Белокурая гейша

- Да, Кэтлин-сан, - спокойно отозвалась Симойё, недоумевая, почему девушка покрылась потом, лицо ее раскраснелось, а глаза сверкают. Служанка Аи уже шепнула ей, что молодая майко вернулась в чайный дом в большой спешке, осматриваясь вокруг, не заметил ли кто ее отсутствия.

- Скажите мне, окасан, - спросила Кэтлин, - кто этот человек, ублажающий себя, наблюдая за моим танцем, но не желающий показать своего лица?

Симойё глубоко вздохнула, прежде чем ответить:

- Он очень могущественный и влиятельный господин и не уйдет, не дождавшись от тебя ответа.

Девушка удивленно вскинула брови:

- Какого ответа, окасан?

Женщина потупилась и стала теребить край рукава своего кимоно. Девушка испытывает ее терпение или в самом деле не понимает? Ни одна другая майко в ее доме не осмелилась бы задать подобный вопрос. Подразумевалось, что все и так знают.

На протяжении веков японских девочек с детства учили, что они должны покорно принимать условия своей жизни. И гейша не исключение. Пускаться в какие-либо объяснения шло вразрез со свойственной Симойё линией поведения, поэтому она задумалась над тем, что сказать молодой майко. Ну почему девушка настолько все усложняет? Она же гайджин, вынуждена была напомнить себе женщина, поэтому ей позволительно не знать о подобной практике.

- Тебе восемнадцать лет, Кэтлин-сан, - сказала Симойё, тщательно выговаривая каждое слово, будто они было зернышками драгоценного белого риса в миске. - Все прочие девушки уже прошли ритуал продажи своего цветка в шестнадцать лет.

- За исключением Марико-сан, - перебила Кэтлин. Губы ее искривила полуулыбка.

Симойё вздохнула, снова ощутив растущее внутри ее раздражение, схожее с тем, как если в солнечный день кто-то забрызгает подол кимоно грязью из лужи.

- Марико-сан еще только предстоит закончить обучение, - солгала она.

Истина заключалась в том, что на покупку девственности этой майко не поступало ни единого предложения. Как бы то ни было, Симойё знала, что Марико присуще чувство долга, она понимает искусство и таинственность, что является основой для становления гейши. Однажды она расцветет, хотя и сама в это не верит. Девушка была непривлекательна лицом, но обладала непревзойденными манерами.

На ее беду, мужчины прежде всего смотрели на лицо, которое у Марико было круглым, черты лишены изящества и привлекательности. Кроме того, Марико была такой чувствительной, отзывчивой и послушной долгу, что Симойё страшилась, как бы девушка не лишилась сознания, когда мужчина проникнет в нее своей плотью.

Это дитя настолько ответственно воспринимало свой долг, что окасан не сомневалась: она едва ли сумеет отказать мужчине, который будет добр и внимателен к ней, если только такой вообще отыщется. Сладкие нашептывания на ушко и нежное обращение наверняка околдуют девушку, погрязшую в сожалениях и печали. Именно поэтому она и медлила с выставлением на продажу девственности Марико.

- Не знаю, что вы сказали этому мужчине, окасан, - твердо заявила Кэтлин, - но я не продаюсь.

Симойё покачала головой, раздраженная таким отношением. Она никогда не понимала ненасытной жажды Кэтлин к самовыражению, что было совсем несвойственно для японцев. Но чего еще можно было ожидать от дочери Маллори-сан? Щеки ее покрылись румянцем от захлестнувших ее жарких воспоминаний о прикосновениях американца к ее промежности и о собственном страстном отклике на них. Он часто вел себя дико и необузданно, глубоко погружая свой дражайший пенис в ее сердце цветка, одновременно и пугая ее, и доставляя удовольствие.

Дочь его оказалась такой же не приручаемой. Временами она вела себя послушно и покорно, как цветок, растущий высоким и сильным, но временами была резкой и раздражительной, точно корень растения, вьющегося по стене сада в попытке избежать своей участи.

Симойё встревожилась. Ей нужно отрубить корень этого растения, прежде чем он задушит все прочие цветы в ее саду.

- Ты сделаешь так, так тебе велят, Кэтлин-сан. Это приказ.

- Нет, окасан! - воскликнула девушка, чьи эмоции выплескивались из бездонного колодца сердца, превращаясь в страстные слова. - Я не могу этого сделать. Я понимаю, что означает этот ритуал продажи весны, когда девушка отдает то единственное, чем владеет. Я этого не сделаю. Я хочу влюбиться в мужчину, а уж потом дарить ему свое тело.

