Навечно преданный (СИ)

По-прежнему разделяя всеобщее воодушевление, но всё больше проникаясь ощущением собственной неуместности, Джон поймал посланный ему смущённый взгляд Холмса-младшего, вслед за которым трепетно дрожащая Связь принесла чувство неясной вины. Шотландец зажмурился и опустил голову, стараясь постичь причину этой виноватости, так и не оформившейся во что-либо вразумительное ввиду того, что внимание Шерлока сейчас почти целиком было занято мелькающими вокруг лицами доброхотов, жаждущих хоть как-то посоучаствовать чужому счастью.

Впрочем, Его Величество был уверен — ему, внезапно настигнутому пришедшим откуда-то в эту самую минуту озарением, больше не нужны объяснения.

То, что давно зрело между Хозяином и Преданным, зерно чего он сам заронил ещё в Эдинбурге несколько долгих месяцев назад, то, что рано или поздно должно было случиться и что случилось — он почувствовал это сразу, но был слишком захвачен иными переживаниями, чтобы понять и оценить — в тот миг, когда Шерлок, нарушив самую главную заповедь Идеального Слуги, вонзил кинжал в горло Магнуссена, тем самым не только спасая Джона, но и разрывая сковывающие его долгие годы цепи безвольного и безропотного подчинения чужой воле, теперь предстало перед мысленным взором шотландского короля со всей неоспоримой ясностью. Шерлок больше не был его Преданным. Он вообще больше не был Преданным.

Ватсон не мог сказать, что именно послужило этому причиной. Да и вряд ли кто-то из живущих под солнцем, включая Мастеров Школы, смог бы сие разъяснить. Конечно, их Связь изначально была чем-то из ряда вон выходящим, малоизученным и непредсказуемым, возможно, потому, что никогда не являлась просто отношениями между Господином и Слугой. И сейчас, когда свобода Шерлока от его, джоновых, желаний, вдруг осозналась в полной мере и представилась эфемерным, хотя и очень чётким образом вырвавшегося из клетки и парящего над землёй ястреба, Его Величество ощутил странную смесь гордости, радости и горечи. Он был счастлив узнать, что его любимый человек отныне может принадлежать только себе, не рискуя оказаться игрушкой в чьих-то недобрых руках, но и вразумительных причин оставаться далее рядом с Шерлоком у Джона больше не было. Конечно, правители соседствующих держав могут состоять в дружеских отношениях, но подобное виделось ныне Шотландцу лишь болезненным напоминанием о том, что он потерял в момент, когда его возлюбленный обрёл свою прежнюю жизнь во всей её полноте: с родными людьми, которые любят, и с возможностью быть тем, кем он являлся на самом деле.

Ныне Шерлок Холмс волен выбирать сам, и, судя по всему, этот выбор уже сделан. Иначе откуда бы взяться чувству вины, настойчиво вторгающемуся и бередящему душу Шотландца своей невысказанностью? Их расставание предрешено, и разве смеет он винить Шерлока в том, что тот предпочёл жизнь принца постыдной участи Преданного? Особенно теперь, когда за ним стоит честь одного из древнейших и достойнейших Домов Европы? Слава Всевышнему, так вовремя освободившему своего долготерпеливого сына от сих обременяющих рабских уз. И ему, Джону, необходимо последовать примеру Небесного Царя и тоже избавить своего Ангела от мучительных объяснений, когда Шерлоку придётся умолять отпустить, виновато пряча глаза, и от болезненной сцены расставания, рвущей по живому всё ещё связывающие их, но уже не имеющие права на существование нити. Нет, это будет слишком несправедливо и слишком больно для обоих. Сейчас ему лучше уйти — тихо и незаметно, раствориться в толпе, исчезнуть, оставляя радость и эйфорию другим. Ведь всё хорошо, всё улажено, Шерлок спасён — а это главное, и нет больше никого, кто мог бы ему навредить. Отныне он не нуждается в Хозяине, чтобы выжить, не нуждается в Джоне, а остальное… Всё то, что было, что есть между ними — найдётся ли теперь этому место в жизни вновь обретённого английской короной принца? С теми возможностями и перспективами, которые открывает перед Шерлоком его новое положение? И с наконец-то полученной, такой долгожданной и желанной свободой?

После всего пережитого, чувствуя себя выжатым до основания, Джон вынужден был признать, что у него просто нет сил проверять это. Лучше уйти сейчас, уйти самому, не усложняя ничего объяснениями и прощанием, уйти, пока сердце переполняет счастье, почти не замутнённое осознанием неизбежной потери.

