По расчету (СИ)

Чем ближе был день отъезда, тем сильнее я волновался, переживал и плакал. Когда сошёл снег, я чуть ли не каждый день ходил на могилу отца, говорил с ним, носил цветы, когда были деньги.

Мне было страшно. Я вот-вот должен был вступить в новую жизнь, взрослую, жизнь незнакомую и трудную. Детство моё подходило к концу. Мне было уже девятнадцать.

Дедушка, кажется, был спокоен. Моего жениха он знал, хоть и совсем немного. Он уверял меня, что это чудесный человек, хоть он и постарше меня. Я искренне надеялся, что «постарше» не означало шестьдесят лет. Дедушка никак не выказывал своих чувств, хотя я прекрасно знал, что ему жалко расставаться со мной. Он стал более раздражителен, чем прежде, часто на меня сердился, сердился и на слуг, но я видел, как он хмурится, слышал, как тяжело вздыхает, и я был уверен, что в душе он не хочет отпускать меня.

Однако пришлось. День отъезда настал. На улице только-только расцветала весна. Я собрал все свои скромные пожитки, оделся просто, по-дорожному, всё так же в траурные цвета, за что выслушал целую напутственную речь по поводу того, как я должен одеться для встречи с женихом. Дедушка старательно платил портным за то, чтобы сшили для меня красивую, светлую, лёгкую одежду, которую мне следовало носить в замке жениха.

Расставаться было тяжело. Я уезжал совершенно один — наши слуги, двое старых омег, остались со стариком, и я уезжал в богатой карете жениха, в окружении людей, которых не знал. За мной прислали дворецкого и кучера. Дворецкий был альфа в летах, совершенно седой, строгий и чопорный, одетый с иголочки, застёгнутый на все пуговицы. Я немного его боялся. На козлах сидел молодой чернявый парень, чуть старше меня, кудрявый и бородатый, одетый богато, но хранящий в себе простоту и весёлость лондонских предместий.

Прощались мы долго. Я много раз обнимал дедушку, плакал, обещал приезжать, а лучше забрать его после свадьбы к себе. Он держался сурово, но я видел, как в его глазах, окружённых морщинами, блеснули слёзы. После него я долго обнимался со слугами, все мы плакали, они всё наставляли меня и желали мне счастья. Наконец я, собрав силы в кулак, уселся в карету, в которую мне помог взобраться дворецкий. Я сел на бархатное сидение в окружении подушек, выглянул из окна и долго-долго махал уменьшающимся фигуркам около небольшого домика. Вскоре они скрылись, и я откинулся на спинку сидения, закрыл глаза и глубоко вдохнул.

Начиналась новая жизнь.

========== Глава 3. Прибытие ==========

Ехать пришлось долго — поместье герцога находилось вдали от Лондона, в тишине и покое. Погода стояла прекрасная — яркое весеннее солнце грело и ласкало только начавшую пробиваться травку, нежные зелёные листики деревьев, которые пока ещё не успели вырасти, первых бабочек и звонкоголосых птичек. Яркая зелень радовала взгляд: мы проезжали мимо крестьянских полей, на которых копошились крохотные фигурки, мимо лесов, ещё пока прозрачных, но уже покрытых зелёной дымкой, ажурной вязью молодой листвы, мимо лужаек и ручейков, мимо милых деревушек. В поместье мы добрались только к вечеру, когда уже начало смеркаться. Было ещё достаточно светло, чтобы видеть очертания предметов, но цвета я различал уже плохо, когда дворецкий проскрипел: «Мы въехали на земли Его Светлости». Я прильнул к окну, чтобы получше разглядеть местность, по которой мы ехали. Темень за окном сгущалась, я видел только очертания лесов и полей, которые проносились мимо нас с достаточно большой скоростью. После объявления границы герцогской земли мы ехали ещё долго — он владел большим поместьем, в котором приют находили фермы и деревни, а его собственный дом находился в самом сердце его герцогства.

Я уже порядочно устал, когда мы подъехали к большому дому, очертания которого заставили меня тихо выдохнуть — он был в несколько раз больше моего старого родового поместья. Огромный, массивный и приземистый, с башнями и башенками, со множеством флигелей, с огромными окнами, в некоторых из которых теплился свет.

Дворецкий протянул мне руку и помог выбраться из кареты. Мне было любопытно, куда же меня поселят — в этом доме или в отдельном маленьком домике, чтобы соблюсти правила приличия. Мне казалось, что совершенно безнравственно жить в одном доме с мужчиной, который ещё даже не жених мне, а только собирается сделать предложение. Оказалось, что герцог о такой ерунде и не задумывался — меня должны были поселить в основном доме, в отдельных нескольких комнатах, которые дворецкий назвал «ваши покои». Я был смущён. Уже давно я отвык от роскоши, но даже если бы меня привезли в такое богатое и большое поместье, когда наше ещё принадлежало нам, я бы смутился не меньше.

