Навечно преданный (СИ)

— Ты же сам так решил, ты ушёл — почему теперь не даёшь мне покоя? Зачем являешься? Почему заставляешь меня чувствовать себя виноватым? Что я сделал? — с отчаяньем прошептал он, словно разбивший монаршее сердце Преданный мог его услышать.

Отчётливый шорох со стороны покинутого ложа заставил короля резко обернуться.

В напольном канделябре, установленном у изголовья кровати, горела свеча, а за полупрозрачной тканью опущенного балдахина угадывалось едва заметное движение.

Джон настороженно замер, но, влекомый любопытством и предвкушением чего-то волнующего, уже через секунду стал медленно приближаться к ложу, позабыв и о собственной безопасности, и о дремлющем совсем рядом камердинере. Отведя рукой шёлковую завесу, Его Величество тихонько охнул, впиваясь смятенным взглядом в открывшуюся перед ним картину — насколько неожиданную, настолько и возбуждающую.

Лежащий в королевской постели мужчина был юн и прекрасен, как истомлённый страстью менад и сатиров Дионис. Обнажённый — а Джон был уверен, что под целомудренно прикрывающей плоский живот и согнутые в коленях стройные ноги мерцающей тканью не было никакой одежды, как и на остальном, доступном взору Шотландца восхитительном теле — с сияющей атласной кожей, с копной густых тёмных кудрей, с россыпью обольстительных родинок на изящной шее, ночной гость ошеломлял не своим божественным видом, а безусловной узнаваемостью всех этих до боли родных монарху черт.

Шерлок.

В груди Его Величества заныло — муторно и одновременно сладко. Шерлок? Здесь? Возможно ли такое? Не обманывается ли он, принимая за реальность желанную грёзу?

Но, несмотря на то, что лицо молодого человека было отвёрнуто от застывшего в полном изумлении государя и, к тому же, сокрыто неровно падающей от балдахина тенью, как и заброшенные за голову руки, у Джона не возникло ни малейших сомнений — перед ним не кто иной, как его бывший друг и возлюбленный.

От слова «бывший» под сердцем забилась холодная змея. Словно почувствовав это, Преданный слегка шевельнулся, соблазнительно выгнувшись и сопроводив движение томным вздохом.

Так и не завершённый выдох замер на невольно приоткрывшихся губах Шотландца — как же он соскучился, как истомился без их вдохновляющей и дающей неисчерпаемые силы близости! В кончиках пальцев покалывало от желания прикоснуться, почувствовать привычную гладкость и упругость кожи, по мышцам разлилось предвкушающее блаженство, а внизу живота всё ощутимо напряглось от вспыхнувшего пожаром вожделения.

Нетерпеливо потянувшись к манящему телу, Джон вдруг осознал, что и сам он абсолютно обнажён, а в его руке зачем-то зажата плеть, словно приросшая к ладони удобной плетёной рукоятью. В ответ на недоуменное смятение, вынудившее короля остановиться, откуда-то из темноты послышался приторный и язвительный голос:

— Неужели Вы не приголубите своего возлюбленного, Ваше Величество?

Ещё один вздох — призывный и ожидающий — обласкал монарший слух, возвращая ослабевшее было возбуждение. Конец плети, словно сам по себе, коснулся края мерцающего восточной роскошью покрова, цепляя ниспадающую живописными складками драгоценную ткань, и сдёрнул её одним выверенным движением.

В голове зашумело, язык скользнул по мгновенно пересохшим губам, а вновь пребывающее в полной боевой готовности орудие Его Величества оросилось каплей готового выплеснуться вожделения. Сквозь пелену сладостного тумана, застилающего не только разум, но и глаза, Джон не сразу заметил украшающие точёные щиколотки Преданного широкие, инструктированные серебром кожаные браслеты, соединённые с подобными же охватывающими основания бёдер ремнями короткими цепочками, не позволяющими распростёртому перед ним парню распрямить согнутые конечности. Но когда в ответ на прикосновение зажатой в монаршей руке плети Шерлок покорно и широко развёл соблазнительно округлые колени, открываясь перед венценосным любовником с непередаваемым сочетанием милой застенчивости и пылкого призыва, захватившее душу Шотландца возбуждение стремительно сменилось уже ставшим почти привычным тошнотворным ужасом.

