Навечно преданный (СИ)

— Молись, колдун! Проси прощения, покайся. Или просто кричи — будет не так больно.

Соскочив с помоста, палачи взяли в руки зажжённые факелы, выжидательно поглядывая на того, кто, судя по всему, был здесь главным. Таинственный инквизитор медленно стащил с головы капюшон, и Джон помертвел, увидев ненавистное тонкогубое лицо князя Магнуссена. Скривив рот в змеиной ухмылке, даже не пытаясь скрыть получаемого наслаждения, Его Светлость поднёс огонь к умело сложенному кострищу, и пламя, жадно лизнув предложенное угощение, тут же затрещало сухими ветками. Помощники подожгли хворост ещё в нескольких местах, заключая привязанного к столбу человека в гибельное адское кольцо.

Сердце замерло в груди шотландского монарха, шершавый язык скользнул по пересохшим губам, неспособный более ни на какое иное действие. Да что с ним?! Почему, вместо того, чтобы прекратить этот кошмар, он лишь немо наблюдает за происходящим?

— Кричи, Шерлок! — язвительная усмешка правителя Эплдора перетекла в акулий оскал. — Порадуй своего Господина напоследок. Облегчи собственные страдания. Смерть в огне — не из лёгких.

Шерлок молчал. Пламя подкралось к узким ступням, и гибкие пальцы невольно поджались, а в следующую минуту — вспыхнул подол позорного одеяния. И вот уже всё тело Преданного охвачено ненасытным огнём, лижущим обугливающуюся кожу с выступающей на ней шипящей пузырящейся кровью. Бирюзовые, неожиданно ясные очи заметались по обращённым к смертоносному костру лицам, будто ища поддержки, и с неумолимой безошибочностью остановились на Джоне, тут же сменив отчаянную растерянность в своей лучезарной глубине на покорное смирение.

Не будучи больше в силах выносить подобную пытку, чувствуя, как его собственное тело словно поджаривается на том же самом огне, и с непонятной уверенностью осознавая, что если Шерлок всё же закричит, то боль действительно станет намного меньше, Ватсон впился в Преданного полным безмолвной мольбы взглядом: «Да кричи же, Шерлок! Кричи!»

«Нельзя, Джон, — пришёл едва уловимый ответ. — Будет хуже. Тебе.»

И обезумевший от непереносимого зрелища, совершенно сбитый с толку этим непонятным объяснением, желая хоть как-то облегчить муки вжавшегося затылком в дымящуюся поверхность столба, вытянувшегося струной и замершего Преданного, Его Величество, набрав в лёгкие побольше воздуха, попытался закричать вместо возлюбленного, с почерневших губ которого так и не сорвалось ни единого звука. Горло перехватило, сиплый свист с трудом вырвался из зияющего немым воплем рта, и лишь через несколько бесконечных мгновений Джон, наконец, услышал свой охрипший, но взрывающий оглушительную тишину голос:

— Шееерлооок!!!

Мир вокруг рушится, распадается тысячами осколков, растворяется в кромешном мраке. Руки лихорадочно шарят в этой темноте в поисках хоть какого-то ориентира, под пальцами сминается тонкая ткань простыни, а на плечо ложиться заботливая ладонь, осторожно трясёт:

— Государь… Ваше Величество…

— Шерлок!.. — выдохнул Джон, чувствуя, как из-под сомкнутых век катятся слёзы, и с усилием распахнул глаза.

— Это я, сир, Ваш Анджело, — лицо склонившегося над королём камердинера полно чуть ли не отеческого беспокойства. — Это был только дурной сон.

Окинув опочивальню всё ещё безумным взглядом, Джон нерешительно кивнул, стараясь унять сбившееся дыхание. Сон. Просто дурной сон.

Реальность постепенно вытесняла холодный ужас пережитого кошмара, но даже запущенный в комнату из-за отдёрнутых старым слугой бархатных занавесей солнечный свет не смог вытравить притаившейся в груди Его Величества ноющей боли, добавив её к уже и без того изрядному перечню тягостных треволнений, выпавших на долю шотландского монарха за последнее время.

Апрель, едва начавшись, тут же вступил в свои законные права, радуя хорошей погодой, но и его первые, на удивление ясные и погожие деньки нисколько не добавили радости в жизнь эдинбургского двора, омрачённую печальным событием: вот уже третью неделю, как правитель Шотландии Джон Хэмиш Ватсон страдал от странной хвори, приключившейся с ним чуть ли не сразу после исчезновения того, кого он считал своим другом и возлюбленным.

