Навечно преданный (СИ)

— Как я горевал, мой мальчик! Как же я… — великий человек дрогнул.

И Шерлок, окончательно оттаивая от этой изо всех сил сдерживаемой дрожи, обнял старшего брата в ответ со всей искренностью, на которую только был способен. Тот же, не в силах удержаться, гладил буйные спутанные кудри своего неугомонного мальчика, с удивлением и благоговением не ощущая промелькнувших в разлуке лет.

Наконец, взяв себя в руки, Император оторвался от Шерлока для того, чтобы вновь пытливо заглянуть ему в глаза. Тот, поняв невысказанный вопрос, грустно покачал головой.

— Прости…

— Может быть, хотя бы повременишь с отъездом до возвращения матушки? — прозвучало последним отчаянным аргументом. — Я послал за ней и за Антеей с сыновьями. Они прибудут недели через две-три.

— Это слишком долго, Майкрофт, — из груди молодого мужчины вырвался вздох сожаления. — Джон покинул Лондон ещё вчера, сразу после вынесения вердикта, не дождавшись меня и ничего толком не объяснив. И, судя по оставленной записке, он решил, что я предпочту ему блага и возможности своего нового положения. Не хочу, не могу и дальше позволить ему страдать, изводя себя этим заблуждением. Он и так слишком натерпелся из-за меня. Нелегко быть Хозяином такого Преданного. В конце концов, Эдинбург в нескольких днях пути.

Старший Холмс только качнул головой, вынужденный согласиться и подтвердить уже принятое решение. Младший мягко спросил:

— Велишь подать коня?

— Да. И лекаря пришлю — пусть осмотрит ещё раз напоследок твои повреждения и даст какой-нибудь ранозаживляющий состав в дорогу, — Майкрофт на глазах вновь обретал облик державного властителя государств, поразительным образом оставаясь по-прежнему открытым. — Брат… Ты должен снова приехать в Лондон. Мама будет ждать. Мы все будем.

— Да. Я знаю. Как только смогу, — Шерлок ободряюще сверкнул серо-зелёным из-под густых ресниц. — Теперь всё будет хорошо.

— Возможно. — Император с сожалением убрал руку, всё ещё покоящуюся на плече брата. — И всё же, будь осторожен. Чарльз не был одинок в своих устремлениях. Береги себя. И Джона.

Молодой принц молча склонил кудрявую голову в прощальном поклоне и, в последний раз чуть улыбнувшись, уверенно покинул кабинет.

Майкрофт Холмс, правящий Император, помазанник английской престола, потёр ладонями измученное лицо. «Я надеюсь на лучшее, мой мальчик, я надеюсь… Но почему мне кажется, что это лишь передышка?»

Джон хотел бы почувствовать себя ветром. Свободным от необходимости следовать голосу разума и целесообразности, вольным отказаться от условностей окружающего мира. Следующим лишь зову сердца или, за отсутствием оного, бездумно наслаждающимся собственной силой и не ограниченной ни болью, ни страданием стихийной сущностью.

Но, пожалуй, если и сравнивать себя со стихией, то сейчас он скорее был дождём. Тем мелким, нудным, затяжным, что стучал в эту самую минуту по крыше дорожной кареты, тоскливо моросил, орошая головы сопровождающих королевскую чету гвардейцев, медленно, но верно размывая дорогу, стелющуюся под копыта верховых и запряжённых лошадей. Размывая душу.

Потрясение от невероятной смены собственных эмоций на суде — от глухого чёрного отчаяния до засверкавшего всеми красками радуги восторга неожиданного спасения и нового статуса его Преданного — высосало до дна истерзанное сознание и вернуло давно забытую боль в когда-то раздробленном пулей плече.

Разумеется, он был несказанно рад. Видеть Шерлока живым, поглощённым обступившими его английскими придворными, выражавшими почтение давно оплаканному и нашедшемуся через столько лет принцу. Видеть нежность и промелькнувшую слезу в глазах его старшего брата, так неожиданно сумевшего обратить страшное судилище в апогей триумфа. Он был бесконечно счастлив, утирая собственные слёзы облегчения и не обращая внимания на всех свидетелей его слабости, что могли их заметить. И также бесконечно удручён, наблюдая восторг подданных Холмсов и плотную стену человеческих тел, его выражавших, заключивших Шерлока словно в кокон, со стороны, потому что рядом Джону не было места. По крайней мере, сейчас. Неспособному защитить ранее от Магнуссена, неспособному пробиться к своему бывшему секретарю теперь. Он лишь дождался, когда ясная бирюза любимого взгляда всё же проникнет на мгновение сквозь мельтешение чужих силуэтов и встретится с его собственной синевой, вложив в свою улыбку и кивок всю радость, всю нежность, на которую только был способен, и подтверждение всех до одной клятв, что были им когда-то произнесены. Он стал лишним. Так неожиданно, так быстро, так неотвратимо. У Шерлока Холмса отныне иной дом, иная, родная, семья, иные обязанности. Которые, несомненно, поглотят всё его внимание если не навечно, то уж точно на очень продолжительное время. Пора отпустить своего подопечного, Ватсон, тем более, что ты оказался гораздо худшим защитником, чем должен был быть.