Старик дворецкий подозвал лакеев, велел им нести мой багаж, а сам, вежливо предложив мне руку, ввёл меня в дом, несколько даже торжественно.

Всё это было неправильно. Всё не так. Не должен жених-омега переступать порог будущего мужа до свадьбы. Это альфа должен ездить к омеге, ухаживать за ним, добиваться расположения. В моей душе укоренилось чувство, что всё идёт не так, как надо, но я прекрасно понимал, что это единственный мой шанс выйти замуж. Больше никто предлагать не станет.

В гигантском холле я не мог не задержаться. Повсюду висели картины в позолоченных рамах, повсюду был бархат, красный бархат расшитый золотом. Красное дерево, лакированные поверхности, чистота до блеска. Наш дом когда-то был роскошен по понятиям обедневших аристократов. Дом моего будущего мужа показался мне дворцом короля. Он и правда был достоин короля.

Долго рассматривать холл мне не дал дворецкий — он сказал, что уже поздно, и я должен отужинать и отдохнуть с дороги. Меня долго вели по галереям и коридорам, оформленным в разных цветах, богатым, уставленным диванчиками, столиками на резных ножках, вазами с тропическими цветами. Наконец я попал в «мои покои». Они состояли из нескольких комнат. Первая комната была чем-то вроде кабинета, в котором я мог бы заниматься чтением, музыкой, написанием писем и прочим, чем занимаются богатые омеги, не имеющие нужды работать. Я чувствовал себя неловко в подобной роскоши, будто не имел на неё никакого права. А имел ли? Я даже не был супругом герцога, а комнаты мои скорее напоминали покои короля, чем бедного омеги, только приехавшего в дом.

Второй комнатой была спальня. Широкая кровать, застеленная белым и нежно-бежевым шёлком, с бархатным балдахином, расшитым золотом, вызывала скорее благоговейный страх, чем желание провести на ней ночь. Третьей комнатой была ванная, вся белоснежная, вся сверкающая. Я даже прикрыл глаза, чтобы не видеть этого блеска.

Мои вещи оставили в спальне, лакеи удалились, а дворецкий задержался, чтобы спросить, не угодно ли мне до ужина что-нибудь ещё.

— А нельзя ли… нельзя ли поселить меня в комнате поскромнее? Я привык жить в одной комнате с отцом, мне неловко одному занимать целых три…

— Прошу прощения, сударь, это приказ герцога. Я не смею ослушаться его. Вам следует быть готовым к ужину через час.

Я кивнул, и он вышел. Спустя пять минут после него в комнату вошёл омега средних лет в чёрной блузке, чёрных брюках и сказал мне, что он мой личный слуга и будет помогать мне привести себя в порядок. Кажется, всё в этом доме имело цель смутить меня. Я вполне мог сам привести себя в порядок, но слуга, назвавшийся Виктором, настоятельно просил позволить ему помочь мне. Я согласился, тем более что я не знал, откуда взять воду, чтобы умыться, куда повесить свою одежду, и только слуга мог мне помочь. К счастью, вымыться в ванне мне было позволено в полном одиночестве, и мне не пришлось краснеть, пряча взгляд от слуги и стыдливо прикрываясь. Вымывшись, я был усажен на стул перед большим резным трюмо с зеркалом и множеством крошечных ящичков. Слуга принялся расчёсывать мои волосы, укладывая то так, то сяк, прикидывая, как мне будет лучше. Наконец он остался удовлетворён тем, что завил несколько прядей раскалённым щипцами, а самые передние заколол сзади. Разобравшись с причёской, он вытащил из шкафа роскошный костюм, куда дороже и красивее тех, что я привёз с собой. Я послушно надел всё, что мне было предложено, и взглянул на себя в зеркало. Шёлковая рубашка была богатого изумрудного цвета, тёмного, насыщенного, прекрасно подчёркивала мою светлую кожу и зелёные глаза. Она была достаточно узко шита, и облегала мою фигуру почти вплотную, и только рукава были широкими. Манжеты и воротник были украшены кружевом, такого же цвета, как сама рубашка, но расшитым золотом. Чёрные брюки ладно сели на меня, будто специально по моей фигуре были сшиты. Порывшись в ящичках комода, слуга вытащил оттуда золотое кольцо с зелёным камнем, наверное, малахитом, и подвеску с таким же камнем — капельку на золотой цепочке. Всё это было надето на меня, слуга окинул творение рук своих довольным взглядом и сказал, что я готов к ужину.