Белокурая гейша

- Неужели? - проворчал он.

- Именно, - продолжала я, - купцам был пожалован дворянский титул, неверные могут жить свободно, а члены самурайских семей, таких как ваша, барон Тонда-сама, сидят за одним столом с императором. Все они свободны, но только не я.

- Это я несвободен, раз сижу сейчас здесь перед тобой, привлеченный твоей красотой.

- Вы говорите как гайджин, барон Тонда-сама, используете красивые слова, точно лепестки цветка, чтобы соблазнить женщину.

Барон бросил на меня подозрительный взгляд:

- И что же прекрасной майко известно о гайджинах?

Слова его укололи меня, точно острие меча. Он посмотрел на окасан, проворчал что-то, затем снова перевел взгляд на меня. Я задумалась о том, известно ли ему, что я не та, кем хочу казаться. Но это же невозможно. Откуда бы ему знать? Если только…

Гайджин. Его люди видели, что незнакомец говорил со мной, видели наши склоненные друг к другу головы и то, как руки его обвивались вокруг меня, прижимая к своему телу. Хотя сердцем я понимала, что боги были на нашей стороне, такое поведение считалось непристойным. Японцы не обращали внимания на то, если сталкивались друг с другом на многолюдной улице, так как это было случайностью. А вот намеренный контакт между мужчиной и женщиной мог быть совершен только в темноте, скрывающей секреты. А я осмелилась коснуться его, всем своим существом впитывая запах его чресел, да еще и в священном месте, где нас могли заметить.

Сумели ли соглядатаи барона услышать и громкое биение моего сердца?

- Мне ничего о них не известно, - запротестовала я.

- Ты лжешь. Мои люди сообщили мне иное.

Значит, те двое в самом деле донесли о случившемся в храме. Я пристально рассматривала барона, понимая, как сильно он зол. Глаза его были пронзительно-черны, как безлунная ночь, а руки необычайно быстры, когда он молниеносным движением положил ладонь на рукоятку своего меча с длинным лезвием и выхватил оружие, не успела я и глазом моргнуть.

Я была истинной дочерью своего отца и отказалась отступить перед этим человеком. Я заглянула в глубь своей души в надежде отыскать там мужество и держала подбородок высоко поднятым, а взгляд устремленным прямо на барона, когда он вскочил и приставил длинное холодное лезвие своего меча к моему горлу. Я услышала, как охнула окасан, но сама не осмеливалась даже дышать.

- Хотя красота твоя околдовала меня как ничто прежде, хотя ты чиста, как полная луна, а аромат твой так же сладок, как орошенный росой цветок, ты ничуть не отличаешься от рыбы, которую я могу приготовить и от которой могу избавиться по своему желанию.

- Вы можете овладеть моим телом, барон Тонда-сама, - сказала я чистым голосом, - но сердце мое не принадлежит ни одному мужчине.

Едва произнеся эти слова, я поняла, что они не соответствуют истине. Я видела мужчину, который мог бы править моим сердцем. Красивый гайджин из храма заставил меня почувствовать себя так, будто я нахожусь в объятиях какой-то странной страсти, которую не могу ни понять, ни забыть. Захватывающие моменты, сводящие с ума, но в то же время и волнующие, когда я забыла о том, кем являюсь, и направила свои стопы к бледной луне, сияющей на ночном небе, точно плавая в некой далекой реке. Шепот ветра, стрекотание насекомых, лепестки, опадающие с ароматных цветов, - все слилось в единую мелодичную песнь, когда пальцы мои перебирали струны кото, а сердца наши соприкоснулись. Как будто бы этот человек и в самом деле сообщил мне новости о моем отце, я не могла продать свое тело барону. Не стала бы.

Я смотрела на барона, отказываясь подчиниться ему.

- Мне следовало бы отрубить тебе голову, прекрасная майко, - с угрозой в голосе произнес он, - чтобы избавиться от владеющего мной вожделения к тебе.

Я отклонила голову назад, когда окасан подняла руку, посмотрев сначала на барона, затем на меня, после чего произнесла твердым голосом, удивившим нас обоих:

- Вы не сможете удовлетворить томление вашей души, барон Тонда-сама, разрушив то, чего душа ваша желает больше всего.

Заворчав, он отвел свой меч от моего горла, хотя и не спешил убирать его обратно в ножны.

