Осколки чужой жизни (СИ)

Ульяна Волхова

Осколки чужой жизни

Часть первая

Осколок первый

Моя привычная, счастливая жизнь лопнула, когда мне было десять. Но жалеть меня не надо, ведь привычная, упорядоченная, правильная жизнь лопнула у всех, потому что… Потому что началась война. Жестокая и беспощадная. Никто не верил, никто не ожидал, что в мирной, успешной стране разгорится бойня. По-другому, и не скажешь… Брат пошёл на брата, сын на отца, а отец на сына.

Никто не ожидал, что по трагической случайности погибнет молодой принц, единственный наследник короля, а знатные, сильные рода забудут о своём предназначении и в угоду своих мелочных амбиций начнут хладнокровно, безжалостно перерезать друг другу глотки, чтобы, как можно, ближе оказаться у трона, в идеале на нём. Никто не ожидал…

Мы смеялись, пока сильные мира сего грызлись между собой в кулуарах, но это перестало быть смешным, борьба за передел власти вышла на улицы, поля, луга, зашла в города и веси… И страна захлебнулась в крови. Казалось, крови было так много, что она могла образовать моря и реки, океаны.

Война душила, уничтожала всё, к чему приближалась.

И нигде нельзя было спрятаться. Нигде… Война вошла в каждый дом, собирая свою жуткую дань. Прошлась она и по моей семье, оставив круглой сиротой тринадцати лет отроду.

Я помню, как мы с бабушкой провожали отца, её сына, и моих старших братьев, её внуков. Из них не вернулся никто… Правда, тогда мы об этом ещё не знали, но уже учились жить одни.

Было трудно, но сдаваться было нельзя. Нельзя! Нужно было выжить и падать пример другим! На нас княгиню и княжну Аларских смотрели наши люди, такие же женщины и дети, такие же осиротелые. Мы и боролись за них и ради них. Раздавали приказы, устраивали госпиталя, руководили посевными работами.

Бабушка повсюду таскала меня с собой и нигде, нигде не давала спуску. Она не давала бездельничать, заставляла учиться, хоть чему-то, хоть как-то… Повторяла:

— Надо! Надо! Надо! Это твой долг!

Так и жили три года, пока один за другим не стали приходить письма с траурной каймой. Отец и братья погибли… Мы с бабушкой действительно остались одни. Бабуля держалась, честно держалась, но не долго. Ей хватило полгода. Полгода, чтобы угаснуть словно восковой свечи. И я сидела у её постели, в комнате со бархатными потёртыми портьерами на окнах. Помню, как сейчас. Было холодно и темно. От стужи не могли спасти наши старые, штопанные-перештопанные наряды, но мы привыкли, по крайней мере, настолько, чтобы не показывать вид. Бабушка полулежала и давала наставления… Опять было масса: «Надо!» и «Это твой долг!»

Я кивала и соглашалась, просто в свои тринадцать успела заметить: выживал тот, кто хоть за что-то цеплялся. А у нас, княгинь и князей Аларских, этой зацепкой всегда был долг. Долг перед людьми княжества, пускай крохотного, убогого, но нашего. Долг перед короной: все мужчины в роду обязаны были пройти военную муштру и дать присягу. Долг перед собой: мы обязаны были держать свои слова и блюсти свои честь и достоинства. У нас было много долгов, но не денежных(жили мы всегда лишь по средствам) — моральных.

Я кивала, соглашалась — старая княгиня говорила долго. Но вот она остановилась, протянула длинную, морщинистую руку для поцелуя и отпустила, пожелав спокойной ночи.

Это был наш последний вечер вместе: утром её холодное тело нашли в её такой же холодной постели.

И я осталась одна. Не совсем, у меня оставалось теперь уже моё единоличное княжество и куча Надо и Долгов.

Именно они и позволили мне остаться тут, на этой земле, а не уйти вслед за княгиней.

Это было не так сложно, как казалось с первого взгляда. Может, Княгиня Аларская предвидела, может знала, но трёх лет рядом, под её строжайшим контролем хватило, чтобы я могла худо-бедно править.

