Навечно преданный (СИ)

— Чушь! В чём тут была твоя вина? И к тому же, это Преданные погибают без Хозяина, а не наоборот!

— Хочешь проверить, чёртов идиот?! Действительно хочешь?! И не смей говорить, что моей вины в этом не было!

— Но…

— Ты МЕНЯ защищал, так что не стоит исключать эту переменную из своего уравнения!

— Джон…

— Я тридцать лет уже Джон!

Его Величество совсем не величественно, но крайне сердито сопел, глядя на своего любимого упрямца, который никак не хотел понять, что не один он выбирает именно так, что для них обоих уже давно этот выбор — без выбора. Шерлок склонил кудрявую голову, принимая эту нехитрую истину, и, наконец, осознавая всю полноту своего просчёта. Помолчал, переступив с ноги на ногу, поглядывая виновато и покаянно:

— Джон, ты простишь меня?

И король, истерзанное сердце которого и так заходилось от сострадания к израненному и едва избежавшему гибели другу, противореча себе самому, мгновенно устыдился накала собственной гневной отповеди:

— Проклятье… Не уверен, что это не я должен сейчас молить о прощении… — Джон нерешительно потянулся к своему возлюбленному, очерчивая ласковыми пальцами высокую скулу, привычным жестом спускаясь к невероятным, тут же приоткрывшимся губам. — Я не смог тебя защитить…

— Именно ты и защитил, Джон. Ты примчался за мной в Эплдор, очень вовремя, надо сказать, хотя я на это совершенно не рассчитывал. И потом, если бы не амулет… — отзывчивые губы легонько поцеловали коснувшиеся их пальцы.

— ТВОЙ амулет.

— Который ТЫ додумался передать…

Бархатистая ткань камзола чуть сминалась под осторожной ладонью, боящейся причинить боль едва затянувшимся ранам на груди, но другая, более решительная, плотно прижала её к отбивающему ритм сердцу:

— Там бинты. Не бойся, уже не больно.

Джон проглотил подступивший к горлу комок:

— Шерлок… Обещай, что никогда больше не станешь принимать таких решений в одиночку. Ты должен пообещать мне, Шерлок!

Тот несколько помедлил, оценивая былую и вновь приобретённую информацию о своём Джоне, и, вздохнув, кивнул:

— Хорошо. Я обещаю.

Сердце уверенно стучало, отзываясь покалыванием в прижатой к нему длани, отражаясь призывом в расширенных, почти затопивших светлую радужку зрачках, чуть приоткрытых пересохших губах, и Ватсон, не в силах более сопротивляться их притяжению, обхватил непокорную голову подавшегося навстречу с лёгким выдохом мужчины обеими ладонями, притягивая к себе, и зашептал, горячо, страстно, ещё виновато, но уже выметая из сознания все мысли, кроме одной: — Я так истосковался по тебе, Шерлок, иди ко мне, пожалуйста, пожалуйста…

Первый поцелуй после долгой разлуки, после чудесного спасения… Сравнить ли его с живой водой, дарующей исцеление? С освежающим дуновением ветерка, принёсшего прохладу и умиротворение среди раскалённой солнцем пустыни? Или, напротив, с самим распалённым светилом, греющим поначалу легко и неспешно, но постепенно, к полудню, набирающим силу, восторгая своей мощью и светоносной яростью всех, попавшихся на своём пути? Что может быть прекраснее? Ярче? Живительнее? И разрушительнее одновременно? Джон не знал. Да и не пытался осмыслить. Стоит ли осмысления то, что приходит само собой? Как дыхание, как напряжение мышц при ходьбе, как мелодия песни, что пела мать у твоей колыбели, когда ты был совсем ребёнком. С возвращением, мой Шерлок, моя любовь, с возвращением.

Тот согласно всхлипывал в ответ, притягивая себя к Джону, притягивая Джона к себе, борясь с крючками на камзолах, шнуровкой и мелкими пуговицами на рубахах, пытающимися помочь, но лишь усложняющими задачу попытками своего венценосного любовника делать то же самое, подставляясь под очередные поцелуи и сам целуя, целуя, целуя…

Знакомые до боли, но слегка уменьшившиеся за прошедшие месяцы в количестве охапки сена встретили их, предвкушающих и разгорячённых, памятным запахом сухой травы и едва сохранившимся ароматом летнего луга. «Я помню, помню,» — нежно зашептал Шерлок, почти привычно кидая свой плащ на колкое ложе и пытаясь опуститься на него, утянув короля за собой. Джон остановил, мотнув головой:

— Нет-нет. Ни в коем случае. Нам нужно беречь твою спину, всё твоё тело. Я видел, что с ним сделали, — он осторожно погладил сокрытое под повязками. — Тебе нельзя ложиться так.

