Хуан Дьявол (ЛП)

- Вы поедете на коне, сеньор? Мне кажется… Простите, но мне кажется, вы уже не можете больше…

- Это правда, Янина. На коне быстрее, но я должен соизмерять силы. В экипаже я смогу отдохнуть. Скажи Сирило приготовить маленькую повозку на два сиденья, пусть запряжет лучших коней.

- Для маленькой повозки?

- Разве ты не поняла, что мне нужно лететь, а не бежать? Иди… иди…

В печали своей рабской страсти, служанка послушалась. Ренато трясущимися руками сжимал на груди плотную бумагу с печатью, которая так много значила для него, и воскликнул ликующе:

- Моя Моника, разорвана последняя нить, которая тебя соединяла!

- В таком случае, этой ночью, Хуан?

- Да, думаю, можно этой ночью, если выйдет луна и море будет спокойным.

- А не опасно, что нас могут заметить при свете луны?

- Да, конечно. Но лодка не могла бы отчалить отсюда при такой волне. Когда выходит луна, как правило, море стихает. А сейчас растущая луна. Не слишком светит, а в таком сложном деле нельзя избежать всего. Нужно выбирать наименьшее зло.

Хуан и Моника были одни на темной каменной смотровой площадке, где поднимались нараставшие волны. Неясные очертания двух стоявших рядом людей в темноте странной ночи время от времени освещались красноватым дымом, который вулкан выпускал в небо.

- Все уже готово, правда, Хуан?

- Почти. Нужно действовать осторожно, потому что эти люди не прекращают следить. После удара, который мы получили, они ждут, что мы от безнадежности сдадимся. Наше безмолвие может заставить их заподозрить, что мы нашли выход и замышляем что-то, и в этом случае… Лучше не думать, Святая Моника. В Фортах Сен-Пьер много пушек, которые выходят прямо на море. Но не надо думать о худшем. Не хочу видеть тебя обеспокоенной. Я назвал тебя Святой Моникой, чтобы рассердить и вернуть этим дух, а не обидеть. Ты уже поняла, что в тебе больше святости, чем в других женщинах?

Он ждал ответа, но его не последовало. Разве что в словах, сказанных с ложной насмешкой, подрагивала нежность. Не признаваясь друг другу, два страстно бьющихся сердца стучали так же размеренно, как разбивались бурные волны о скалы. Вскоре Моника испуганно заметила:

- Снова этот шум. Ты не слышал?

- Нужно оглохнуть, чтобы не слышать. И посмотри, как разгорелся вулкан. Разливается река лавы. Долины с той стороны уже должно быть разрушены, сожжены огнем, и если лава выльется в большую реку, то унесет мельницы и фабрики. Было бы забавно.

- Забавно? Как ты можешь такое говорить, Хуан?

- Я не имею в виду, что это было бы великолепным, Моника. Если это случится, весь мир побежит на ту сторону. Может быть, наши охранники отвлекутся. Пока что мы являемся главным предметом внимания всего города; но если на другой стороне будет катастрофа…

- Не говори этого, Хуан.

- Это жизнь, Моника. Катастрофа для других может стать спасением для нас; редкая минута счастья обходится без слез или крови.

- Не говори так. Настоящее счастье – когда никого не ранят и никого не убивают. Мало стоит счастье, которое мы достигнем, мучая остальных.

- Мы живем в мире мучений, Моника. Чтобы страдать, от чего нас никто не может освободить.

- Почему ты всегда говоришь так горестно?

- Потому что понимаю многое. Но еще я научился у других, Моника, и неважно, что кое-чему научился у тебя. Не имеет значения, что ты страдаешь, так как мы рождены страдать, но страдать достойно. С достоинством отстаивать наши человеческие права, как однажды я сказал тебе, крепко стоять на грубой и скорбной земле. Это единственное, что меня утешает, когда я веду на смерть этих людей. Возможно, они умрут из-за своего мятежа; но бунтуя они завоевывают свое право на жизнь.

- Какой ужас! Ты слышал? – воскликнула Моника, когда прогремел самый сильный взрыв.

- Да, грохочет земля, но море спокойно, это путь, по которому мы смогли бы пройти. Если случится землетрясение, если этот город, нагроможденный золотом, сотрясется до самых недр, то все упадет и вернется на круги своя. Иногда тот, кого вы зовете Богом, должен протянуть руку над миром и стереть все.