Да, по закону я была слишком юна — и мне полагался опекун, но какой закон, какой опекун, когда вокруг творится не понятно что?

Лично меня и княжество спасало расстояние, мы были далеки от основных битв, но к нам бежали беженцы и с нас требовали хлеб и людей, для новых никому не нужных сражений. Причём с обеих сторон… Да, к четвёртому году войны осталось только два Великих рода, оспаривающих своё могущество. Род Ламетри был более родовитым, род Лорский — побогаче.

И я не знала, что делать. Честно не знала. И это было страшно, потому что при неправильном решении никакие «Надо!» и «Долг» не спасут мой народ. Даже не народ, мою семью, потому что ближе, роднее у меня никакого нет.

Раньше было проще. Бабушка просто помогала той армии, где служили отец и братья. Они же поддерживали наследника, названного старым королём. Но, к сожалению, он был слабым, слишком слабым и не сумел удержать власть в своих руках, только усугубив положение. Он, его армия были разбиты. В живых остались единицы…

И вот передо мной два письма… Ламетри или Лорские? Лорские или Ламетри? Не знаю. Честно, не знаю! Я не знаю этих людей, не знаю, чего от них ожидать…

Пыталась поговорить с переселенцами, беженцами… Надеялась, что хоть они на какую-то мысль наведут. Но, нет… Да, среди них были те, кто хоть как-то соприкасался с войсками этих родов, но люди были столь напуганы, взбудоражены, что в их рассказах нельзя было обнаружить правды, только домыслы, сплетни. Примерно одинаковые для обеих сторон…

И я в панике, в бешенстве, в истерике. Всё сразу! Настолько, что встаю с кресла и несусь со всех ног в семейную часовню, по дороге будоража своих людей.

Не знаю, зачем… Не знаю, почему, но я туда вхожу. Мы, Аларские, никогда не были набожными, считали, что на богов стоит надеяться, но самим не плошать. Ещё нас с детства учили, что каждый достоин той жизни, которой достоин. Мы не просили, не молились — и семейная часовня, скорее дань моде, чем необходимости.

Но сейчас всё изменилось. Я вхожу, сажусь на одну из каменных скамей и смотрю на единственную скульптуру, скульптуру Бога-Создателя. У нас много богов, но Аларские в своей, только им присущей, манере, угодить решили только двум: Богу- Создателю и Богине Покоя. Но Богине Покоя часовен не посвящали, считалось, что ей хватало погребальных костров и прощальных обрядов.

— Мир создал, жизнь дал. За это спасибо. — говорил мой предок, заложивший и замок, и часовню. — С остальным справимся сами, пока Покой не накроет своей плащаницей.

В пантеоне Создатель был Главным, Верховным, а Покой его единокровной сестрой, поэтому за выделения их из остального сонма нас никто не осуждал, хотя были люди, которые считали, что род оскуднел, измельчал из-за нашего пренебрежения остальными Богами.

На это отец всегда отвечал:

— Если Они так мстительны и завистливы, зачем нам такие патроны? Зачем мне защитник, способный в любой момент нож вонзить в спину?!

И ничего не менялось. Бедно обставленная часовня, посвящённая лишь одному богу оставалась бедно обставленной и посвященной лишь Создателю. Так и жили до Войны, а потом всё стало неважным, мелочным, пустым…

Но сегодня я в часовне, взираю на холодный мрамор и не понимаю, зачем я здесь. Но сижу, всматриваясь в спокойное, умиротворённое лицо статую — и срываюсь…

Меня бесит умиротворение, спокойствие Бога! Бесит и всё! Ему ведь, всё равно, плевать на нас, на тех кого он сотворил… Всё равно, что подобие жизни, отлаженное моей бабкой и так поддерживаемое мной, может рухнуть в любой момент…

Я вскочила и закричала, хотя это выглядело более чем странно. Начала обвинять, жаловаться… Четыре года терпела, улыбалась, боролась, шутила, но всему же приходит конец.

Мне было жутко, потому что от моего выбора зависела не только моя жизнь, но и жизни моих людей, переселенцев, беженцев, таких же, как и я подростков, которых я буду вынуждена поставить под обстрел… И за всех, за всех я несла ответственность.