Преданный, на котором не осталось ничего, кроме умело наложенных имперским лекарем бинтов, попробовал возразить:

— Ерунда. Всё уже не так плохо, на мне заживает быстрее, чем на ком другом, ты же знаешь. — И добавил немного смущённо, заглядывая в синеву ласковых глаз: — Я хочу тебя видеть, Джон, пожалуйста…

— Конечно, — Ватсон стянул второй сапог и, отбросив его к уже валяющемуся в стороне первому, сам опустился спиной на плащ, освобождаясь попутно от последней и самой мешающей части гардероба, ремень с которой уже давно исчез благодаря усилиям любовника. Слегка волнуясь, потянул к себе замешкавшегося парня: — Иди ко мне. Я хочу тебя. В себе.

От неожиданности у Шерлока на миг перехватило дыхание. Опускаясь меж разведённых Джоновых коленей, он ласково коснулся напряжённого живота и не менее напряжённого доказательства желания и готовности распростёртого под ним мужчины. Прошептал взволнованно и недоверчиво:

— Ты точно уверен? Это может быть несколько больно впервые…

Джон кивнул, облизывая потрескавшиеся губы:

— Плевать. Немного боли сейчас — совсем неплохо. Она лишь докажет, что я ещё жив, а не умер от разрыва сердца там, на суде. Или в дороге — от отчаяния, что мы больше никогда не сможем быть вместе. Хочу тебя. Прошу. Мне нужно, — и удивлённо поднял бровь, наблюдая за Шерлоком, потянувшимся к карману расстеленного плаща и вызволяющим на свет божий небольшой флакон тёмного стекла.

— Что это?

Тот, открыв емкость, вручённую ему лейб-медиком Императора с несколько иными целями, вылил немного содержимого в подставленную ладонь и улыбнулся:

— Масло. Лавандовое.

Почувствовав приятный запах ароматного состава, король понимающе присвистнул и озорно подмигнул:

— Подготовился?

— У масла было иное назначение, но… — лукавые искры потухли, сменяясь поглотившим Шотландца бирюзовым откровением: — Я шёл к тебе. И всегда буду идти, Джон. Всегда.

Звёздный свет лился в узкие оконные проёмы, окутывая уютный полумрак помещения мистическим ореолом абсолютной наполненности и вечности, и Джон, постанывая и плавясь под нежными прикосновениями своего невероятного Шерлока, уплывая на волнах бездумной сопричастности к бесконечности Вселенной, забыв обо всём на свете, кроме настоящего, оторванного от реальности мгновения, чувствовал себя почти бессмертным.

Торговый галеон уверенно взрезал волну, мчась к своей цели во всю мощь гордо надутых весенним стремительным ветром парусов. Весёлая бирюза, разбивающаяся о борт мириадами сверкающих брызг, напрасно пыталась отразиться в глазах застывшего на палубе молодого мужчины, угасая в их карей, полной ненависти, холодного гнева и неуёмной боли глубине. В этих глазах не было места радости и веселью, подаренным наслаждением свободного парения по бескрайним морским просторам, как не было его и в почерневшем от горя и ярости сердце необыкновенного путника, несколько дней назад поднявшегося на корабль с гранитной пристани Гавра во главе отряда из двух с небольшим сотен хорошо вооружённых воинов. Хозяин судна и по совместительству его владелец, удовлетворившись более чем щедрой платой, не задавал лишних вопросов, не позволяя себе без крайней нужды даже взглянуть в сторону странных пассажиров: какое ему дело до того, куда и зачем следует эта небольшая армия, если в сундучке под изголовьем кровати лежит почти годовая выручка?

Сверля размытый маревом горизонт невидящим взглядом, Джим думал и вспоминал, в очередной раз проклиная себя за безрассудную невнимательность и легкомысленность, стоившую жизни его дорогому Лорду. Если бы только в тот роковой день он остался подле Хозяина, а не отправился лично обезвреживать никчёмную группу поддержки проклятого Шотландца! О, он бы сумел защитить князя, ослеплённого иллюзией своей абсолютной власти и вышедшими из-под контроля эмоциями, от руки этого наглого кудрявого выскочки, и плевать, что на плече у Джима нет заветной буквы «U», — разрушающее начало ничуть не слабее созидающего, даже сильнее, ибо не обременено дурацкими условностями и глупой человеческой моралью!