Не в сказке (СИ)

— Через полторы недели. Может быть, — рубашку он расстегнул до конца и, отбросив руку Мира, взялся за молнию на его брюках.

Пальцы Мира тут же сжались в его волосах. Потянули, а через секунду держали уже только воздух. Короткие, гладкие и шелковистые пряди просто выскользнули из его руки.

В ответ рычаг звонко щёлкнул, и спинка водительского сидения плавно откинулась назад, опрокидывая Мира фактически на спину. И плевать, что они в пробке стоят. В пробках можно проторчать не час и не два. И много чего успеть. Например…

Пётр расстегнул на нём брюки и, высвободив быстро наливающуюся плоть, накрыл губами головку, проследил языком вены, обвивающие ствол под тонкой кожей, тихо гортанно рассмеялся.

Сдержать стон Миру не удалось. И тихое «остановись» прозвучало почти, как мольба. Горячий рот Петра мутил рассудок, а тихий смех прошелся по позвоночнику мягкой лапкой.

Вместо ответа Страхов только шире распахнул на его груди рубашку и погладил раскрытыми ладонями грудь, покатал меж пальцев напряжённые горошинки сосков, глубже вбирая в себя его возбуждённый член.

Мир выгнулся, царапая пальцами обивку сидения. Кровь зашумела в ушах, и с языка сорвалось долгим стоном:

— Ненавижуууу….

Смех с губ Петра так и не сорвался. А был бы он торжествующим. Восторженным. Совершенно довольным. Наверное, он напоминал бы кошачье урчание. Только Пётр молчал, лаская такое желанное тело, исторгая из него тихие стоны и проклятия. Но ему, кажется, было всё равно.

Мир кусал губы, мотал головой, рассыпая волосы, то стонал тихо, то негромко вскрикивал. И плевать было, что вокруг них — машины, что любой, кто пройдет мимо и бросит взгляд, в окно — увидит, как он извивается. Как скользят по вискам крохотные слезинки от ненависти к самому себе, своему телу. Слабый… Слабый!

Пара резких глубоких движений, ладонь почти грубо скользит по влажной плоти, сжимаясь, и ещё… и ещё резче… Чуть сжалась в основании члена и губы снова сомкнулись на головке, до последней капли собирая семя.

Мир обмяк, чувствуя, как к удовольствию примешивается боль от закушенной губы. Ему удалось сдержать крик…

Закинув голову, он зажмурился. Петр не увидит слез в его глазах. Никогда. Даже если он выиграл.

— Я не буду говорить тебе спасибо, — голос был глухим, севшим. — Что дальше?

— Я не жду от тебя благодарности, — качнул головой Пётр, бумажной салфеткой промокнув уголки губ. — Я всего лишь хочу тебя. И твоё тело хочет меня. Но ты ведёшь себя как ребёнок и бегаешь. От меня и от себя.

— У меня есть человек, которого я люблю, — глухо произнес Мир и поднялся, пытаясь привести себя в порядок. Вовремя: впереди в скоплении машин наметился просвет. — Может, я и веду себя, как ребенок… Я просто не хочу ему изменять, — Мир медленно выдохнул. — Мне нужно выпить.

— Тогда поехали ко мне. Этого добра хватает. И бокалы богемского стекла тоже. — Пётр откинулся на спинку сидения и прикрыл глаза. — Я исчезну с твоего горизонта, когда он вернётся. Даю слово.

— Почему бы тебе не исчезнуть сейчас? — Мир покосился на Страхова и тяжело вздохнул. Как бы он к нему не относился, Петр был привлекательным. Волнующим. Даже сейчас. Пробка понемногу рассасывалась, и Мир выдохнул почти с облегчением.

— Я не хочу исчезать сейчас, Мир. Просто не хочу. — Губы пекло и эта блядская красная кайма просто бесчеловечно зудела. Пётр облизнулся и бросил на него взгляд из-под полуопущенных ресниц. — Я хочу тебя. Я ХОЧУ ТЕБЯ. И на ближайшие несколько дней тебе придётся смириться с этим фактом.

Машина перед ними тронулась с места, и Мир нажал на газ. Хотел, было, выматериться — грязно, грубо, но вместо этого только обреченно выдохнул:

— Мне ведь от тебя не избавиться, да? Адрес диктуй, герой-любовник.

— Полторы недели, Бикбаев. Я своё слово держу, — глаз он так и не открыл. Продиктовал адрес, великолепно проигнорировав ироничное обращение, но вдруг усмехнулся. — И заметь, в любви не признаюсь и не клянусь испортить тебе существование.

