Perfectly entwined (СИ)

Когда Луи оказывается более или менее обездвижен приходит очередь Гарри. Убийца обращает на него полные тьмы и гнева глаза и требует:

— Дай чёртов пакет, слабак!

Гарри глотает оскорбление. Принимает заслуженно. Руки трясутся и он никак не может совладать с собственным телом, словно болезнь вместе с Луи подчинила себе и его.

— Давай, я сделаю, — опасливо приближается Лиам, но Зейн останавливает его взмахом руки. Вторая крепко держит дёргающиеся руки Луи.

— Не лезь в это, Лиам. Он сделает сам! Или сделаю я.

Гарри знает, что Зейну плевать на его пару: он просто задушит его, уберёт таким образом с дороги, как помеху. Но сил сделать движение вперёд нет. Сон стал явью. Бежать некуда. Всё кончено. Гарри не может даже крикнуть, потому что едва дышит. Он может только следить, как неумолимо, словно палач за своим оружием, тянется Зейн за пакетом.

— Хорошо! — сдаётся он. Подползает ближе.

От Луи не пахнет той летней сладостью, к которой он привык. Противный запах грязи и разложения словно копошащиеся в носу червячки. К горлу вновь подкатывает тошнота, но ледяная злость Зейна отрезвляет.

— Только осторожнее, — предупреждает Найл.

— Буду.

Шелест целлофана, как приговор. Приговор Луи к смертной казни через удушение. Как не горько, но вынес этот приговор его лучший друг Найл, а исполнить собирается возлюбленный парень. Но, быть может, этим Гарри избавит его от мучений.

Его окутывает безразличие к жизни, поглощает желание бороться. Накрывает усталость.

Отрешённо он натягивает пакет Луи на голову. На лицо. Зубы щёлкают в дюйме от пальцев Гарри, но страха нет. А потом шелестящий целлофан скрывает блёклые, белёсые глаза, трепещущие крылья ноздрей. Отвратительный, наполненный чёрной густотой рот.

— Ты уверен, что эту тварь можно лишить жизни банальным удушением? — задаёт свой вопрос Зейн.

У Лиама тоже есть вопрос, и он, перебивая своего навязанного судьбой парня, спрашивает:

— Лучше скажи, ты уверен, что это сработает?

— Я ни в чём не уверен, ладно?! — срывается Найл. Его пальцы трясутся, когда он открывает сумку, достаёт оттуда кислородную маску и запакованный шприц.

Гарри трудно сосредоточиться. Реальность густеет, наполняется тягучей пеленой усталости и обречённости. Лиам помогает Зейну перевернуть Луи на спину. Пакет съезжает с лица в сторону, и Саманта наклоняется, нежно поправляет его. В её широко раскрытых глазах отражается закрывающая половину северной части неба туча и ужас при мысли о том, что все их усилия тщетны и Луи просто умрёт.

Ласково, будто они дома, в своей постели, и Гарри вернулся с вечернего спектакля, а Луи уже спит, он наклоняется, прижимается бёдрами к дёргающемуся, дрожащему телу своего парня. Но не целует, как привык за проведённые вместе годы. Он кладёт пальцы на горло под пакетом и медленно вдавливает их в плоть.

Белый, полупрозрачный целлофан очерчивает контуры тонкого носа, а вот безумные, блёклые глаза почти не видно. Гарри трудно делать то, что он делает, не имея визуального подтверждения. Глядя на покатые плечи, на бешено вздымающуюся грудь, такую родную, ту, к которой привык прижиматься в поисках успокоения и защиты, Гарри пассует.

— Сделай это, чёрт возьми! — кричит на него Зейн.

Собственные плечи сжимаются под грузом ответственности и боли. Гарри чувствует капли на лице. Крупные, они катятся по щекам, попадают на губы. Нерешительно, совсем немного усилив давление, Гарри облизывается и не чувствует соли. Только вода, со звоном и шорохом падающая на пакет, разбивающаяся о лицо Луи, даёт понять, что это не его слёзы.

От осознания, что в такой трагической, такой нереальной ситуации он не плачет, появляются силы. Словно приходят энергией из начинающегося дождя. Гарри тянется всеми чувствами к своей родственной душе, но в ответ глухая тишина. И только тело, что больше не принадлежит Луи, дёргается и сопротивляется связывающим его путам.