В последний раз поймав глазами немного растерянный взгляд Шерлока, он улыбнулся — светло и ободряюще, и, подождав, пока внимание того вновь будет ненадолго захвачено очередным желающим выразить почтение подданным, незаметно покинул превратившийся в гудящий улей зал суда.

Эдинбург давно заждался своего блудного короля.

— Ты не был удивлён. Когда ты понял?

Сир Майкрофт, только что отпустивший охрану, стоял у окна, не глядя на доставленного к нему Шерлока. Впервые за многие годы, облик его излучал тревожную неуверенность, граничащую с тщательно скрываемым, но поминутно прорывающимся волнением.

Вчерашний подсудимый, приведённый в безупречный порядок немалым штатом прекрасно знающих свою работу слуг английского королевского двора, почти невозмутимый внешне, но всё еще не понимающий до конца, как ему теперь следует обращаться к этому человеку, вызывающему сейчас целый сонм самых противоречивых эмоций и чувств, распрямил и без того напряжённую спину и поднял подбородок. Уставившись в начинающий редеть рыжеватый затылок, произнёс осторожно:

— Это была только одна из нескольких версий.

Майкрофт Холмс повернулся к брату. Секунду помолчав, окинул взглядом родное лицо и тихо повторил вопрос:

— Когда?

Шерлок сглотнул. Что ж, его брат был Императором, и слыша этот волевой, не предполагающий неподчинения тон, данное обстоятельство не представлялось возможным игнорировать.

— Ваш почерк, сир, — не торопясь выходить за рамки официального тона, сдержанно пояснил молодой человек. — У вас очень своеобразная буква «Х». С таким неповторимым завитком на хвостике.

Майкрофт поднял бровь, но, надо отдать должное, моментально пришёл к верному выводу. Спокойно кивнул, утвердительно озвучив:

— Моя записка перед первым слушанием.

Шерлок кивнул в ответ:

— Да. Когда Джон… Когда Его Величество получил предупреждение, он показал его мне. — Чуть помедлил, решаясь, выкладывать ли всё до конца, но всё-таки продолжил: — Я был практически уверен в отправителе. Но эта литера привела меня в замешательство. В точности, как на моем амулете. Я не мог не строить предположений.

Император медленно подошёл к своему вновь обретённому родственнику. Практически одинаковый рост позволил оказаться голубым глазам прямо напротив серо-зелёных. Вопрос прозвучал, как бесконечно вымученная, но так и не разрешённая загадка:

— Почему же ты не пришёл?

Шерлок дёрнулся и слегка скривился, неожиданно для себя легко позволив перейти на «ты»:

— И что бы я сказал? «Здравствуй, я, похоже, твой родственник, мы тут слегка в опасности, посади нас под замок и приставь охрану»?

Старший Холмс сощурился, изо всех сил пытаясь сдержать недопустимые эмоции и терпя поражение в борьбе с собственным телом:

— В конечном итоге, ты именно это и выбрал! — вырвалось почти криком.

— Для себя! Не для него, — тут же парировал повышенный тон оппонента младший. И тихо добавил: — Это был не выбор, а необходимость.

— Всё могло плохо кончиться!

Майкрофт не помнил, как давно он повышал голос на кого-либо. Обычно такого не требовалось. Но эта невозможная кудрявая бестия каким-то совершенно непередаваемым образом оказалась способна за несколько минут разрушить все устои и выработанные привычки. «Это просто чувство вины. Ты сплоховал когда-то. И тебе не всё равно сейчас. Ты испугался. По многим причинам. И ты боишься снова его потерять. Всё дело в этом,» — мысль не была успокаивающей, но в её логике сомневаться не приходилось.

— Это зависит от точки зрения… — Шерлок оправил кружево на манжете своего нового элегантного наряда, по мнению Короля-Императора больше подходящего наследному принцу, чем скромное одеяние, облачавшее юношу во время судебного процесса и пребывания в тюрьме — ни для чего, просто занимая руки, и неожиданно успокоился. Но неприятная мысль, стоящая в очереди среди многих прочих, добравшись до своей цели, тут же заставила вновь искривить точёный абрис красивых губ: — Но Вы тоже, как выяснилось, знали? Брат мой. — Взмах ресниц пригасил тень то ли обиды, то ли сожаления. Он попытался придать двум последним словам некоторую вопрошающую значимость, которую, впрочем, тут же сменило чистой воды любопытство заинтригованного догадкой ума: — С самого начала?