- Ты полон ненависти, Хуан, – посетовала Моника с глубокой болью.

- Не думаю. Раньше, да… Раньше корни моей ненависти были пропитаны желчью, даже когда я казался веселым моряком, готовым смеяться и напиваться в каждом порту. Теперь внутри меня что-то изменилось, наверное, в этом твоя вина, Святая Моника. Теперь моя ненависть – это возмущение против несправедливости и зла. Негодование к тем, кто топчет других, держит в руках хлыст на плантациях или в казарме, начиная с дворца губернатора или коня надсмотрщика. И с гневом и страстной жаждой устранить плохое, изменить его, свирепое желание установить справедливость кулаками. Да, Моника, я полон чего-то, от чего бурлит кровь. Раньше была ненависть, злоба; теперь что-то более благородное: желание бороться, потому что на земле, где мы живем, станет лучше, появится надежда, что уже завтра…

- Завтра что?

- Ба! Безумства!

- Пусть безумства, расскажи о них, Хуан, чтобы я могла заглянуть в твою душу, узнать, что ты там скрываешь, чего желаешь.

- Ты будешь смеяться, если я скажу, что хочу иметь ребенка? Не одного… Больше… Детей… много детей, которые, когда вырастут, найдут лучший мир, достигнутый вот этими руками.

- Ты самый лучший мужчина на земле, Хуан Дьявол!

Белые пальцы Моники приласкали грубые загорелые руки, которые Хуан соединил в выражении силы и нежности; они проскользнули по шраму, который однажды поцеловали, след кинжала Бертолоци, а затем поднялись выше, чтобы приласкать взъерошенные волосы моряка, словно внезапно она перестала в нем видеть сильного и сурового человека, поднявшегося против напастей, а лишь видела грустного беззащитного ребенка, жертву темной мести, с которым плохо обращались и обижали. Снова, как в светлое утро в каюте Люцифера, ее глаза наполнились слезами. Это был сотни раз ожидаемый, благословенный час, когда упали маски гордости, охвативший две души. Хуан пытался защититься в последний раз:

- Вышла луна и море успокоилось. Сядем в лодку как можно раньше. Мы поставили на карту все.

- Да, Хуан, все. Но прежде чем отправиться в приключение, которое может стать последним, спустимся на пляж, откуда, возможно, увидим небо в последний раз.

- Капитан… Капитан! Капитан… Сеньора Моника! Где они?

- Здесь, Колибри! Беги быстрее! – позвал Хуан. И тихо предупредил: – Что-то случилось, Моника.

- Ай, капитан! Ай, хозяйка! – пожаловался Колибри, приближаясь, запыхавшись от поисков. – Уже час я вас ищу, и никак не найду.

- Почему? Зачем?

- Все люди столпились на пляже, у лодок, готовых выйти в море.

- Ладно и что? – удивился Хуан. – Там, где я велел им быть.

- Да, знаю, хозяин. Но они стоят не потому, что вы приказали; наоборот…

- Наоборот? Что ты хочешь сказать? – спросила Моника.

- Они спорят, ругаются. Они хотят разделить все лодки, которые приказал капитан собрать, и скрыться на них.

- Они что, сошли с ума? – изумилась Моника.

- Как спятившие, моя хозяйка. Много напуганных, плачущих женщин и…

- Там нет Сегундо? – перебил Хуан.

- Да, конечно, есть. Даже хуже, хозяйка. Сегундо среди тех, кто хочет разделить лодки и не хочет ехать на Люцифере. Они говорят, что вместо того, чтобы ехать так далеко, они могут высадиться вон там, чуть ниже, и попытаться взобраться в гору.

- Но там солдаты! Их арестуют! – предупредила изумленная Моника, не в силах понять.

- Естественно! И говоришь, что Сегундо…? – спросил Хуан.

- Сегундо сказал, что Люцифер утонет, когда вместит всех людей.

Хуан вскочил, его глаза сверкали. Он колебался лишь секунду. Затем взял Монику за руку:

- Пойдем. Посмотри, волны опустились. Благоприятная возможность и нужно ей воспользоваться. Мы не можем терять ни минуты.

- Но если они откажутся последовать за тобой, Хуан?

- Последуют те, кто достойны быть спасенными.