Соблазнение Джен Эйр

К счастью, у гостиной имелся еще один вход и нам не пришлось идти через столовую, где обедала вся блестящая компания. Комнату мы нашли пустой. В мраморном камине бесшумно пылал огонь, посреди изысканных цветов, которыми были богато украшены столы, горели свечи. Арку скрывал пунцовый занавес, и сколь тонкой ни была бы эта стена, отделявшая нас от обедающих в соседнем помещении, их разговор звучал так тихо, что разобрать что-либо было невозможно — все звуки слились в мерный гул.

Наконец раздался шум отодвигаемых стульев, занавес раздвинулся и сквозь арку стало видно обеденный зал с зажженной люстрой, струящей свет на серебро и хрусталь роскошно сервированного к десерту длинного стола. В проеме арки стояло несколько женщин. Они вошли в гостиную, и занавес снова закрылся.

Было их всего восемь, но, когда все они собрались в комнате, мне показалось, что их гораздо больше. Некоторые из них были очень высокого роста, многие — в белом, и у всех платья ниспадали воздушными, широкими складками, которые придавали фигуре величественности, как туман придает величественности луне. Я встала и сделала реверанс. Две-три головы кивнули в ответ, остальные лишь молча посмотрели на меня.

Потом они разошлись по гостиной, легкостью и плавностью движений напомнив мне стаю больших белых птиц. Некоторые опустились на диваны и оттоманки, приняв расслабленные позы, остальные собрались у огня и заговорили, негромко, но с чувственными интонациями, что, казалось, было их обычным способом изъясняться.

Я услышала приглушенный смех. Немного повернув и слегка наклонив назад голову, я смогла заглянуть за край ширмы, скрывавшей одну из кушеток от взоров остальных дам. На ней расположились две женщины, и, хотя они были одеты по-другому, я узнала в них пару, целовавшуюся вчера вечером.

Одна из них выхватила из вазы павлинье перо и принялась щекотать плечо и шею другой. Я поразилась. Они настолько бесстыдны, что их не останавливает даже вероятность быть пойманными на горячем. Впрочем, пока они хихикали в своем укрытии, сбивая друг с друга туфли, остальные женщины не обращали на них никакого внимания. Мой взор переместился к камину, где теперь стояли только две дамы, и, когда одна из подруг к ним обратилась, я узнала, что это Бланш и Мэри Ингрэм. Мэри показалась мне слишком худой для своего роста, но Бланш была сложена, как богиня. Конечно же, я осмотрела ее с особенным интересом. Во-первых, мне хотелось проверить, соответствует ли ее внешность описанию миссис Фэрфакс, а во-вторых, выяснить, достойна ли она быть избранницей мистера Рочестера.

Внешне она была точь-в-точь такой, как ее описывала экономка: идеальный бюст, покатые плечи, грациозная шея, темные глаза и черные локоны. Возвышенные черты, горделивая посадка головы — кто-то назвал бы ее красивой, но я сразу поняла, что у меня она не вызывает ни восхищения, ни доверия.

Так что же, мог ли мистер Рочестер остановить свой выбор на такой женщине, как мисс Ингрэм? Этого я понять не могла, потому что не знала, что нравится ему в женщинах. Если его привлекала величественность, то она являла собою ее воплощение, к тому же была весела. Наверное, большинство мужчин восхищаются ею, подумала я. И у меня уже имелись доказательства того, что он не стал исключением. Чтобы прогнать последнюю тень сомнения, оставалось только увидеть их вместе.

Не думай, читатель, что Адель все это время сидела спокойно рядом со мною. Нет, когда вошли дамы, она встала, двинулась им навстречу, чинно поклонилась и с серьезным видом произнесла:

— Bonjour, Mesdames.

Мисс Ингрэм, посмотрев на нее, воскликнула:

— Какая милашка!

Одна из дам (позже я узнала, что ее зовут леди Линн) заметила:

— Это, я полагаю, воспитанница мистера Рочестера, французская девочка, о которой он говорил.

Эми и Луиза Эштон, еще две женщины из этой компании, вскричали в один голос:

— Ах, какое очаровательное дитя!

А потом они увлекли ее на диван, где она сидела и теперь, зажатая между ними, болтая то на французском, то на своем ломаном английском. Она прямо-таки сияла оттого, что всеобщее внимание было устремлено на нее.