— Твою мать! Ты…

В этот раз Зейн не успевает закончить очередное ругательство: Гарри сжимает коленями и бёдрами тело своего парня, чтобы удержаться на нём, а руки убирает от горящей в лихорадке вируса кожи. Он хватает Зейна за куртку и резко тянет на себя.

— Клянусь Богом, если ты сейчас не заткнёшься, то займёшь место Лу в этой грязи!

— Ты… что?… — опешивает Зейн.

— Ты будешь следующим, кого я придушу, если не отвалишь! — злится Гарри.

Гнев на болезнь, на всю эту никчёмную жизнь, на людей, что всегда были монстрами в душе, и с наступлением беззакония показали свои лица, бурлит в груди. Он направляет этот гнев на единственное, что возможно. На то, что ему должно совершить.

Гарри отталкивает Зейна и возвращает руки на шею Луи. И душит его.

Тварь, в которую он обратился, умирает медленно и совершенно неслышно для эмоций Гарри. Где-то за краем его сознания, сжавшегося до точки мира, ругаются Зейн и Лиам. Холодные слова убийцы о том, что нельзя затягивать, что на сопли и сантименты нет времени, перекрывают горячие попытки друга защитить Гарри. Лиам утверждает, что они в относительной безопасности, но его соулмейт не согласен.

— Как же ты не поймёшь, — впервые в голос Зейна проникают эмоции страха. Даже сосредоточенный на давлении пальцев и хрип Луи Гарри слышит их. — Они придут. Они всегда приходят!

Дождь усиливается. Бьёт по поникшим плечам, пропитывает одежду.

— Ты думаешь, они могут чувствовать нас на больших расстояниях? — уточняет Саманта. Её золотистые волосы липнут ко лбу, ресницы склеились. Она спрашивает о поведении заражённых, но отстранённо, будто эта информация не касается её напрямую. Упрямые, сильные глаза направлены только на Луи. На его затихающие движения.

— Нет. Не могут. Но жизнь — сука, и её любимый закон заключается в том, что если что-то плохое может случиться, то оно обязательно произойдёт, — Зейн отворачивает полу куртки и прячет за ней сигарету. С нею, зажатой в зубах, он цедит: — И друг ваш не выживет.

— Это мы ещё посмотрим! — отвечает на вызов Найл. Может даже не Зейну. Самой Вселенной.

Гарри медленно поднимается с окончательно замершего тела: сердце в этой груди уже не бьётся. Как впрочем и в его собственной.

— Оказалось, что эту тварь можно задушить.

Хрипло, словно он не душитель, а жертва.

В поднявшемся ветре, в летящих по воздуху кристаллах воды внезапно оказывается заперт солнечный свет. Выглянувший меж тёмных дождевых облаков случайный луч слепит глаза, но звучит надеждой в сердце Гарри. Найл поджимает губы и сдвигает его в сторону. Неаккуратно и грубовато.

— Нас учили делать искусственное дыхание, — вызывается Саманта. — Я могу.

Но Хоран не отвечает. Только смаргивает воду с ресниц и даже не глядит на девушку.

— Он считает, подожди, — успокаивает Лиам её рвение, положив крупную ладонь на девичье плечо.

— Что считает?

— Сколько длится клиническая смерть.

Гарри тоже считает. Не помнит, сколько должно быть секунд, но они складываются в бесконечность, когда ни дождь, ни угроза быть сожранным, ни даже сам разверзшийся под ногами ад не смогут заставить его отвернуться от вида мёртвого Луи.

Изломанное борьбой тело неподвижно. Пакет на лице шелестит и шевелится лишь благодаря каплям. Дождь льёт с неба и собирается в лицевых углублениях. Глаза Луи теперь полны дождевой воды, а Гарри внезапно, во всём этом ужасе думает о том, что его парень — сталь. Не вода.

— Он выкарабкается, Гарри. Не бросит тебя, — словно в ответ на его мысли тараторит Найл, сдёргивая с бездыханного тела пакет. Мокрая кожа под его пальцами выглядит гладкой. Мёртвой. — Саманта! Не нужно рот в рот, на случай, если эта штука передаётся через слюну. Бери вот.

Он протягивает ей кислородную маску, и Гарри хочет возмутиться — почему не он! Но руки безвольно висят вдоль тела, заледеневшие пальцы подрагивают. Вся его сила ушла на то, чтобы убить Луи, воскресить его он доверяет друзьям.

— Нажимай, вот так, — показывает Найл, — когда я киваю.