Соблазнение Джен Эйр

Однако звуки, наполнившие комнату, сковали мои движения. Миссис Фэрфакс упоминала о том, что у хозяина хороший голос. И действительно: мягкий, мощный бас, в который он вложил свою душу, свою силу, сквозь уши проникал прямо в сердце и там каким-то образом пробуждал самые разные чувства. Я дождалась, пока стих последний насыщенный отголосок, и, когда разговор после секундной паузы возобновил свое неспешное течение, покинула укромный уголок и вышла из гостиной через черный ход, который, по счастью, был рядом.

Узкий коридор оттуда вел в холл. Пройдя по нему, я заметила, что у меня развязалась туфелька, и присела у подножия лестницы, чтобы завязать ремешок. И тут же услышала, как открылась дверь столовой. Вышел джентльмен, и я, быстро поднявшись, оказалась лицом к лицу с ним, с мистером Рочестером.

— Как поживаете, мисс Эйр? — За весь вечер он, находясь в обществе, даже не посмотрел в мою сторону, но сейчас, когда мы остались одни, я почувствовала, что он пожирает меня глазами.

— Хорошо, сэр.

— Почему вы не подошли ко мне в комнате, не заговорили?

— Я не хотела мешать вам, сэр. Мне показалось, вы были заняты.

— Чем вы занимались, пока меня не было?

— Ничем особенным. Учила Адель, как обычно.

— И при этом сделались гораздо бледнее, чем были, когда мы впервые встретились. Что случилось?

— Ничего, сэр.

— Вы не простудились той ночью, когда чуть не утопили меня?

— Вовсе нет.

Он подошел ближе и, понизив голос, произнес:

— Вас не встревожило то, что произошло между нами?

Оттого, что он осмелился упомянуть о нашей минуте страсти, оттого, что он тоже помнил о ней, сердце мое взволнованно затрепетало. Угадать, что он обо всем этом думает, я не могла, но то обстоятельство, что его, похоже, беспокоили мои чувства, вновь разожгло огонь надежды, который лишь несколько мгновений назад был тщательно потушен и растоптан его дуэтом с Бланш.

Мистер Рочестер поддел пальцем мой подбородок и заставил посмотреть на себя.

— Нет, сэр.

— Тогда возвращайтесь в гостиную. Вы ушли слишком рано.

— Я устала, сэр.

Его глаза смотрели прямо на меня, и я почувствовала, что начинаю тонуть в этих заманчивых, сверкающих омутах. После долгих недель отчаянного сдерживания чувств я стояла в шаге от него. Не иметь возможности броситься в его объятия было невыносимо.

— И немного огорчены, — прибавил он. — Чем? Расскажите.

— Ничем… Нет, сэр. Я вовсе не огорчена.

— А я думаю, огорчены. И огорчены настолько, что еще пара слов — и у вас на глаза навернутся слезы. Вот они уже заблестели. Одна слезинка скатилась по реснице и упала. Если бы у меня было время и не было смертельного страха по поводу того, что здесь в любую секунду может появиться какой-нибудь вороватый слуга, я бы добился от вас ответа.

Он взял меня за плечи и в отчаянии посмотрел по сторонам.

— Сегодня я вас прощаю, но, пока в моем доме гости, я хочу, чтобы вы приходили в гостиную каждый вечер. Я этого хочу. Видеть вас всегда, когда есть возможность. Не пренебрегайте моим желанием. Теперь ступайте и пришлите миссис Фэрфакс к Адели. Спокойной ночи, моя… моя Джен.

А потом без предупреждения он быстро и нежно поцеловал меня в губы и ушел.

11

Дни в Тернфилд-Холле проходили весело и хлопотно. Жизнь кипела повсюду, движение не прекращалось с рассвета до поздней ночи. Невозможно было пройти через коридор, в котором раньше всегда царило безмолвие и покой, или войти в одну из парадных комнат, некогда пустовавших, чтобы не встретить хорошенькую камеристку или щеголеватого камердинера.

Я освободила Адель от утренних занятий, после того как мисс Луиза Эштон обратилась с соответствующей просьбой к мистеру Рочестеру и тот, не отказав, разрешил Адели играть с гостями в пэлл-мэлл на лужайке.

