Perfectly entwined (СИ)

Над верхушками деревьев золотятся первые лучи рассвета; солнце пронзает мрак огненным мечом, заставляя его уползать прочь. В одно из выбитых окон Луи видит массивный книжный шкаф из тёмного дерева, забитый под завязку пыльными корешками книг. В попытке спасти Гарри от мерзкого ощущения разложения собственной души под воздействием проникшего в кровь вируса, Луи сворачивает в этот дом. Книги помогут восстановить душевное равновесие и не утопить родственную душу в болоте этой гнили.

От Гарри почти ничего не слышно, и как ни странно, это успокаивает. Окажись они в опасности, его пульс заметно участился бы, и Луи уловил эмоцию страха — холодную и острую. Но Гарри в безопасности, окружённый друзьями. Его сонное настроение, едва заметное, слишком далёкое, навевает сон и на Луи.

В гостиной этого дома царит разруха. Не обращая внимания на беспорядок Луи бросает диванные подушки на пол у книжного шкафа, стаскивает тёплый пушистый плед, чтобы обернуть его вокруг плеч. Холод забирается глубже в кости, неприятно кусается изнутри. А поверхность кожи горит, будто покрытая маслянистой плёнкой подожжёного бензина.

В душе царит смятение. Даже внезапное спокойствие, пришедшее на смену суете последних дней не радует. Луи корит себя в том, что их с Гарри история закончилась так скоропостижно и ничтожно, за то, что дал себя заразить и всё испортил. Золотистые буквы названий, тёмно серые на светлых корешках, почти чёрные и витиеватые — они все плывут перед глазами. Луи бродит взглядом меж полок, пытаясь найти ту единственную, которой посвятит своё последнее утро, а нужная всё не попадается на глаза. Мысли всё возвращаются к Гарри, и будто разбуженный вниманием Луи, в ответ приходит короткий импульс. Луи вздрагивает, ощущая чужую обиду, неподъёмный груз одиночества и боли. Гарри кажется, что его предали.

— Глупый мой малыш, — говорит Луи в молчаливую пустоту, надеясь что каким-то чудом его последние слова достигнут ушей Гарри. — Я люблю тебя.

Голос звучит слишком громко, хотя Луи почти шепчет — всё в этом месте застыло в безмолвии, будто граница между жизнью и смертью, между наполненностью светом и воздухом и опустением покинутых домов. Солнце взбирается по небосводу всё выше, лучи его светят всё ярче, всё горячее, будто задались целью выжечь ненужную крупицу жизни, которой является Луи, из этого забытого временем места.

Они толком не попрощались, и, возможно, это единственное, о чём так сильно сейчас жалеет Луи. Гарри придётся пройти сквозь весь ужас погрязшей в смерти страны. Пройти в одиночестве. Но время бежит вперёд, драгоценные секунды утекают сквозь пальцы, и Луи не хочет тратить их на сожаления. Он отворачивается от книг — коллекции чужих фантазий и жизненного опыта, и ложится прямо на пол, подминая под себя подушки. Его мозг, усталый и беспомощный, отказывается работать, мигрень приближается — одинокий, чуть слышный колокольчик уже превратился в протяжный звон. Тем не менее он ещё в сознании. Он ещё он.

Луи закрывает глаза и тянется сквозь пространство к самым светлым воспоминаниям о Гарри. В быстрой смене счастливых мыслей он не замечает, как засыпает.

〄〄〄

В окно льётся послеполуденное солнце. Линии электропередач, бесконечные полосы проводов, тянутся вдоль пути много миль кряду. Гарри смотрит на них сквозь прикрытые ресницами веки, слушает гудящий в них ток, абстрагируясь от звуков внутри автомобиля.

Рука Саманты в его волосах, ласкает так, как ласкал бы Луи. Девичье бедро, затянутое грязной джинсой, прижимается к ноге. Но она не его родственная душа, она не Луи.

И становится неважно, что она тоже потеряла любимого человека. Её боль выглядит незначительно в сравнении с чувствами Гарри. Да и как вообще можно приравнивать потерю родственной души к едва зародившемуся чувству?

