Белокурая гейша

Рид испытывал большое искушение продемонстрировать этим самураям, что западный житель равнин тоже может научиться их играм и уложить их на лопатки с помощью приемов, которым его обучил старый самурай в Йокогаме. Его учитель - сэнсэй - был одним из элиты Синсэнгуми, последних героических защитников Японии до начала внедрения культурных норм, ценностей и технологий Запада. После непродолжительных уговоров, подкрепленных для верности бутылкой сакэ, старый самурай детально изложил Риду неписаный кодекс правил, передающийся из уст в уста на протяжении многих поколений и неизменно пленяющий всех своим очарованием. Верность и честь.

Эта восточная философия была не нова для молодого человека, так как он придерживался схожих убеждений. Единственное различие заключалось в том, что самурай имел при себе два меча - с длинным лезвием и с коротким, - предназначенные для охраны ложа во время сна и потому всегда находящиеся под рукой. Он видел, что за пояса мужчин, преследующих девушку, были заткнуты именно такие мечи: с рукояткой, изготовленной из акульей кожи и тончайшего шелка, и с защитной пластиной, сделанной из золота и серебра. Ножны, раскрашенные в различные оттенки синего, красного и золотого, были покрыты лаком. По телу Рида пробежал холодок, когда он вспомнил изречение старого самурая, имеющего репутацию безжалостного воина: тот, кто хвастается, что никогда никого не убивал, просто отпускал тех, чьи головы следовало бы изрубить на мелкие кусочки.

Допив бутылку сакэ, старый самурай обычно заявлял, что большинство его соотечественников совершали самоубийство, вспарывая себе живот и извлекая внутренние органы. Когда же Рид подвергал сомнению святость подобных действий, учитель его обыкновенно ворчал и, сжимая горлышко бутылки спокойствия ради, пояснял, что у японцев живот считается вместилищем души, то есть духовного начала человека. Погружая клинок себе в живот, продолжал он, самурай таким образом вырывал жизнь из своего тела.

Как бы то ни было, что-то в жизни воина - буши - привлекало Рида. Честь была основой существования самурая, а бесчестья и позора следовало избегать во что бы то ни стало. От самурая ожидали проявлений доброжелательности и справедливого отношения, точно так же как и от джентльмена, которым воспитали Рида.

Тем не менее он не мог не задаваться вопросом, возможно ли сохранение и восточного, и западного кодексов в современном динамично развивающемся мире.

Эта мысль беспокоила молодого человека и заставляла сомневаться в том, какое будущее ожидает его собратьев в связи с тем, что дух Буши также требует от самурая быть верным своему господину. Рид принадлежал самому себе, но он присягнул на верность другому человеку и не мог подвести его. Осознавая, что на пути к выполнению его миссии встало большое препятствие, Рид стал мысленно повторять все то, чему его с охотой учил старый самурай: основы дзюдо, а также то, как с помощью мастерства, ловкости и гибкости побороть превосходящего по силам противника.

Рид был непревзойденным мастером рукопашного боя, но ему потребовалось некоторое время, чтобы освоить стиль битвы, в которой от него требовалось проявлять чудеса баланса и пластичности, а победа оставалась за тем, кто якобы готов был сдаться. Однако умение бороться и промежуточный мир между тенью и светом, в котором и существовали адепты буши и где секс и смерть тесно переплелись, пробудили в Риде первобытные желания. Ему хотелось обнажить кастет и развязать жаркий бой, от которого кровь вскипела бы в жилах, но он не мог. Вместо этого он должен покорно исполнять свою миссию, чтобы сдержать обещание. Джентльмен никогда не нарушает данного им слова.

Он обязан защитить девушку.

Рид издал низкий стон. Сердце его неистово колотилось в груди, а в глазах пылал дикий огонь, когда мысленно он задавал двум японцам провокационные вопросы. Они встретили его взгляд, но тут же отвели глаза, будто их застали за неким постыдным деянием. У Рида возникло зловещее предчувствие, что они без слов предупредили его: «Держись от девушки подальше, в противном случае мы нападем на тебя».