Я зашла в комнату воспитанницы, чтобы найти ей туфли, лучше подходящие для игры (миссис Фэрфакс была слишком занята, чтобы взять на себя еще и это), и задержалась у окна, чтобы посмотреть, как дамы в красивых летних шляпах и мужчины в коричневых брюках молотком подгоняют шар к железным воротцам, установленным на идеально ровной, покрытой зеленой травой площадке.

Воспользовавшись минутой одиночества, я задумалась о своих смешанных чувствах к мистеру Рочестеру. Когда я наблюдала за ним из открытого окна в комнате Адели, когда ветер доносил до меня его смех, он казался мне таким соблазнительно близким и одновременно недостижимо далеким.

В течение недели после своего торопливого поцелуя он почти ни разу не обратил на меня внимания, хотя я каждый вечер после обеда, как он просил, проводила время в гостиной, наблюдая за тем, как Бланш опутывает его сетями кокетства. Однако в определенный момент вечера Адель и меня всегда просили удалиться.

Я укладывала девочку, шла в свою комнату и начинала прислушиваться, стараясь уловить какие-то звуки, которые дали бы мне понять, какому роду занятий мистер Рочестер и гости предаются в гостиной при свете свечей. Спать я все равно не могла, потому что была слишком возбуждена, и все же к тому времени, когда под утро дверь гостиной наконец открывалась, я неизменно успевала задремать и, вскинувшись, слышала только крадущиеся шаги гостей, расходящихся по своим спальням. И тогда я подходила к двери, надеясь, что ко мне придет мистер Рочестер, но он не приходил. Более того, я, пожалуй, ни разу не слышала, чтобы он возвращался в свою комнату.

Я уже признавалась тебе, читатель, что научилась любить мистера Рочестера. Я не могла разлюбить его только потому, что после нашего второго тайного поцелуя он перестал замечать меня. Я могла часами находиться в его присутствии, так и не дождавшись хотя бы взгляда. Зато я прекрасно видела, что все его внимание присваивает себе надменная дама, которая презрительно морщилась, когда, проходя мимо меня, случайно касалась краем платья моей одежды, и которая, если ей случалось ненароком наткнуться на меня взглядом, тут же отводила в сторону свои темные, властные глаза, как будто на такое существо, как я, и смотреть было неприлично.

Я не могла разлюбить мистера Рочестера, пусть даже сердце подсказывало мне, что он вскоре женится на этой самой даме. Я угадывала это в ее уверенности, о неизбежности этого говорило то, как он ухаживал за ней, хотя и делал это на особый манер, несколько небрежно, будто для того, чтобы она сама продолжала искать его внимания. Но от этой беспечности он казался только обаятельнее, а гордость делала его еще более неотразимым.

Нет, в таких обстоятельствах ничто не могло остудить мою любовь или помешать ей, зато они давали множество поводов для отчаяния. И для ревности, подумаешь ты, мой читатель, если, конечно, женщина моего круга может решиться ревновать к сопернице с положением мисс Ингрэм.

Но я не ревновала. Если это чувство меня и охватывало, то очень редко. Характеру терзавшей меня боли слово «ревность» не соответствует. Мисс Ингрэм была недостойна ревности. Для этого она была слишком ничтожной. Прошу простить меня за этот парадокс, но я знаю, что говорю.

Она была очень яркой, но неискренней. Обладая красивой внешностью и прекрасным образованием, она не знала себе равных в умении преподнести свою персону, но при этом разум ее был неглубок, а сердце от природы бесплодно. Она не была добра, в ней не было ничего своего. Часто она повторяла фразы из книг, которые я читала, и выдавала их за свои. Она горячо защищала высокие чувства, но сама не ведала ни жалости, ни сострадания. Нежность и искренность были ей чужды.

Слишком часто она доказывала это злобной неприязнью к маленькой Адели, которую отталкивала от себя каким-нибудь язвительным замечанием, когда та приближалась. Несколько раз мисс Ингрэм просила увести девочку из комнаты и вообще относилась к ней очень холодно. Не только мои глаза следили за проявлениями характера этой дамы, следили внимательно, настороженно, вдумчиво. Да, будущий жених, сам мистер Рочестер, так же неусыпно наблюдал за своей предполагаемой невестой, и именно очевидное отсутствие у него всякой страсти по отношению к ней стало причиной моих нескончаемых мук.