Любовь и смута

Любовь и смута.

Анна Шибеко

Глава 1. Альберга.

Возвращение в родной дом — что может быть милее сердцу?

За три года службы при королевском дворе Альберга так устала от бесконечной череды хлопот и праздников, которыми была теперь до краев заполнена её жизнь, что краткий отпуск, милостиво дарованный государыней, оказался для неё воистину желанной бесценной наградой. Она надеялась вновь испытать то детское чувство защищенности от всяческих волнений и тревог, что дарили ей когда-то стены Буржа, где она родилась и выросла. Мечтала вновь окунуться в блаженный покой деревенского уединения, к которому привыкла с детства и о котором могла лишь с грустной улыбкой вспоминать с тех пор, как оказалась вовлечена в шумный и увлекательный водоворот придворной жизни.

И вот, преодолев долгий утомительный путь, пронизывающий холод и все страхи опасной дороги, Альберга со слезами радости на глазах увидела знакомые ворота — те самые, из которых она уезжала когда-то без оглядки и без сожаления. Да, когда-то она всей душой стремилась сбежать отсюда. А потом, оказавшись вдали от родного очага, затосковала, мечтая вернуться.

У ворот её встречала матушка Аригунда, как называли в доме кормилицу Альберги, -  нянька, выпестовавшая на своих руках всех графских детей. Услыхав от стражника о приближении экипажа с королевскими значками, она выбежала со двора навстречу нежданным гостям. С нетерпением вглядываясь в подъезжающую повозку и следовавших за ней всадников, нянюшка зябко куталась в длинный шерстяной плащ, который в спешке накинула на себя, и который, хоть и покрывал её от макушки до пят, но не очень-то спасал от пробиравшей до костей промозглой зимней сырости. Однако, едва матушка Аригунда увидела Альбергу, лицо её осветилось радостью и нежностью.

- Солнышко ты мое ясное, цветик ты мой распрекрасный, - с чувством  приговаривала  нянюшка, то прижимая к себе странницу, то отдаляя, чтобы вдоволь насмотреться. - Как же ты не побоялась пуститься одна в такой далекий путь? Так опасно! Такое легкомыслие!

Альберга улыбнулась: любовь и забота, которые слышались в этих упреках, мгновенно обогрели её тем самым теплом домашнего очага, о котором она грезила всю дорогу от Ахена до Буржа.

- Нянюшка, не волнуйся и не сердись, - отвечала она с улыбкой, - посмотри, королева дала мне и повозку, и лошадей, и надежную охрану. Вели кухарке накормить королевских рыцарей и устрой им ночлег. А что — матушка, отец, - разве их нет?

- А откуда им здесь теперь быть, ласточка моя? Хотя госпожа, твоя матушка, и то правда, уж точно через несколько дней вернётся из монастыря, а твой отец никогда не возвращался домой раньше середины священного месяца... вот ты и не помнишь уже наши порядки, - с укором покачала головой нянюшка. - Ну, пойдем, пойдем скорее, тебе надо согреться и отдохнуть!

- Ступай в дом, матушка Аригунда, я сейчас, - отвечала Альберга.

Она остановилась, внимательно осматривая все вокруг, как будто впервые увидела этот большой круглый двор с раскидистым ясенем, чья тень спасала её детские игры  от палящих солнечных лучей, колодец, погреб, сарай, крыльцо — всё ей было теперь мило и дорого, всё, что когда-то она проклинала, как обыденное и опостылевшее. Теперь она словно хотела поздороваться и с этим двором, и со  своим детством.

- Эй, Гуго, - послышался из дома громкий окрик нянюшки, - а ну займись лошадьми!

На крыльце появился родной сын Аригунды.

Альберга помнила его тощим вертлявым мальчишкой, теперь же она увидела плечистого молодца, величиной с утес.

- Госпожа Альберга, - поклонился он, почтительно приветствуя дочь хозяев.

Дом был большой и удобный для всех домочадцев. Он был выстроен четверть века назад Викфредом Буржским с большим знанием дела.

Пройдя через просторный нижний зал, где нянюшка вместе с кухаркой уже суетливо ставили на стол какую-то снедь, Альберга поднялась по лестнице, знакомой каждым своим скрипом и крутизной деревянных ступеней, на верхний этаж. Большую часть второго этажа занимали женские покои.

Из комнаты сестры доносились звуки арфы — они звучали так волнующе и прекрасно, что Альберга заслушалась. Музыка лилась плавно, как сама гармония, и пела о чувствах юной музыкантши: о радости бытия, о надежде на счастье. Открыв дверь, Альберга увидела Элисену, которая, склонившись к инструменту, старательно повторяла сложные переборы струн. Девушка не заметила появления старшей сестры, так самозабвенно она была увлечена и музыкой, и своим успехом — радуясь и гордясь, что её пальцы, ещё совсем недавно непослушные и неловкие, теперь могли извлечь из инструмента такую красоту.

Комната Элисены в этот час была освещена мягким вечерним светом, который проникал сюда сквозь толщу стены через узенькие оконца. Как и всегда, у сестры на столе, сундуках и даже на полу валялись всякие безделушки, гребни, перья для письма, и ещё бог знает что. На стенах были развешены засушенные пучки трав и цветов. А из дальнего угла комнаты на гостью смотрела пара внимательных, горящих желтым огнем, глаз - кошка Альда, любимица Элисены, свернулась пушистым черным клубком на кровати своей хозяйки.

- Великолепно! - воскликнула Альберга с улыбкой, - ты делаешь успехи!

- Альберга! Вот чудеса! - Элисена, оставив арфу, поспешила обнять сестрицу, обрадовавшись, что нежданная гостья прервала её затянувшееся одиночество.

Они были родными сестрами, но до чего же они были разными!

Элисена — с внешностью хрупкой и таинственной лесной феи и с лениво-уверенными повадками рыси, и Альберга — высокая и статная, внешне похожая на безмятежную и всевластную римскую богиню, но с неспокойной, ищущей душой, непрестанно искушаемой всякого рода страстями, волнениями и сомнениями.

Длинные, цвета воронова крыла волосы Элисены, небрежно поднятые на затылке серебряным обручем, ниспадали на плечи и тонкий девичий стан вьющимися локонами. Её зелёные глаза были блестящими и влажными, цвета летней листвы после дождя, эти глаза завораживали и, даже увиденные однажды, оставались в памяти на всю жизнь.

Старшей сестре природа подарила жесткие, непослушные светлые волосы, с которыми намучилась нянька, тщетно пытаясь как-то их прибрать. Черты её лица были не так тонки и красивы, как у младшей, но обманчивые серо-голубые глаза манили таинственным мерцанием, словно серебристая гладь озера, освещенная луной.