— Сделай ты это, и я бы в тебе разочаровался. И никакой спор меня бы не сдержал, — Мир прикинул, как быстрее добраться до квартиры Страха и свернул, съехав с главной дороги. — Да и ты мне никогда не врал. Так что услышать от тебя признания в любви мне не светит. Случаем, еще одна бутылка «Кристалла» у тебя не завалялась?

— Четыре. Сопьёшься, деточка, — хмыкнул Пётр. — Но ты прав, это было бы верхом идиотизма. Да и оно тебе не надо. А мне так особенно.

— Не сопьюсь, — хмыкнул Мир, стараясь не думать. Вообще ни о чем не думать. — Верх идиотзима — признаваться мне в любви? — он расхохотался, пользуясь тем, что из-за светофора машина не двигалась. — Забавно…

— Скажешь, нет? Знаешь, что о тебе говорят? Мужчина-мечта. Красив, богат, перспективен…… мало кто вспоминает, что ты живёшь с другим мужчиной. По тебе сохнут и падают к твоим ногам, и в штабеля укладываются. Так что признаться в любви тебе — ещё большее самоубийство, чем минет на скорости……

— Бред… — выдохнул Мир. — Я обыкновенный человек со своими недостатками, проблемами и «тараканами» в голове. Легко любить образ. Но не думаю, что кто-то из этих… штабелей… смог бы выдержать меня в реальной жизни. Это не настоящая любовь. И я — не мечта.

— Я о том же, — пожал плечами Страхов. — С тобой… ммм… интересно спать. Секс был прекрасен, спасибо. Но жить с тобой… Ты же стерва, Бикбаев.

— Ну, спасибо за ласку, — Мир фыркнул. — И как это, интересно, Макс до сих пор живет?

— Маленький грешный Святой? — выгнул бровь Пётр. — Не знаю. И, откровенно говоря, нет желания лезть в ваши отношения.

— Только попробуй, — глаза Мира сузились, а в голосе зазвучала настоящая, не прикрытая угроза. А потом растворилась, словно ее и не было. — И нет, Макс — не святой. Просто… — он задумался о том, как ответить, не затронув скользких тем. — Просто он меня любит. Таким, какой я есть. И да, Страх, я — стерва. Тут ты точно угадал, — Мир сделал пару поворотов и припарковался перед одним из подъездов красивого, явно элитного многоэтажного дома. — Не маловат ли шалашик для тебя, а, Пьер? Или тут у тебя нечто вроде зала ожидания на вокзале между поездками?

— Можно сказать и так. Много ли надо молодому-холостому? Кровать-траходром, кухня, душ и шмоточная…. Я нечасто здесь появляюсь, — Пётр передёрнул плечами и выбрался из салона. Подождал, пока к нему присоединится Мир и вошёл в парадное, одарив консьержку шикарной улыбкой, отчего у тётушки едва не случился приступ.

Мир еле слышно рассмеялся и тоже улыбнулся одной из своих самых роскошных улыбок. Ресницы опустились и тут же взметнулись вверх. Теперь эта очаровательная дама долго будет вспоминать его улыбку, но зато описать его лицо вряд ли сможет.

— Этаж? — стоило им зайти в лифт, как улыбка Мира изменилась. Стала почти наивной и чуть отстраненной.

— Скворечник. Жми последний, не ошибёшься, — Пётр прислонился плечом к стенке. — Посмотришь, как выглядит ночной город с высоты тридцатого этажа.

Мир нажал кнопку и тоже прислонился к стене. Скоростной лифт бесшумно закрыл двери и взмыл вверх. Уши чуть-чуть заложило.

— Ты не очень удивишься, если я скажу, что мой рабочий кабинет расположен на тридцать четвертом? — Мир невинно похлопал ресничками.

— Ну что ты, впаду в ступор и начну колотиться головой о стену, потому что в этом мерянии пиписьками ты меня переплюнул. Пойду повешусь на воздушном шарике, — фыркнул Пётр.

— Не забудь пригласить меня, когда решишься. — Дверь лифта открылась, но Мир не двинулся с места, словно еще сомневаясь. — Похоже, самое время сослаться на головную боль и смотаться, — он чуть криво улыбнулся.

— Ты собирался напиваться. Я один четыре бутылки «Кристалла» не осилю, — Пётр обнял его за талию и вывел, легонько подтолкнув к самой дальней двери на площадке. — Так что сегодня ты мой собутыльник. И не только.

— Я бы предпочел ограничиться только этим пунктом программы, — Мир переступил порог квартиры. Он знал, что ведет себя, как капризная девственница, но по-другому просто не мог. Что-то внутри не давало беспрекословно сдаться. — Здесь весь ты, — он с любопытством огляделся. Строго, но дорого без вульгарной роскоши. Минимум мебели, но все на своих местах. — Мне нравится.