Она села прямее, и Симойё отметила, как сильно девочка выросла за эти три года. Она напоминала бамбук, чей желтоватый ствол мог за одну ночь вытянуться сразу на три фута. Глядя в сияющие, точно изумруды, глаза девушки, Симойё произнесла:

- Я тут же прогоню тебя, Кэтлин-сан, если не сделаешь, как я велю.

Кэтлин на некоторое время задумалась, затем ответила:

- Вы не можете прогнать меня, как пытались отослать Марико в другой чайный дом за то, что она такая тихоня.

- Я считала, что там ей будет лучше, хотя и сомневалась, не совершаю ли таким образом ошибку.

На лице девушки промелькнула тень тревоги.

- Что вы такое говорите, окасан?

- Должна ли я отослать Марико-сан прочь, чтобы заставить тебя понять, что не потерплю неподчинения в своем чайном доме?

- Я не выказываю неподчинения, окасан, - сказала Кэтлин, растревоженная мыслью о том, что ее подругу прогонят. - Это вы его выказываете, пренебрегая желанием моего отца и намереваясь продать меня этому мужчине.

Симойё моргнула, хотя выражение ее лица по-прежнему оставалось непроницаемым. В быстроте реакции никто не мог превзойти эту майко с белокурыми волосами, у которой на любой вопрос тут же находился достойный ответ.

Женщина глубоко вздохнула. На то, что она собирается сейчас сказать, девушке точно нечего будет возразить. Используя свои связи, Симойё регулярно проверяла списки пассажиров пароходов «Ниппон Юсен Кайша лайн» из Сан-Франциско и «Осака Шосен Кай-ша» из Лос-Анджелеса, а также железных дорог, таких, например, как Транссибирская магистраль и Южно-Маньчжурская магистраль. Эдвард Маллори нигде не значился пассажиром.

Даже если он путешествовал инкогнито, что вполне мог сделать, с Симойё все равно никто не связывался, спрашивая о Кэтлин. Женщине было очень больно, но она все равно должна была сообщить девушке, что ее отец никогда больше не вернется в Чайный дом Оглядывающегося дерева.

Окасан хотела было закрыть глаза, чтобы веками отгородиться от пронзительного зеленого взгляда Кэтлин, так как боялась выдать собственные чувства к Маллори-сан, поведя себя несвойственным образом. Она не могла рассказать девушке того, что жила жизнью женщины, чей муж испустил последний вздох, что на протяжении долгих лет она произносила молитвы, сжигала благовония и высаживала цветы на том месте в саду, где они с Маллори стояли, когда в сердцах их зародилась любовь. Где он скользнул рукой за отворот ее кимоно и коснулся ее обнаженных грудей и где она связала красным шнуром два побега бамбука, соединяя таким образом воедино их сердца.

Когда Маллори-сан не вернулся, Симойё намеревалась отстричь волосы, готовясь удалиться от дел в чайном доме и уйти в сельский монастырь, принося пожертвования окропленными росой цветами. Но ничего подобного она не сделала. Вместо этого она нанесла на лицо белую краску, смазала волосы секретной смесью, приготовленной из кунжута, герани и акульего жира, и надела ало-красный нижний халат своей юности. Она не собиралась подтверждать истинность старинной поговорки о двух существах, которых никогда не встретишь в нашем мире, - призрака и вдовы, оставшейся верной памяти мужа. Она не была его вдовой, так как никогда не являлась женой, разве что в своем сердце.

Именно по этой причине Симойё понимала, что не должна показывать Кэтлин, что тоскует по Маллори-сан ничуть не меньше самой девушки. Из-за пульсирующего внутри ее жара страсти сидеть женщине стало неудобно. Она сместила вес тела, опустившись на пятки и крепко сжав мускулы влагалища. Все новые волны наслаждения омывали ее желание, приглушая его, и она была рада, что не позволила этим мускулам атрофироваться из-за бездействия, напомнив себе, что сегодня вечером нужно попросить Аи-сан разогреть ее кожаный инструмент для Харигата. Да, удовлетворенно подумала она, так и нужно сделать, но, что еще более важно, она пришла к решению, что золотоволосая гейша должна продать свою девственность, а затем занять свое место в мире гейш. Это была единственная открытая для нее дорога, хотя и не лишенная опасностей. Обдумывая свое решение, Симойё ни словом не обмолвилась в ответ на гневную тираду Кэтлин, а продолжала улыбаться, удерживая на лице маску безразличия. Сердце ее сильнее билось в груди, а от холодка, пробежавшего по позвоночнику, кожа покрылась мурашками. Девушка должна призвать на помощь все свое мужество и быть сильной. Симойё решила объяснить ей об отце в своей привычной манере, говоря загадками и не сообщая того, что в действительности хотела сказать, а лишь намекая на это.