Вход в его личную райскую обитель, нежный цветок, с которым он всегда обращался предельно ласково и бережно, безупречно ухоженное и аккуратное отверстие, которое, доказательством абсолютной верности и бесконечной любви, как надеялся Джон в своих самых смелых мечтах, должно было принадлежать лишь ему одному, пульсировало перед взором монарха воспалённой звездой, расползающейся по покрытой ссадинами и укусами промежности тонкими лучами даже на вид болезненных трещин, и истекало чужим семенем пополам с густой тёмной кровью.

Отброшенная с отвращением плеть полетела в полумрак комнаты, а испепеляющая страсть зашипела, будто залитая ушатом холодной воды, защипала в глазах горьким дымом жалости и — совсем чуть-чуть — тут же заткнувшейся ревности. Даже в страшном сне Джон бы не поверил, что Шерлок мог пойти на такое по собственной воле. Но невидимый голос, знакомый до омерзения, словно подслушав мысли Шотландца, произнёс тоном хорошо обученного лицедея:

— О, я понимаю: подобное зрелище Вас не слишком возбуждает, сир! Вы же у нас правильный и добросердечный христианин, настоящий рыцарь — во всяком случае, хотите казаться именно таковым. Но… Боюсь, сейчас у Вас просто нет выбора. Шерлок умирает, и это Вы виноваты в его страданиях. Торговец ведь предупреждал: боль — самое сильное ощущение, которое Хозяин может дать Идеальному Слуге. То, что обеспечивает подлинную Связь. А Вы сплоховали, не захотели ставить клеймо. Разве Вам не известно, что без этого Преданному не выжить? Как и Вам без него, кстати. Ай-яй-яй, милорд, ай-яй-яй! Вашими благими намерениями выстлана дорога в ад. К счастью, ещё не поздно всё исправить. Возьмите своего Падшего Ангела, возьмите грубо и жёстко, утвердите свою власть. Смелее же, сир, смелее! Вы знаете, что нужно предпринять…

К собственному глубокому сожалению, Джон действительно знал. Он абсолютно чётко понимал сейчас, что это единственная возможность спасти их обоих. Но не представлял, КАК сможет это сделать.

Шерлок застонал еле слышно, и в этом не было больше ничего томного и соблазнительного, как и в неудобной, ограничивающей движения позе — лишь мука многократно насилуемого существа. Джон по-прежнему не видел лица Преданного, зато теперь мог прекрасно рассмотреть его связанные над головой руки, притянутые к изголовью кровати прочными ремнями.

Конечно, это он, Джон, виноват во всём. Он должен был послушаться старика Ромуса. Чистоплюй, боящийся замараться! Из-за его самоуверенности Связь оказалась недостаточно прочной, и Шерлоку пришлось вернуться к князю. Но больше он не совершит подобной ошибки, чего бы ему это ни стоило. В этот раз он всё сделает правильно.

Закрыв глаза, чтобы не потерять остатки возбуждения, Шотландец вслепую приблизился к распластанному на ложе Преданному, нащупав колени, скользнул ладонями по внутренней стороне напряжённых бёдер, ткнулся ослабевшей эрекцией в беззащитный пах, невероятным усилием стараясь отогнать видения покрывающих его ран, и, оттянув до основания собственную обмякшую кожу, резко вошёл в хлюпающий от чужой спермы проход, горячий и на удивление узкий.

Первые толчки дались Джону с огромным трудом, но мгновение спустя возбуждение вернулось, вызвав, однако, недоумение и гадливую досаду на самого себя. Король открыл глаза, чтобы сильнее необходимого не поддаваться выползающему из тёмного закоулка души и обычно легко контролируемому искушению, но вид туго стянутых ремнями тонких запястий вопреки рассудку и внутреннему неприятию неожиданно отозвался ещё более горячим всплеском внизу живота. Опьянённое беспомощностью вздрогнувшего под ним Шерлока монаршее тело стало вбиваться жёстче и сильнее, а крепкая ладонь властно накрыла и без того плотно сжатый рот своей, казалось бы, нежеланной жертвы. Нет, Джон нисколько не опасался, что крики или громкие стоны насилуемого парня разбудят Анджело, продолжавшего всё так же безучастно посапывать в уютном кресле, или что, услыхав их, в опочивальню ворвётся дежуривший за дверью Грегори, — он точно знал, что Шерлок не станет кричать. Но собственное, ничем не сдерживаемое господство было ошеломляющим. А губы под шероховатой дланью — такими нежными и податливыми, что Его Величеству до умопомрачения захотелось, зарычав, прикусить их зубами — до боли, до выступивших пунцовых капель, которые потом можно будет слизать, чувствуя их солоноватый, пропахший вереском вкус, вкус его Шерлока. Только ЕГО Шерлока!