Ома Дзидай (СИ)

И пойду дальше!..

– И я люблю тебя, доченька. Так сильно, что готов умереть за тебя…

Комментарий к Часть седьмая. Слезы Женщины (7-4)

164. В конце разговора с телохранителями Дзунпея речь заходит о «сюдо» (из яп.) – гомосексуальных отношениях между взрослым мужчиной и юношей, которые были распространены в самурайских кругах.

========== Часть восьмая. Конец Прекрасной Эпохи (8-1) ==========

Глава двадцать девятая. Плоть Апостола

За четыре часа до полудня

Я, Хидео

Веки слиплись. Горо скрылся из виду.

Поглотив его, Нагиса втянул себя в опасную игру. Малейший просчет со стороны ребенка – и ему конец, как и мне. Но случившегося не воротить.

Понимание и сожаление пришли часами позже. Тогда уже не оставалось и толики сил, чтобы обдумать это с обыденным глубокомыслием.

Сон брал свое, представляя собой единственную отдушину. Истощенный, претерпевающий боль, я молил судьбу подарить мимолетный покой. Последнее временное забвение.

Вечная душа покинула бренное тело на пару-тройку часов, подпитавших меня силами осознанно встретить последний день весны. О произошедшем вчера я имел неосторожность позабыть вообще. Себе же на зло. Потому как всякий ключ к развязке моей судьбы в первые мгновения пробуждения был незрим, вылетев из головы.

Я судорожно дергался в замешательстве, когда меня окатили обжигающе холодной водой. Горло давилось глотками сырого и тягучего воздуха. Замедленное сном кровообращение перестало греть и забегало по жилам с бешеной скоростью, возвращая к жизни, предупреждая об опасности.

Вставший перед глазами самурай, держа ведро наперевес, ни о чем не говорил. Полупрозрачный, мерцающий и серый, как и все вокруг, воин напоминал призрака. Здесь пролегала грань сна и действительности.

На щеки легли жгучие отпечатки его ладоней, отрезвив окончательно. Такое обращение по-прежнему не поддавалось исчерпывающему объяснению.

Самураю Коногава достаточно было открыть рот, чтобы смятение исчезло:

– Проснись и пой, предатель. Казнь грядет.

Ни малейшего проявления уважения. Просто «предатель». Сознание зацепилось за это слово, как скалолаз за спасительный уступ над пропастью.

Я вспомнил себя. Как и все сопутствующее.

Язык облепила гнетущая жажда испить хоть каплю воды. Голод кувыркнулся в чреве, запоздало пробудившись. Внутренности свело.

Изодранная в клочья картина собралась, словно время оборотилось вспять. Мой тяжкий путь ползком до места казни, где я убью себя, продолжился.

Приходя в чувства, я молчаливо смотрел сквозь врага передо мной. Однако никто и не ждал, что я буду говорить.

Приспешник сёгуна раздвоился в глазах, потом – еще. И так, пока меня не окружил целый отряд надзирателей, друг на друга похожих, как близнецы.

Визг вакидзаси: один из них срезал путы, уберегавшие от падения. Два других заблаговоременно подошли поближе и, когда почва потянула меня на себя, взвалили вес ослабленного тела на свои плечи.

– Р-раз – и-и взяли!

Пальцы с выдранными ногтями раскраснелись и набухли, напоминая две большие шишки. В них явно попала зараза. Мне помогали идти. Но каждый шаг отдавался неописуемой, тарабанящей болью, заставляя трястись все тело.

Хотелось кричать, но сил разомкнуть губы и дать волю голосу не доставало.

Дабы отвлечься, я лихорадочно оглядывался, почти ничего перед собой не видя.

Дзунпея рядом не было. Даймё давно разошлись по особнякам в ожидании сэппуку и очередных военных советов. То же самое – тэнно и кугэ – были и испарились.

Самураи, неразговорчивые и угрюмые, протащили меня через всю крепость на самый нижний уровень. К повозке с железной звериной клеткой у главных ворот, что стояли открытыми.

Оттуда я заметил змеевидный каменный мост, который опоясывал холм, державший на себе неприступный оплот Коногава.

