Навечно преданный (СИ)

Говорят, когда человек теряет руку или ногу, он ещё очень долго ощущает её присутствие, может испытывать фантомные боли в том, чего на самом деле давно лишился. У Джона же болела душа. И одновременно с тем казалось, что его лишили сразу всех конечностей, только вместо эфемерного присутствия оных он осязал какую-то дурную пустоту, неспособную заполниться уже ничем…

«Врешь, Джон Ватсон Шотландский! Есть чем! Несмотря ни на что, ты счастливчик! Даже в этой ситуации, назло всем и всему, тебе удалось остаться не с пустыми руками! И пусть твой Шерлок далёк теперь, как мираж, о котором когда-то рассказывал странствующий пилигрим, у тебя всё же осталась крохотная его часть, которую ты поклялся защищать и оберегать, которая всегда будет с тобой по-праву. Вот твоё утешение, Ватсон! И не смей говорить, что этого мало! Потому что это не так. Это больше, чем ты мог надеяться в своей жизни — продолжение рода, в том числе твоего собственного, благослови Боже вашу общую, как выяснилось, прабабку. Это, возможно, родные черты, которые всегда будут напоминать о самом дорогом человеке, что был в твоей жизни. Это ещё одно самое дорогое существо — пока не рождённое, но то лишь дело времени… Ты счастливчик, Джон, ты счастливчик.»

Мэри рядом, словно почувствовав направленные на её лоно мысли супруга, вздохнула, и Джон едва удержал собственный ответный вздох. Он не понимал, как можно было ощущать такую нежность к ещё нерождённому ребёнку и одновременно оставаться абсолютно равнодушным к его матери, но он ощущал. И оставался. Недавно промелькнувшая надежда на взаимопонимание и семейное согласие, благодарность за высказываемую вслух поддержку и за утешающие взгляды и жесты улетучились вместе с тем шипящим «нет!», слетевшим с губ дражайшей супруги в зале суда. И как Ватсон после ни пытался убедить себя в том, что ему послышались стальные нотки резкого протеста и раздражение в обычно нежном голоске Мэри, он ничего не мог с собой поделать — все её трогательные слова сочувствия, произнесённые за последние дни, затянулись поволокой фальши и неприятия.

Король покосился на бледное красивое лицо жены, тоже явно погружённой в свои невеселые думы. Испытывал ли он любовь к этой женщине хоть когда-нибудь? Наверное, да. Ну, или считал, что да. До того, как между ними встало её предательство и его чувство вины. До того момента, когда славная и умненькая девушка Мэри из прекрасной родовитой семьи вдруг на глазах превратилась в хладнокровную интриганку, способную подкупать слуг в личных целях и лгать не краснея. До того, как искреннее желание обратилось сначала в пыль, а после в необходимость и суровую обязанность. До того, как он понял, как на самом деле выглядит любовь.

Дождь накрапывал всё сильнее, тяжёлые капли громче и громче барабанили по лакированному дереву корпуса королевского экипажа. Джон был не против. Он хотел грозы. Бури. Того, с чем придётся бороться, того, на что можно переключить унылые размышления, чёрт бы их побрал вместе с его вечной…

Стремительно приближающийся звук галопа нагоняющего карету и понукающего короткими окриками лошадь всадника, заглушая отбивающие ритм небесные хляби и мерное чавканье под копытами движущихся рядом верховых, окатил встрепенувшегося короля словно ушатом холодной воды.

Это не было робкой надеждой сошедшего с ума от печали человека. Это было знание во плоти, натянувшее нить никуда не девшейся (о, Боже!), хотя и абсолютно изменившейся Связи до предела и выбросившее Джона из едва успевшей притормозить на громкий окрик короля: «Сто-о-ой!!!» — движение кареты прямо под ноги чуть было не вставшему на дыбы вороному скакуну.

Соскользнувший со взмыленной лошади человек не был склонен к ненужным расшаркиваниям и долгим приветствиям. Как и сам, вмиг захмелевший от переполняющего его восторга Шотландец, сжавший в своих осторожных, памятующих об иссечённой до кости спине объятиях того, с кем пытался попрощаться на протяжении стольких мучительных часов, и так и не сумевший этого сделать. Объятиях, не претендующих ни на интимность, ни на что-либо иное, кроме выражения искренней радости встречи двух людей, но почему-то заставляющих невольных свидетелей отводить смущённые взгляды.