В груди пустота соизмеримая размерами с самой Вселенной. Гарри кажется, что туда затягивает солнечный свет, тепло, разговоры друзей, а главное — чувства и мысли. Машина трясётся и подпрыгивает на отвратительной, заброшенной дороге, и каждый толчок проходится по нервам. Гарри выворачивает наизнанку. Ему хочется покоя, но глубоко в душе он знает — даже полная неподвижность и беспамятство не избавят его от ужасного чувства внутри. Любой, потерявший свою пару, испытывает это.

Избавлением может стать только смерть.

Но верные друзья не позволят ему умереть. Гарри прячет злость в себе, делает вид, что спит — он не в силах разговаривать с ними. Ему кажется, что Лиам предал их, несмотря на благодарность, которую испытывал к другу Луи, когда тот не позволил открыть двери, накрыв панель рукой. Но вместе с Луи позади остались причины жить, желание быть человеком и продолжать путь. Гарри сжимает пальцы в кулаки — напряжение сковывает его тело, и кажется внутри гудит тот же ток, что в сопутствующих их пути проводах.

— Как он?

Лицо Лиама посеревшее от усталости, шея и плечи вымазаны в грязи — она перемешалась с потом и скаталась тёмными хлопьями. Он интересуется о самочувствии Гарри у Саманты, а в ответ хочется послать его подальше. Засунуть полный сочувствия вопрос между зубов и врезать кулаком хорошенько.

Гарри игнорирует свою злость и участие друга, продолжая делать вид, что спит.

— Вроде он заснул.

— После такой истерики сон нужнее всего, — грустно добавляет Элизабет.

Гарри не испытывает стыда за свою слабость: за долгие часы слёз, за попытки уговорить друзей вернуться — не оставлять Луи там или оставить Гарри вместе с ним. Они все измучены случившимся, но только он будет жить с ощущением невосполнимой утраты, с чувством, когда имел, но не смог удержать.

Ничто никогда не залечит эту рану.

Ему и правда нужно было остаться со своей родственной душой. Он мог бы дождаться, когда Луи потеряет над собой контроль — несколько минут агонии, но потом они были бы вместе. Пусть и жалким подобием людей.

— Я сверну на следующем съезде, — предупреждает Лиам. — Там есть заправка.

Его палец с грязным ногтем стучит по стрелке, указывающей на уровень бензина. Элизабет приподнимается, чтобы дотянуться до карты, лежащей между Лиамом и Найлом. Последний слишком увлечённо терзает радиоприёмник, чтобы помочь другу.

— Оно к чертям сломано или что? — зло восклицает он, и тут же испуганно замолкает, боясь потревожить Гарри. — Я не могу поймать ни одну передачу.

— Скорее всего дело в местности, — неуверенно произносит Саманта. — Слишком далеко от цивилизации. Луи потому и выбрал эту дорогу.

— Не говори о нём, — зло бросает Гарри, больше не пытаясь делать вид, что спит. Он выпрямляется на сиденье под удивлённые взгляды друзей.

В машине застывает напряжённая тишина. Рука Саманты замирает в его волосах, и сама девушка растерянно смотрит в горящие гневом глаза.

— Я же не…

— Просто не произноси его имени! — требует Гарри.

Слишком больно — рана в сердце кровоточит, и любое слово о Луи, любое воспоминание вслух, подобны крупинкам соли на лишённой кожи плоти.

— Если бы трансляции были, мы давно поймали бы нужную волну, — Гарри вновь откидывается на сиденье и продолжает безразличным голосом, будто они не застряли посреди этой эпидемии, будто всё происходит не с ними. — Но страну поглотил хаос. Военные не врали.

Найл выключает приёмник и отворачивается к окну, давая понять, что не потратит больше ни секунды на бесполезное занятие. Должно быть для него легче играть мудачество с толикой безразличия, чем показать свой настоящий страх. Гарри вспоминает, как они застряли на чердаке: Найл указал на Луи пальцем в пыли и сказал, что ради него стоит постараться. Теперь Луи больше нет, ради чего он должен стараться?

Но Элизабет не отступает:

— Ерунда. Почему ты так думаешь? Просто это не дорога в прямом смысле, а тропа сквозь холмы, опоясывающие эту часть штата.

Гарри указывает на голубую линию, прочерченную рукой Луи поверх глянцевой поверхности карты, а потом большим пальцем за спину, в окно.

— Сейчас мы практически на вершине одного из холмов. Если бы сигнал был, мы бы поймали его.