Соблазнение Джен Эйр

— Довольно, довольно, люди добрые, — заговорила наконец мисс Ингрэм. — Не давите. Я увидела обычную цыганку. Ничего особенного она не делала. Рассмотрела мои ладони и сказала то, что говорят обычно такие люди. Мое любопытство удовлетворено, и теперь, я думаю, мистер Эштон поступит правильно, если завтра же утром посадит ее в колодки, как и грозился.

Мисс Ингрэм взяла книгу, уселась в кресло и отказалась продолжать разговор. Я наблюдала за ней около получаса, и за все это время она даже не перевернула страницы. На мрачнеющем лице ее все явственнее проступали разочарование и недовольство. Она несомненно услышала от гадалки не то, что хотела, и охвативший ее продолжительный приступ угрюмой молчаливости говорил о том, что, несмотря на показное безразличие, она придает очень большое значение услышанным предсказаниям.

Тем временем Мэри Ингрэм, Эми и Луиза Эштон заявили, что боятся идти к цыганке поодиночке, но очень хотят. С гадалкой были проведены переговоры с использованием посредника, и в результате многократных походов посла Сэма в библиотеку и обратно (от которых у него наверняка заболели икры) вещунью с невероятным трудом все же удалось убедить принять троих барышень вместе.

Их визит проходил не так тихо, как в случае с мисс Ингрэм. Нам были слышны нервные смешки и короткие вскрики, то и дело раздававшиеся в библиотеке. Через двадцать минут дверь распахнулась и женщины стремглав бросились по коридору, точно что-то напугало их до смерти.

— Она ведьма! — кричали они наперебой. — Она такое нам рассказала! Она про нас все знает! — И они, задыхаясь, попадали в кресла, которые поспешили придвинуть им джентльмены.

Когда их забросали вопросами, дамы поведали вот что. Цыганка рассказала им о том, что они делали и говорили, когда были еще детьми, описала, как выглядят их будуары дома, причем в мелочах, вплоть до того, какие на полках стоят книги и сувениры. Они клялись, что старуха даже мысли их прочитала, потому что каждой на ухо прошептала имя того, кто ей любезней всех на свете, и назвала самое заветное желание.

Тут в рассказ вмешались джентльмены, требуя уделить особое внимание последним двум пунктам, но в ответ барышни лишь еще больше запричитали, задрожали и залились краской.

Посреди всего этого переполоха от наблюдения за происходящим меня оторвало прикосновение к локтю. Я обернулась и увидела Сэма.

— С вашего позволения, мисс, цыганка говорит, что осталась еще одна молодая незамужняя барышня, и уверяет, что не уйдет, пока не увидит всех. Я решил, что старуха имеет в виду вас. Больше никто не подходит. Что ей передать?

— О, я непременно схожу к ней, — ответила я, радуясь нежданной возможности удовлетворить снедавшее меня любопытство. Я выскользнула из комнаты незаметно для всех — остальная компания сгрудилась вокруг дрожащей от пережитого троицы — и тихонько закрыла за собой дверь.

— Если хотите, мисс, — сказал Сэм, — я подожду вас в холле. Если она испугает вас, крикните, и я войду.

— Нет, Сэм, возвращайтесь на кухню. Мне совсем не страшно.

И я действительно не боялась, но была очень заинтригована.

14

Когда я вошла, в библиотеке все было спокойно. Прорицательница довольно уютно устроилась в кресле у камина. Она была в красном плаще и черной шляпке, вернее, в широкополой цыганской шляпе, подвязанной под подбородком.

На столе стоял погасший свечной огарок. Цыганка наклонилась к огню и при свете пламени читала какую-то маленькую, похожую на молитвенник черную книжечку, бормоча под нос, как это делают большинство старых женщин. Мое появление не заставило ее отвлечься — видимо, она очень хотела дочитать абзац.

Я подошла к камину, чтобы согреть руки, которые довольно сильно замерзли из-за того, что я так долго просидела в гостиной далеко от огня. Чувствовала я себя обыкновенно. Во внешнем виде цыганки не было ничего, что могло бы обеспокоить или испугать. Закрыв книгу, она медленно подняла голову. Поля шляпы покрывали тенью половину лица, и все же мне было видно, что лицо это очень незаурядно. Оно было необыкновенно смуглым, каким-то коричневым, почти черным. Из-под белой ленты на щеках, точнее на скулах, и под подбородком торчали пучки жестких черных волос.