Точно такое же ощущение посещало Рида уже не раз, например когда он смотрел в глаза гремучей змеи, но это случилось вдали от Японии и ее своеобразных обитателей. Он знал запах опасности. Дух приключений пробудился в нем, еще когда он был мальчишкой и жил в Калифорнии, с интересом слушая истории, рассказываемые ему vaquero - старым мексиканским солдатом, работавшим на ранчо отца. Леденящие кровь байки о banditos, рыщущих по заброшенным дорогам в поисках потерянных сокровищ, наполнили голову мальчика странными мечтаниями. Его отец отослал его учиться в школу на Востоке, чтобы подавить страсть сына к путешествиям и сделать из него человека, которого можно было бы по праву назвать «джентльменом, идеализирующим оседлый образ жизни». Рид же не имел ни малейшего желания превращаться в бизнесмена в черном костюме, сидящего за столом переговоров, лизоблюда, отказывающегося чистить ботинки на улице.

Ему не исполнилось и двадцати лет, а он уже успел побывать в Китае вскоре после окончания франко-китайской войны. Он работал на американскую торговую компанию, ликвидируя суеверных китайских повстанцев, которые разобрали часть железнодорожного полотна на участке от Вусунга до Шанхая и направляли локомотивы прямиком в реку. Рид осознал, что в глазах местных жителей он представляется «чужеземным дьяволом», но это не помешало ему совершить путешествия к пустынным берегам Кореи, а позднее, на протяжении нескольких следующих лет, к грязным водоемам, унылым равнинам и длинным цепям горных хребтов Китая. Здесь он занимался конфискацией обшитых железом военных кораблей, чтобы локомотивы могли беспрепятственно ходить по всем странам Востока.

Но ни одно из его прежних приключений не подготовило его к тому, с чем он столкнулся сейчас. Он ухмыльнулся двум самураям. Они отказывались смотреть на него, чуть слышно переговариваясь о чем-то между собой. Рид подумал о том, какими же подозрительными являются эти японцы, не подпускающие к себе других людей. Он вспомнил, как впервые увидел жителей этой страны через подзорную трубу, когда осматривал побережье Йокогамы, готовясь к высадке. Восемнадцать дней плыл он на пароходе, и сначала Япония представала перед ним всего лишь как крошечное пятнышко на горизонте, которое потом окрасилось в фиолетовый цвет и, постепенно увеличиваясь в размерах, превратилось наконец в конус горы Фуджи, чей высокий склон грациозно поднимался над кромкой воды.

Так как небо было голубым и безоблачным, глазам Рида открылся процветающий город с населением более ста пятидесяти тысяч человек. Лучи заходящего солнца светили прямо на гору, яркой дугой озаряя построенный на побережье город. Синяя черепица крыш деревянных домов искрилась, напоминая каменную дорогу, ведущую за пределы города к величественным склонам, покрытым лесами, состоящими из сосен, пальм и бамбука.

Рид различал морскую дорогу - Бунд, - ведущую к выстроенным на побережье клубам для иностранцев, отелям и резиденциям. То были места собраний для многих путешественников с Запада, при каждой удобной возможности приплывающих в Японию в надежде привить свое видение о цивилизации ее жителям, которые на протяжении многих сотен лет прекрасно жили и процветали и без нее. Рид избегал контактов с англичанами и другими гайджинами, занимающимися в городе торговлей.

Его миссия была тайной.

И опасной.

На кону стояла жизнь девушки.

Хотя Рид держался очень сдержанно, его пытливые голубые глаза и высокий рост привлекали к нему повышенное внимание, куда бы он ни направлялся. Крестьяне толпились вокруг него, задавая вопросы о Западе и внешнем мире и дотрагиваясь до его одежды. Особенно молоденькие девушки. И Риду нравились их быстрые пальчики, порхающие по его кожаному жакету, их хихиканье и то, как они прикрывали рот ладошками, их крепкие молодые груди, щекочущие его торс, и неторопливые прикосновения к его узким крепким бедрам, их явное любопытство касательно холмика у него между ног. Ничего подобного ему никогда не доводилось испытывать у себя на родине, где женщины носили одежду однотонных цветов, чтобы не выделяться из толпы, и строго контролировали собственные тела, чтобы даже в общественном месте создать вокруг себя маленький островок недосягаемости.