За последние месяцы я всем сердцем полюбила Адель и имела основания надеяться, что это чувство взаимно, потому что и она, и я получали удовольствие от проведенного вместе времени. Я чувствовала, что между нами возникает привязанность (с оглядкой, конечно, на то, что я была старше и занималась ее обучением). Но она была протеже мистера Рочестера и потому пользовалась привилегиями, которые ставили нас на совершенно разный уровень. Адель чувствовала себя среди этих важных дам весьма привольно, как молодой лебедь, скользящий между своими сородичами.

Наконец принесли кофе, после чего позвали джентльменов. Я сидела в тени, за оконной гардиной, скрывавшей меня наполовину. Снова обнажился проем арки, и вот они вошли. Сердце, кажется, было готово выпрыгнуть у меня из груди, потому что я знала: сейчас должен показаться Он.

Одновременное появление группы джентльменов, как и дам, — оказалось зрелищем довольно внушительным. Все они были облачены в черное, большинство из них имели высокий рост, молодость и красоту. Генри и Фредерик Линны были особенно неотразимы, полковник Дент казался видным мужчиной солдатской выправки. Мистер Эштон, окружной судья, — истинный джентльмен, его темные брови и бакенбарды придавали ему вид père noble de théâtre [24]. Лорд Ингрэм, как и его сестры, был очень высок и красив, однако безразличным, скучающим видом больше напоминал Мэри. Похоже, рост заменил ему все: и живость крови, и остроту ума.

А где же мистер Рочестер?

Он зашел последним. Я не смотрела на арку и все же заметила его появление. Я пыталась сосредоточиться на вязаном ридикюле, лежавшем у меня на коленях, чтобы не замечать ничего, кроме серебряных бусинок и шелковых нитей, но все же отчетливо увидела его фигуру и неминуемо вспомнила тот миг, когда видела ее в последний раз, после того, как он поцеловал меня.

Все то, что произошло с тех пор, — его поездка к друзьям и их нынешнее присутствие в его доме — совершеннейшим образом изменило в моем представлении отношения между нами. Какими же далекими, какими чужими мы были теперь! Настолько чужими, что теперь я и не ждала, что он может подойти и заговорить со мной. Поэтому меня вовсе не удивило, когда, не глядя на меня, он занял место в другом конце комнаты и завязал беседу с несколькими дамами.

Недаром говорят: не по хорошу мил, а по милу хорош. Смуглое лицо моего хозяина, его квадратный лоб, густые брови, глубоко посаженные глаза, твердая линия рта не считались красивыми по признанным меркам, но для меня они были более чем красивы. Для меня они были полны интереса и очарования, которое захватывало меня, отнимало у меня собственные душевные порывы и опутывало их его чувствами. Нет, любить его я не собиралась. Читатель знает, сколько сил я потратила на то, чтобы искоренить из своего сердца ростки любви. Но сейчас, когда я снова его увидела, он заставил меня любить себя, даже не посмотрев в мою сторону.

Когда мистер Рочестер улыбнулся, его суровые черты смягчились, глаза сделались ласковыми и засияли проникновенным и нежным светом. Сейчас он разговаривал с Луизой и Эми Эштон. Странно, но они не потупили глаза, как я ожидала, и щеки их не покрылись румянцем от этого взгляда, однако меня только обрадовала их холодность.

«Для них он совсем не то, что для меня, — думала я. — Он не такой, как они. Надеюсь, он такой, как я. Нет-нет, я уверена, что он такой, как я. Я чувствую родство. Мне понятен язык его лица и движений, и, хотя общественное положение и богатство жестоко разделяют нас в моей голове, в моей крови и в моем сердце есть нечто такое, что связывает меня с ним. Пока я дышу, я должна любить его».

Разносили кофе. С появлением мужчин женщины защебетали, как жаворонки, разговор оживился. Мистер Фредерик Линн занял место рядом с Мэри Ингрэм и теперь показывал ей какую-то большую красивую книгу с гравюрами. Она старательно смотрела, то и дело улыбалась, но иногда ахала и в изумлении прикрывала пальцами рот. Интересно, что на этих гравюрах могло так увлечь ее и заставить покраснеть?