Поначалу признаки недуга были незаметны, растворившись в горьком потоке тоски и разочарования, что, отменяя всякую логику и здравый смысл, вовлекали несчастного монарха в круговерть болезненных эмоций, принуждая снова и снова переживать ужас необъяснимого предательства и невосполнимой потери, а также собственного, с пронзительной ясностью осознаваемого бессилия.

Ни записка, ни оставленные подарки, с каждым из которых Джон вручал Преданному кусочек своего сердца, так и не смогли до конца убедить в том, что всё случившееся между ним и его гениальным секретарём — лишь представление, разыгранное по приказу князя Магнуссена. Принять такое было попросту немыслимо, и если существовали причины, по которым Его Величество без промедления не отправился в погоню за сбежавшим любовником, чтобы, по крайней мере, прояснить самые странные из терзавших монаршую душу вопросов, то первой из них была как раз непонятная болезнь, настигшая короля сразу же вслед за шоком, вызванным побегом Шерлока.

Да и что он мог сделать? Поймать Преданного-Универсала — всё равно что пытаться пленить одного из подопечных владыки ветров Эола. Не мчаться же в Эплдор к автору всего этого безумного спектакля с требованием ответов и разъяснений? Даже затуманенному страданием и недугом сознанию Его Величества такая перспектива казалась не только глупой и рискованной, но и абсолютно безнадёжной.

Сбитый с толку, растерянный и подавленный, Джон сделал то единственное, что смог придумать: принялся ждать. Он и сам точно не знал — чего именно? Чуда? Озарения? Следующих ходов князя Магнуссена? Чего-то, что могло бы хоть немного прояснить ситуацию, дать пищу раздираемому противоречиями разуму, точку опоры покачнувшемуся и утратившему равновесие мирозданию.

Но при всей своей оправданности, принятое решение оказывало на деятельную королевскую натуру весьма пагубное влияние: в вязкой однообразности проходящих дней Джон чувствовал себя насекомым, застывшим в капле драгоценного янтаря. Казалось, вся неукротимая жажда жизни, что так яростно кипела ранее в его душе, теперь угасла, превратилась в подёрнутые сизым пеплом едва тлеющие угли. Ничего не вызывало больше монаршего интереса: ни затеянные проекты, ни текущие государственные вопросы, ни отданные под его ответственность внутриевропейские реформы. Вялое безразличие, охватившее короля, было настолько тлетворным, что доктор Андерсон, а вслед за ним и назначенный всё-таки на пост лейб-медика господин Бэрримор — Джон даже себе не мог объяснить, почему он в этом вопросе последовал рекомендации вероломного Преданного — предположили отравление Его Величества сбежавшим шпионом эплдорского князя, повергнув тем самым короля в ещё более глубокую пучину мрачных раздумий и чувств. К счастью, проведённый докторами тщательный осмотр показал, что подобное предположение лишено всяких оснований, и Джон, угнетённо ожидавший врачебного вердикта, вздохнул с заметным облегчением. Надо ли говорить, что Его Величество многим больше огорчил бы не сам факт отравления, а то, что отравителем, несомненно, мог быть только Шерлок, обманутое доверие к которому и так давило на Шотландца поистине неподъёмным грузом.

Вслед за вялостью пришли мучительные мигрени, жжение по всему телу, странные продолговатые высыпания на груди и спине, тягучая боль в суставах, словно их кто-то немилосердно выкручивал. Доктор Бэрримор, вновь посоветовавшись с личным лекарем Её Величества, а также с главой гильдии господином Мортимером, пришёл к выводу, что все эти симптомы имеют причины исключительно душевного характера и проистекают от расстроенных нервов венценосного пациента. Леди Хупер, как прекрасно зарекомендовавший себя ятрохимик, взялась за изготовление успокоительных микстур, предназначенных облегчить королевские мучения, а новый лейб-медик, интересующийся не только традиционной медициной Старого Света, предложил попробовать иглоукалывание — целительный метод, привезённый откуда-то из Китая, страны далёкой и загадочной. И хотя стараниями приближённых докторов Его Величество действительно стал чувствовать себя лучше, изгнать необычную болезнь окончательно не получалось.