Соблазнение Джен Эйр

— Я не собака, чтобы меня воспитывать, — сказала я и решительно вырвалась. Хоть он и любил меня, я, в отличие от него, больше не стану поддаваться ничьим манипуляциям.

Я направилась к лестнице, но мистер Рочестер, видя, что я ухожу, исторг неистовый вопль. И я заметила у него на губах рубиновую каплю итальянского зелья. Когда-то я слышала рассказы о том, как мужчины становятся рабами подобных лекарств. Быть может, это и есть причина абсолютной власти, которую имеет над ним эта ведьма?

Бросившись за мной, он схватил мою руку, обхватил талию. Казалось, он пожирает меня своими горящими глазами. Я чувствовала себя, как былинка, отданная воле ветра или объятая пламенем. Умом я понимала, что моя душа по-прежнему принадлежит мне и потому мне ничто не угрожает. К счастью, душа имеет своего глашатая, часто неосознанного, но безошибочного глашатая. Это глаза. Мои глаза устремились на него, и, всмотревшись в его искаженное свирепой гримасой лицо, я невольно вздохнула. Его руки больно сжимали меня, и мои силы были на исходе.

— Никогда, — промолвил он, стиснув зубы, — никогда я не видел ничего настолько хрупкого и одновременно настолько непреклонного. В моих руках она тонкая тростинка! — Он встряхнул меня. — Я мог бы согнуть ее двумя пальцами. Но что толку, если я согну ее, растерзаю, сокрушу? Какие у нее глаза! Какое неукротимое, решительное существо смотрит на меня этими глазами! Бросает мне вызов, не просто с отвагой, но с суровым торжеством. Что бы я ни сделал с этой клеткой, я не смогу добраться до него… До этого дикого, прекрасного создания! Если я разломаю, разрушу эту хрупкую темницу, моя ярость только выпустит на свободу пленника. Я могу присвоить себе дом, но его обитатель убежит до того, как я успею назвать себя владетелем этой плоти. Но ведь я хочу тебя со всей твоей волей и энергией, с добродетелью и чистотой, тебя, дух, а не только твою бренную оболочку. Лишь по своей воле ты можешь вспорхнуть и свить новое гнездо в моем сердце. Если захочешь, ты сможешь жить рядом со мной, в покое и счастье. Но если я попытаюсь тебя поймать, ты исчезнешь, прежде чем я успею ощутить твое благоухание. О Джен! Прошу тебя! Прошу!

Сказав это, он отпустил меня, но продолжал неотрывно буравить взглядом. И взгляду тому противиться было несоизмеримо труднее, чем его неистовым объятиям. Однако только последний глупец мог бы уступить сейчас. Я не побоялась противостоять его ярости, сумела победить, и теперь должна была отделаться от его скорби.

Я снова отошла от него.

— Ты в самом деле уходишь, Джен?

— Ухожу, сэр.

— Расстаешься со мной?

— Да.

— И не вернешься? Не станешь моей утешительницей, моей спасительницей? Моя безграничная любовь, моя безумная страсть, моя страстная мольба для тебя ничего не значат?

Как же возвышенно звучали его слова! Как же трудно было ответить ему твердо:

— Я ухожу.

Опустив голову, я взяла узелок с вещами и решительно направилась к лестнице.

— Джен! — закричал он с мукой в голосе. — О Джен! Моя надежда! Моя любовь! Моя жизнь! — слетало с его губ.

— Прощай! — отозвалось мое сердце, и отчаяние добавило: — Прощай навек!

Я знала, что делать, и делала это не задумываясь, быстро. Спустившись, я нашла ключ от второй кухонной двери. Набрала воды, взяла немного хлеба, ибо мне, возможно, придется пройти пешком большое расстояние, и подорванные силы не должны покинуть меня окончательно. Все это я делала очень тихо. Открыв дверь, я вышла и мягко закрыла ее за собой. Во дворе мерцал тусклый день. Я прикрыла за собой калитку и покинула Тернфилд.

В миле отсюда за полями находилась дорога, растянувшаяся в противоположном от Милкота направлении. Дорогой этой я никогда не ходила, но часто замечала и думала о том, куда она ведет. Туда я и направилась. Теперь главное было не позволять себе никаких размышлений, ни один взгляд не должен был быть брошен назад. Ни одна мысль не должна была коснуться ни прошлого, ни настоящего.

Меня тянуло к нему. Сердце у меня разрывалось от желания вернуться. Было еще не поздно. Я все еще могла оградить его от горьких мук и ощущения утраты. Я могла вернуться и стать его утешительницей, могла спасти его от страданий и, возможно, гибели. Я могла забрать его у нее. Снедаемая угрызениями совести и сердечными муками, я ненавидела себя. Я пыталась искать оправдания, я даже напоминала себе о самоуважении, но ничто не приносило утешения. Я ранила и бросила своего хозяина. Я была ненавистна самой себе. И все равно не могла вернуться, не могла сделать и шагу в обратном направлении. Я не могла покориться. Должно быть, меня направлял сам Господь Бог.

Бредя по пустынной дороге, я рыдала. Все дальше, все быстрее я шла и шла, как в бреду. Зародившаяся внутри слабость постепенно сковала ноги и руки, охватила меня всю, и я упала. Несколько минут я лежала на земле, уткнувшись лицом во влажную траву. Пришел страх (или надежда?), что здесь я и умру, но вскоре я подняла голову и поползла вперед. А потом снова встала на ноги, одержимая желанием добраться до дороги.

Дойдя наконец, я в изнеможении присела у изгороди. Через какое-то время я услышала грохот колес и увидела приближающийся дилижанс. Я встала и подняла руку. Дилижанс остановился. Я спросила, куда он направляется. Кучер назвал очень отдаленное место, где у мистера Рочестера, скорее всего, не было знакомых. Я спросила, за какую сумму он довезет меня туда. Он ответил, что тридцать шиллингов будет в самый раз, и я сказала, что у меня есть только двадцать. Он согласился и велел заходить внутрь — дилижанс ехал пустым. Я вошла, и он закрыл за мной дверь.

Милый читатель, пусть тебе не придется испытать то, что испытала тогда я! Пусть глаза твои никогда не узнают таких горьких, таких обжигающих, таких мучительных слез, как те, что безудержно лились из моих глаз. Пусть тебе не придется взывать к небесам в молитвах столь же безнадежных и столь же отчаянных, как те, что слетали тогда с моих уст. Пусть не придется тебе подобно мне терзаться мыслью о том, что ты навлекаешь зло на любимого человека. Суди меня, если желаешь, читатель, но у меня не было иного выбора. Я покинула его.