Белокурая гейша

Кто-то идет.

Находящаяся слева от меня бумажная дверь отъехала с приглушенным шорохом, не громче того, какой производила бы птичка, чистящая перья в своей деревянной клетке. Предчувствие того, что должно вот-вот случиться, испугало меня. В открывшемся дверном проеме показалась Симойё. Губы ее были растянуты в улыбке, которую я называла «выносливой», так как окасан постоянно говорила майко, что если они научатся выносить любые обстоятельства, то непременно обретут счастье.

Я намеренно не улыбнулась в ответ. На обретение какого счастья могу я рассчитывать, продавая собственное тело? Да, я получу эротическое удовольствие, но мне этого было недостаточно. Я хотела любви.

Была ли я единственной майко, испытывающей подобные чувства?

Я отметила, что окасан выглядит именно так, как должна выглядеть владелица чайного дома. Она была облачена в кимоно цвета насыщенного бургундского вина, подпоясанное серым поясом, простым и непримечательным, а волосы ее были уложены большим круглым узлом на затылке, скрепленным четырьмя обручами, высоко взбитым, смазанным маслом и обернутым черной бумагой. Серебряные шпильки удерживали нитку нефритовых бус, уложенных крутом у нее на макушке. Когда Симойё склонила голову, я отметила, что она раздраженно хмурится. Что она чувствует? Злится ли все еще на меня?

Этого я сказать не могла, но ранее заметила, как она заткнула себе за пояс маленькую оловянную коробочку со скользящей крышкой, обернутую в хлопковую ткань и заполненную измельченными листьями хурмы. Если поджечь такую смесь, то она будет тлеть часами, испуская тепло, которое считается средством, облегчающим головные боли. Окасан часто страдала от этого недуга. Без сомнения, в своей нынешней боли она винила меня. Когда она подняла голову и, заметив меня, улыбнулась, я прочла в ее глазах страдание и поняла, что ссора наша не забыта. Это беспокоило меня, но все же я не могла поступить так, как она меня просила. Я вздохнула. Я была уверена, что Симойё поймет меня, после того как я поговорю с гайджином и выясню, какие новости привез он от моего отца. А пока мне придется участвовать в этом фарсе. Я сидела с равнодушным видом, сжимая статуэтку в руке, прежде чем поставить ее на столик. Ее холодная поверхность перекликалась с холодом моего сердца, моей болью и одиночеством.

Откуда-то из-за моей спины донесся ворчливый мужской голос.

Я взглянула на мужчину, и с губ моих сорвался вздох удивления. Он оказался красивым, мускулистым, с сильным запахом, ударяющим мне в ноздри, который тем не менее я не сочла неприятным. Одетый как самурай, он вошел в комнату и сел на черную шелковую подушечку; его худощавое тело при этом двигалось очень грациозно, что поразило меня.

Неужели это и есть знаменитый барон Тонда-сама? Соблазнитель женщин? Отчего же тогда сердце мое забилось быстрее? От страха? Или чего-то еще?

Хотя по этикету не полагалось слишком пристально рассматривать мужчину, который намеревался купить мое тело, я именно так и поступала. Он показался мне идеальным молодым самураем с четкими античными чертами лица, свидетельствующими о его древнем наследии, широкими плечами и двумя мечами. Я отметила, что стрижка на западный манер делает его особенно мужественным. На плечах и спине его черного жакета, пошитого из тончайшего шелка, поблескивали семейные гербы. Его короткое кимоно и широкие шелковые штаны были столь щедро украшены золотым шитьем, что в тусклом свете комнаты ослепительно блестели.

Барон встретил мой взгляд, затем посмотрел на окасан, которая упорно глядела в пол, потом снова сосредоточил внимание на мне. В глазах его я прочла ожидание сексуального удовлетворения, которое он надеется получить от меня, и отрицательного ответа он точно не примет. Я осмелилась послать барону молчаливый сигнал о том, что я не так уж и покорна, как он полагает. То был очень смелый поступок, но он ничего не понял, а произнести слова вслух значило бы признать, что он не контролирует ситуацию и может отправляться ко всем чертям вместе со своей репутацией любителя женщин. Барон был мужчиной, про которого говорят, что у него есть живот. Как пояснила мне окасан, это выражение основывается на идее, что живот есть вместилище души, и означает, что барон - человек строгих принципов.