Один из гвардейцев, повинуясь жесту Лестрейда, взял под уздцы скакуна Шерлока с намерением поводить того вокруг размеренным шагом, дабы охладить едва не загнанного красавца, пока двое встретившихся после жуткой по своей сути и такой же по продолжительности разлуки не станут способными отцепиться друг от друга и вернуться в окружающую их действительность.

Наконец, придя в себя и осознав некоторую неловкость, Джон отпустил своего бывшего Преданного, легко читая в озёрной глубине потрясающих глаз ответную нежность и смятение. Улыбнулся:

— Ваше Высочество.

Шерлок, блеснув весёлыми искрами во взоре, усмехнулся, запоздало склоняясь перед дальним родственником. И тут до Джона дошло.

— Ты знал! Ещё тогда, когда я предложил тебе титул! Шерлок, ты же знал!

Тот, выпрямляясь и отводя в сторону смущённый взгляд, согласился:

— Ну… Я подозревал.

— Почему? Почему молчал? Всё могло быть по-другому! — нахлынувшее чувство упущенной возможности избежать всего случившегося впоследствии ужаса окатило Джона очередной волной из смеси негодования и обиды. Шерлок обеспокоено заглянул в мерцающую синеву и поспешил оправдаться:

— Не было абсолютной уверенности.

— В том, что ты Холмс?

— В том, что признание этого возможно. Кроме того, должность Вашего личного секретаря меня вполне устраивала.

Джон устало застонал:

— Шерлок, ты идиот… Ты… — пришедшая в голову очередная мысль заставила встрепенуться и вновь почувствовать пустоту и неотвратимость предстоящей утраты. — Ты здесь, чтобы попрощаться, да?

Ответ ошарашил своей краткой однозначностью:

— Нет.

— Нет? Тогда почему? Я полагал, ты должен остаться в Уайтхолле?

Холмс с нежностью и интересом прищурился:

— Серьёзно, милорд? А как же «Мои сердце, и душа, и разум, и…»?

— Шерлок, Бога ради, ты ведь теперь принц!

— И что с того? У сира Майкрофта достаточно наследников, и это прекрасно.

— Но… Твои новые обязанности…

— … выполнялись другими много лет и никак от моего отсутствия не пострадают и впредь. — Молодой мужчина внезапно широко улыбнулся: — К тому же, я оставил в Эдинбурге свою скрипку.

— Но ты не можешь теперь быть моим секретарём, ты с ума сошёл! — Джон, который за эти два дня уже много раз то взлетал на крыльях надежды, то падал в пропасть безысходности, и в другой раз рассмеявшийся бы на шутку, сейчас лишь нервно хмыкнул, нестерпимо желая и страшно боясь поверить в свершающееся на его глазах чудо.

— Но гостем-то могу? И союзником? Я обязуюсь справляться с ролью посла так же, как прежде справлялся со старой должностью, клянусь! — весёлые искры вновь полыхнули в смеющемся взоре, который, впрочем, спустя мгновение стал совершенно серьёзным. — Если Вы, конечно, не против, Ваше Величество.

— Господи. Естественно, не против, — «Ты же знаешь, что я в полном восторге!» — почти задыхаясь от переполнявших его чувств подумал Джон, а вслух не преминул добавить, приветственно склоняя голову и с весельем отмечая некоторое смущение своего бывшего Преданного: — Ваше Высочество.

Мэри, отпрянув от окна кареты и откинувшись на подушки, закусила подрагивающую губу и прикрыла внезапно уставшие глаза. Если нынче был день рушащихся планов и надежд, то её очередь только что наступила.

Его Величеству не спалось.

Велев подать себе коня и продолжив путь верхом рядом со своим гостем под неустающим моросить дождиком, который Джон после возвращения Шерлока был готов воспринимать почти что святым омовением, они незаметно достигли того самого постоялого двора, конюшню которого так тщательно изучили пару месяцев назад — кто изнутри, а кто снаружи — точно так же возвращаясь домой из Лондона. Не то, чтобы это вышло специально, но опустившиеся на землю сумерки не оставили путешественникам особого выбора, а сей гостевой дом был единственно удобным для ночлега на пару миль вокруг.