Ее глаза тут же впились в меня прямым, открытым взглядом.

— Что же, вы хотите, чтобы я и вам погадала? — произнесла она голосом таким же грубым, как ее наружность.

— Мне все равно. Гадайте, если желаете. Только я должна предупредить вас: я в это не верю.

— Как это похоже на вас. Но я ожидала, что вы окажетесь такой дерзкой. Я поняла, какая вы, как только вы переступили порог — по вашим шагам.

— В самом деле? У вас отменный слух.

Как старуха могла понять это по моим шагам, я не представляла.

— Да. А еще у меня отменные зрение и ум.

— Они необходимы, чтобы заниматься вашим ремеслом.

— Да. Особенно когда приходится иметь дело с такими, как вы. Почему не дрожите?

— Я не замерзла.

— Что не бледнеете?

— Я не больна.

— Отчего не просите погадать?

— Я не глупа.

Из-под тени шляпы послышался скрипучий смешок. Потом старуха достала короткую черную трубочку, раскурила ее и стала пускать дым. Минуту-другую она с наслаждением предавалась этому занятию, потом распрямила согбенное тело, устремила задумчивый взгляд на огонь и с глубоким убеждением произнесла:

— Вы замерзли, больны и глупы.

— Докажите.

— И докажу. В нескольких словах. Вам холодно, потому что вы одиноки. Чужой огонь, соприкасаясь с вами, еще не сумел разбудить вашего. Больны вы, потому что лучшие из чувств, самые высокие, самые сладостные чувства, дарованные человеку, обходят вас стороной. А глупы вы, потому что, страдая, не желаете поманить счастье, и не сделали даже шага, чтобы найти его там, где оно вас ждет.

Цыганка снова вложила в губы трубку и увлеченно затянулась. Откровенно говоря, ее слова задели в моем сердце невидимые струны, но я твердо решила не идти у нее на поводу.

— Это можно сказать почти о каждом, кто живет на иждивении один в большом доме.

— Я могу сказать это почти каждому, но будет ли это верно для каждого?

— В моих обстоятельствах — вероятно.

— Да. Вот именно, в ваших обстоятельствах. Но найдите мне еще кого-нибудь, кто находится в таком же положении, как вы.

— Таких тысячи.

— Вы вряд ли сыщете и одного. У вас положение особенное. Вы очень близки к счастью, рукой подать. Все ингредиенты для него уже готовы, осталось только сделать движение, чтобы смешать их.

— Я не понимаю.

— Если хотите, чтобы я говорила понятнее, покажите ладонь.

— И позолотить руку, надо полагать?

— А как же без этого?

Я дала ей шиллинг. Старуха замотала монету в старый чулок, который достала из кармана. Завязав его узлом и вернув в карман, она велела мне раскрыть ладонь. Я раскрыла. Гадалка наклонилась над нею и стала рассматривать, не прикасаясь.

— Слишком гладкая ладонь, — сказала она. — По таким ладоням я ничего не могу определить. На ней почти нет линий. К тому же что такое ладонь? Судьба написана не на ладони.

— Этому я верю, — согласилась я.

— Нет, — продолжила цыганка, — судьба человека написана у него на лице. Она в очертаниях лба, в глазах, в линии рта. Встаньте на колени и поднимите лицо.

Я встала, как было сказано, в полушаге от нее. Она помешала кочергой в камине — из потревоженных углей выпорхнул язычок пламени. Однако огонь, когда она села рядом со мной, только способствовал появлению еще более густой тени на ее лице. Мое же он осветил.

— С какими чувствами вы пришли ко мне сегодня? — спросила она, рассматривая меня. — Какие мысли тревожат ваше сердце, в тот час, когда вы сидите в гостиной, а все эти знатные люди мелькают вокруг вас, как картинки в волшебном фонаре? Между вами так же мало понимания и сочувствия, как если бы они действительно были всего лишь тенями, а не живыми людьми.