Вам надо отдохнуть, - проговорил он. - Похоже, вы не в себе и не можете правильно воспринимать то, что вам говорят. Отдыхайте, до утра вас никто не потревожит.

Вместе с другом Лотарь покинул королевский шатёр.

- Что скажешь? - спросил он Лантберта.

- Похоже, долго она не продержится, день-другой и согласится на всё, лишь бы её оставили в покое.

- Ох и устал я от этих родственников... Пойдем, друже, франки нас уже заждались.

- Государь, дозволь мне немедленно отправиться в Бурж, - сказал Лантберт, остановившись.

Лотарь посмотрел на него с недоумением.

- Чего ты так торопишься?! Пускай мальчишка поживет ещё чуток! Одна неделя ничего не изменит.

- Но я...

- Лантберт, оставь мысли о делах, пришло время отдыха! - перебил его Лотарь. - Пойдём, герой, расскажешь, как взял Ахен! - с улыбкой сказал король, одобрительно похлопав друга по плечу,  и повел его в сторону шумно веселящихся за праздничным пиром франков.

Глава 9. Ведьма и монах.

Карл в беспамятстве метался по постели — вот уже несколько дней его мучила жестокая лихорадка. Мальчик то жалобно стонал, то бормотал что-то невнятное, и никого не узнавал. Нитхард сутками, почти не смыкая глаз, неотступно сидел возле него. Время от времени юноша поил больного целебным питьём, оставленным для него Элисеной, которое мальчик жадно выпивал, но никаких явных улучшений лечение не приносило.

Сестра Альберги исправно навещала их каждый божий день, принося еду, а теперь, когда принц заболел, стала его лекарем.

Раздался стук - условленные три и затем ещё два, это пришла она. Нитхард открыл дверь. Вместе с гостьей в лачугу заглянули ласковые рассветные лучи. Элисена вышла из дому ещё затемно и оказалась около лачуги одновременно с наступившим утром, осветившим скрытое в лесной глуши жилище. Девушка явилась в лесной домик как римская  аврора, дарующая свет и изгоняющая сумрак, она сама словно светилась: её дивная шелковая туника, излучавшая нежное розовое сияние, казалось, была сшита из блеска утренней зари.

Элисена приветливо кивнула Нитхарду и, поставив на пол корзину, что принесла с собой, подошла к постели больного ребенка. Она потрогала его лоб - жаркий, словно чугунок из очага, и недовольно покачала головой, затем кивнула учителю принца, призывая его помочь ей.

Вместе, не говоря друг другу ни слова, но действуя уверенно и согласованно, они осторожно переодели больного в свежую рубаху, затем Нитхард взял мальчика на руки, а Элисена переменила покрывала. Когда принц был уложен обратно, Элисена достала из корзины глиняную кубышку с травяным настоем. Нитхард приподнял ребенку голову, а девушка напоила принца лекарством. Убрав сосуд обратно в корзину, Элисена вновь села рядом с больным.

Она взяла его за руку, а другую свою руку возложила мальчику на лоб. Обратившись сперва с молитвой за благословением на исцеление болящего, Элисена начала тихо, нараспев произносить священные слова, без устали повторяя каждую из молитв многажды, раз за разом. По мере пения лицо девушки становилось всё бледнее, с него исчезали краски жизни, оставляя лишь мертвенную белизну, словно жизненные силы покидали её. Глаза были закрыты, а длинные черные ресницы подрагивали, будто она вглядывалась внутрь себя, или видела какой-то чудесный сон. Ритуал продолжался довольно долго. Нитхард незаметно для себя стал погружаться в дрему и в полусне ему казалось, что от рук девушки к больному исходит сияющее свечение, а её пение становится всё громче, и вот оно уже подобно небесному благовесту звучит по всей земле, и  люди, оставив бренные заботы, внимают с трепетом и восторгом тонкому девичьему голосу, и все ликуют, ведь этот голос пребудет отныне с ними вечно, и это самое лучшее, что может быть, и ничего другого и быть не может.