Особенно любопытно мне было узнать, каков размер его полового органа. Я не могла не гадать, может ли сексуальное мастерство барона сравниться с умением юноши-рикши Хисы? Может? Так же ли он силен? Способен ли извергать свое семя несколько раз в день, что, как я не сомневалась, делает Хиса? То была недопустимая эротическая мысль, приведшая к интересным последствиям, заставившим меня улыбнуться. Широко. И снова улыбнуться.

Барон поприветствовал меня широким поклоном, давая понять, что заметил мое присутствие. Чем ниже поклон, тем большее уважение выказывается, или, в моем случае, чем меньше усилий было вложено бароном в этот поклон, тем шире простиралась надо мной его власть.

Он замер.

Я знала, чего он от меня ожидает - проявления повиновения и скромности в тоне голоса и поведении, возвеличивающем барона с каждым сказанным словом, с каждым изящным жестом, выказывая ему таким образом восхищение его саном, свидетельствующим о принадлежности к дому даймё. Окасан репетировала со мной речь, которую я должна произнести и суть которой сводилась к тому, что я признаю барона истинным аристократом и одним из лучших представителей рода человеческого.

Затем я должна была указать на статуэтку, которая давала ответ барону, а Симойё сделала бы едва заметное движение: наклон головы, шелест рукава кимоно или покашливание, акцентирующее внимание гостя на моем уходе, чтобы внезапность этого не застала его врасплох. Все действия были заранее определены, как разворачивающаяся в театре пьеса.

Но я не сделала ничего из того, чего от меня ожидали. Вместо этого я совершила поступок, шокировавший не только барона и окасан, но и меня саму.

Я задала ему прямой вопрос:

- Почему вы хотите, чтобы я даровала вам право ложа, барон Тонда-сама? - Я улыбнулась, поддразнивая его и выставляя напоказ свои прелести, позволив губам своим приоткрыться, чтобы видны были зубы, хоть это не считалось хорошими манерами.

Симойё вскрикнула от ужаса, и одна ее рука тут же метнулась ко рту, а другая - к горлу.

Удивленный странным поведением окасан, барон ответил:

- Я долгое время провел вдали от родины, путешествуя в отдаленных землях и деля постель со многими красивыми женщинами. Но я тосковал по дому, включая и лишение девственности прекрасной майко.

Я продолжила свою дразнящую игру, слегка смещая вес тела на подушечке, покачивая своими почти обнаженными плечами и делая изящные жесты руками. Одета я была по последней моде майко, начиная от тщательно продуманных украшений для моего черного парика, включающих два гребня и серебряные шпильки, а также единственную ленту цвета пламенеющей розы, спускающуюся по моей обнаженной, накрашенной белой краской шее, и заканчивая кимоно, которое было бледно-розового оттенка, как нежнейшее облачко на закате, прихваченное поясом из розового атласа, украшенным бабочками и крошечными белыми цветами. Мои длинные, очень длинные рукава кимоно, расшитые жемчужинками, символизирующими снежную шапку на вершине горы Фудзи, а также черным шелком, изображающим склоны горы, издавали шелестящие звуки, когда я произнесла:

- Как это благородно с вашей стороны - стремиться лишить девственности майко. За этим вы прибыли в Чайный дом Оглядывающегося дерева?

- Да. Никогда прежде не встречал я женщины столь прекрасной, как та, что сидит сейчас напротив меня.

Я рассмеялась, проигнорировав его комплимент, как и должна была сделать.

- Завидую вашей возможности путешествовать, барон Тонда-сама. Я всего лишь майко и ничего не знаю о мире, расстилающемся за стенами чайного дома.

- Мир - очень тоскливое место, если в нем нет тебя, - произнес он.

- Да? Я слышала, многое изменилось в мире, лежащем за этими стенами, - ответила я, бросая барону вызов.