Буйная пора Сэнгоку Дзидай по нескольку раз обратила в развалины именитые твердыни Мэйнана. Пожары войны полыхали в Мисаке, Ходэ, Кирое , Фурано и даже в Гёто под самым носом у тэнно. Правители ханов сменяли друг друга.

Один Коногава, однажды завоевав землю Омаского залива, сумел удержать бразды правления. Какие бы военачальники ни пытались взять будущую столицу силой или измором, не сумели. При вторжении в город медвежий капкан смыкал челюсти.

Неся потери тысячами, захватчики грабили Ому, вырезали население и испепеляли здания. Чтобы одолеть Дзунпея, этого не было достаточно – следовало уничтожить замок, не оставив и камня на камне. Тут каждый и запинался, погибая у подножий моста. Их встречали потоки кипящей смолы, ливни стрел, бешеные валуны и рой всадников.

Кто знает, как бы выглядела наша летопись, будь сёгун глупее…

В клетку впихнули чуть ли не пинками. Дверцу закрыли на ключ. Самураи двинулись к конюшням разбирать лошадей.

Двое остались, карабкаясь на козлы. Стали обсуждать близящийся праздник. Что ж, кому – народные гуляния, кому – самоубийство. Подчерпнуть полезные сведения я не сумел и потому не слушал. Просто уселся в уголке, прислонившись к прутьям спиной.

Я просто ждал, когда мы поедем через весь город на восток, к дальнему из шести холмов – в Великаньи Дубы.

Конный отряд шел по столице медленно, обставляя повозку стенками. Всадники оглядывали улицы, опасаясь, что на них нападут. Страхи были понятны, однако обстановка оставалась мирной.

Город уже проснулся. Его разношерстные обитатели заполонили дороги, пускай дождь грозился начаться в любой миг: спешили в гости, купить подарки родным, готовились к вечернему запуску минолийских огней . Стража разошлась по местам, следя за общественным порядком и отпугивая мелких преступников.

Низведенный до диковинной зверушки, заключенный притягивал взгляды. Но никто не задавался вопросом, кого это везут и куда. Расступаясь, они просто удивлялись, что в столь радостный день кого-то казнят. Что с них взять?

Как бы я ни выглядел, всем одинаково безразлично. Не их это дело. Злой рок обошел стороной – лишь это важно. Жаль, ненадолго.

Коротая время, я размышлял о будущем и вглядывался в лица пешеходов. Прогуливались влюбленные парочки, семьи с детьми. Уличные торговцы зазывали народ. Ни одного знакомого лица.

Самочувствие сыграло злую шутку. Заглядывая в очередной переулок, я вздрогнул. На миг показалось, будто я увидел двух моих сыновей и ронина-полукровку. Они жались к стене постоялого двора. Моргнул – пропали…

Улицы потонули в раскидистой тени того самого холма…

В незапамятные времена Мэйнан принадлежал коренным племенам варваров-исполинов – великанов, питавшихся плотью. Не брезговали они и мясом наших предков, как только те прибыли из-за моря.

Сейчас уже мало что напоминает о тех дремучих веках. Всякий признак их присутствия стерт, как чужеродный. Кости великанов тысячи лет опускаются ниже и ниже к недрам земли. Все, что осталось с поры, когда даже деревья были большими, – это рощица великаньих дубов.

Высокие и толстые, они росли, когда на островах еще царило вечное лето. Их крепкая древесина прекрасно служила строителям при возведении целых городов и деревень, запасая их жителей дровами. Такие здания остались и по сей день, хотя мало кто задумывается об этом.

Последних деревьев древности, которые никто не срубил, таки коснулась рука низкорослого завоевателя. Еще в бытность прежних правителей Омы роща на этом холме нашла свое применение для человеческих нужд. Оно стало местом казней, своего рода обрядовым храмом смерти.

Стволы великаньих дубов обтесали до безупречной прямоты, спилили верхушки и наложили крышу поверх столбов. Пространство между вымощили каменной кладкой со стоками для крови. Вырыли глубокую яму, куда разлагаться сбрасывали трупы.

И сегодня их число должен был пополнить я…

***

Конный отряд миновал заставу у подножия холма и устремился по подъему в Великаньи Дубы. Расплата за инакомыслие близилась. Я твердо уверил себя, что готов к смерти, но в глубине души понимал: рано мне еще.