- Вы смутили мою душу своими мыслями, Симойё-сан, но я не могу дольше запрещать своим устам высказать то, что чувствую. Я многому научился на Западе и отрекся от своего японского искусства скрывать эмоции. Язык мой отпущен на волю неодолимым духом, неконтролируемой потребностью, поэтому я выскажу то, что должен.

- Как пожелаете, барон Тонда-сама, - ответила Симойё, низко склоняя голову, но не сводя при этом взгляда с благородного самурая.

Барон встал напротив меня, и мы сверлили друг друга глазами. Я просто не могла отвести взгляда.

- Сердце твое так же холодно, как снежная шапка горы Фуджи, изображенной на твоем кимоно, прекрасная майко, - произнес барон, поднимая свой меч и разрезая рукав моего кимоно на длинные полоски. - Тебе нужен мужчина, в присутствии которого ты воспылаешь от желания, соки твои придут в движение, и ты станешь на коленях ползать от страсти, крича от сладкой боли. - Поколебавшись немного, он добавил: - Я тот самый мужчина.

Удерживая свой порванный рукав и гневно сверкая на барона глазами, я ответила:

- Вы никогда не заставите меня покориться вам, барон Тонда-сама.

- Я взял бы тебя прямо сейчас, если бы только это не разгневало богов, но, подчиняясь вашей традиции гейш, ожидаю твоего ответа.

Он ожидает моего ответа? Что ж, я дам ему ответ.

Я вскочила, даже не стараясь вести себя грациозно, и, подхватив статуэтку с гладким донышком - мой отрицательный ответ, - потрясла ею в воздухе, а потом с силой запустила в барона, отчего у меня хрустнуло запястье.

Маленькая фарфоровая статуэтка, описав высокую дугу, приземлилась на татами подле самурая. Он отклонился в сторону, и она разлетелась на крошечные осколки, брызнувшие во все стороны.

- Вот мой ответ, барон Тонда-сама, - произнесла я. - Я никогда не продам вам свое тело!

Повернувшись спиной к барону и окасан, я прошла через открытую бумажную дверь чайного дома, направляясь в ночной сад, и растворилась в пелене дождя.

Марико слышала звук бьющегося фарфора, последовавшие за этим злобные слова и мягкий топот затянутых в белые носки ступней. Она осознала, что произошло, и испугалась того, что могло случиться вслед за этим. Прижав руку ко рту, она изо всех сил старалась сдержать рвущийся наружу крик разочарования. Она ничего не может сделать, чтобы помочь своей подруге. Ничего.

Она опасалась лишиться собственной головы.

Не страдающая клаустрофобией Марико спряталась в крошечном тесном закутке за ширмой, замаскированной в стене чайного дома, куда в дневное время убирали постельные принадлежности и откуда было удобно вести наблюдение за происходящим и подслушивать, что говорится. На протяжении долгих лет, особенно в старые времена сёгунов, многие лоялисты скрывались здесь, страшась разоблачения, отчаянно цепляясь за возможность перехитрить полицию и спасти свою жизнь. Ни для кого не являлось секретом, что Чайный дом Оглядывающегося дерева является местом встреч подобных людей, занимающихся шпионажем с целью возвращения на трон их мятежного правителя.

Марико слышала эти истории с детства и частенько пряталась в этом стенном шкафу, чтобы избежать нагоняя от окасан за то, что неправильно составила цветочную композицию, ведь это было важной частью подготовки гейши. Как бы упорно девушка ни старалась - а она пыталась запомнить все сорок пять секретов икебаны, - ее одиннадцать веток с пионами никак не хотели стоять прямо в бронзовой вазе, а поворачивались так и этак, словно шаловливые девочки-школьницы.

Теперь же Марико расценила, что ее плохое поведение вылилось в нечто хорошее. Как иначе узнала бы она об этом укромном уголке? И о том, что ее подруга в беде? Ей хотелось выбежать из своего укрытия и помочь Кэтлин, но она сдерживала себя, понимая, что пока нужно оставаться незамеченной. Никто не видел, как она забралась в шкаф и задвинула за собой ширму. Никто. А теперь Марико не могла покинуть своего укрытия, не раскрыв себя, что, несомненно, очень не понравилось бы окасан.