И Джон отпускал. Если не душой — с ней всё было не в порядке и долго ещё будет, он знал, знал, чего уж лукавить с самим собой — то действием: развернувшись и покинув зал суда, не позволив себе обернуться более ни разу, шагая в ногу с идущей рядом Мэри и следующим за другом и сюзеренном верным Грегори. Задержавшись лишь для того, чтобы набросать несколько прощальных строк своему бывшему секретарю, искренне выражая свою радость, поздравляя с обретённой семьёй, высказывая надежду, что они обязательно когда-нибудь встретятся вновь и заверяя в своей безоговорочной поддержке и дружбе впредь, что бы ни случилось и сколько бы лет ни минуло. Письмо, подписанное полным именем, запечатанное личной печатью, было унесено лакеем Холмсов, а дорожная карета влекла чету Ватсонов по направлению к Эдинбургу. Родному до придыхания и казавшемуся осиротевшим до боли.

Джон не смел, находясь рядом с супругой, потерять лицо, выказывая неуместные эмоции, старался держать себя в руках и выглядеть если не бесстрастным, то хотя бы спокойным. И очень надеялся, что внешне ему это удаётся много лучше, чем внутренне, ведя сам с собой бесконечный монолог, уговаривая взбесившийся водоворот самых разных противоречивых чувств угомониться и… Попрощаться. С мечтами, с несбывшимися и, теперь-то он понимал, несбыточными надеждами, с возможностью счастья рядом с любимым. Ликуя от благостного исхода, казалось бы, совершенно безнадёжного судилища и заливаясь беспросветной тьмой так или иначе настигнувшего одиночества.

«Что ж. Прощай, мой Шерлок, — повторял он себе снова и снова. — Слава Богу, что наше расставание не несёт теперь характер необратимости. Ты жив — вот главное. Возможно, мы даже не раз с тобой встретимся вновь. И чёрт с ним, если не как любовники, плевать. Кроме того, все проблемы твоего статуса решены. Невероятно. Теперь сир Майкрофт обязан позаботиться о тебе, и он это сделает, или Джон Ватсон ничего не понимает в людях.»

Он улыбнулся. Улыбка самому показалась не слишком доброй, скорее горькой, но он ничего не мог с этим поделать. Наряду с согревающей душу радостью за любимого человека, он всё же был… Поражён? Оглушён?.. Зол? Возмущён? Обижен?.. В бешенстве?.. Ничего из этого и всё одновременно. За то, что Майкрофт Холмс промолчал о своих планах, когда Джон униженно умолял о помощи. За то, что позволял так отчаиваться, хотя мог, мог… Не мог. Конечно же, не мог. Всё висело на волоске, и Джон это понимал. Майкрофт ни за что не открыл бы карты раньше, чем нужно, сие в натуре политика, политика высочайшего уровня. Даже перед ним не мог, и Ватсон в глубине души осознавал, что ему при этом глубоко сочувствовали. Да и он сам тоже хорош с обвинениями в том, что если бы это был близкий Королю-Императору человек, тот был бы больше заинтересован в помощи… Никогда не забудет промелькнувшую тогда в глазах Холмса боль, теперь-то он знает — почему…

Тем не менее, пусть совершенно иррационально, Джон был оскорблён. Видимо, тем, что позволил Императору увидеть себя таким отчаявшимся и несчастным. Тем, что зная о существовании надежды, его не остановили в этом унижении. И потому, уезжая, не счёл необходимым попрощаться. Только поклонился в ответ на устремлённый в его сторону взгляд, выразив благодарность человеку, спасшему сегодня его… нет, их Шерлока. И тут же отнявшему. Для лучшей доли. И пусть это было справедливо, пусть это было тем, с чем воистину можно жить, с чем можно смириться, но никак не исключало чувства глобальной вселенской потери.