Perfectly entwined (СИ)

К океану, как завещал Луи.

За закрытыми веками в темноте, под бесперебойный шум двигателя и усталое молчание друзей, Гарри теряет счёт времени. Он не думает ни о чём, запертый в оцепенении вынужденного одиночества, словно плавает в извечной абсолютной темноте.

Медленно, почти незаметно оставшиеся звуки меркнут. На смену им приходит шум прибоя. Гарри ощущает ласковую воду, омывающую щиколотки, и солёный тяжёлый ветер, безошибочно выдающий близость бескрайней водной глади. Измученный ночной истерикой, он не замечает, как проваливается в сон.

Но боль не отпускает и тут, в мире собственного подсознания. Безмятежность пустого пляжа не в силах унять разочарование. Гарри открывает глаза, пялясь в серый потолок машины, потому что даже во сне его не покидает мысль о том, чтобы вернуться к Луи. Но мотоцикл оказался принадлежащим другому: тому парню, одетому несмотря на жаркое солнце в кожаную куртку.

Вместе с ним и его мотоциклом за горизонтом, в поднятой шинами пыли, растаял последний шанс на возвращение.

Гарри моргает, раз, другой. Смаргивает наваждение, навеянное сном. Уставшие руки покоятся на собственных коленях и он с удивлением смотрит на них, словно на чужие. Тёмные ободки окружают удлинённые кончики пальцев: грязь или что-то другое засохло под ногтями и почернело. Как же сильно они изменились за эти дни. А похожи ли они ещё на людей? И даже если им удастся выбраться из страны, руководствуясь планом Луи, примет ли цивилизованный мир дикарей вроде них? Прежними быть уже едва ли удастся.

Лиам будто слышит его мысли: убирает руку от сердца и кладёт на локоть Гарри, ободряюще сжимая.

— Как ты? — спрашивает Саманта, и Гарри кажется, что она обращается к Лиаму, но встревоженные глаза из зеркала заднего вида глядят в его лицо.

— Почему ты спрашиваешь у меня? Это Ли напугал нас всех, — довольно грубо бросает он в ответ, но Сэм не теряется.

Гарри видит как глубоко она вдыхает воздух и медленно выпускает его наружу, видимо пытаясь побороть раздражение, вызванное его агрессией. В другое время Гарри сошёл бы с ума от мысли, что задел чьи-то чувства, но сейчас ему всё равно. Он уже свихнулся вместе с этим миром и всем случившимся.

— Гарри, — нарочито медленно произносит девушка. — Плачь. Страдай. Кричи. Но не копи в себе злость.

То и дело она отводит взгляд, чтобы посмотреть на дорогу впереди, но всё равно возвращает к нему сквозь висящее вверху зеркало. Выражение её лица не поддаётся расшифровке.

— Детка, никто из нас не может представить какую боль испытывает твоё сердце, потерявшее свою вторую половину. Мы даже не пытаемся, — её глаза действительно полны жалости. — Но попробуй понять: от того, что ты ненавидишь мир он не станет лучше. Он останется таким же дерьмом, а вот твоя человечность сгниёт. Разве Луи это понравилось бы? Видеть тебя озлобленным и полным ненависти?

Гарри даёт ей знать, что она права, приподняв уголок губ в кривой улыбке, оставив при себе тёмные мысли. Он понял сегодня, когда увидел брошенный и разграбленный магазин: они всего лишь бултыхаются в медленном потоке смерти — мусор, подхваченный разбушевавшимся течением сточной канавы.

Ей удаётся достучаться до его эмоций, разбитых исчезновением из них Луи. Злость на друзей сходит на нет, но полное мрачной обречённости настроение остаётся с ним на протяжении этого долгого дня, и вряд ли покинет теперь когда-нибудь.

Солнце клонит к западу свой обжигающий бок, день истончается, и отрезка голубой линии, прочерченной уверенной рукой Луи на карте, остаётся всё меньше. Элизабет шелестит сладостями из сумки Саманты — сухие пайки и консервы военных, которыми поделился капитан, забыты до других, более отчаянных времён.

На звук разворачиваемого шоколада Лиам морщится, но Элизабет силой заставляет его поесть. Бледность со щёк почти ушла, и только в глазах застыла странная смесь тоски и удивления. Он благодарно берёт свой твикс и методично пережёвывает, будто вовсе не чувствует вкуса. Всех заботит его странное недомогание, внезапно нахлынувшее и незаметно отступившее.

— Я возьму вот эту, — пальцем Гарри указывает на печенье в синей обёртке, и Бетси с готовностью протягивает ему упаковку и банку газировки.

Орео любил Луи. Засовывал целиком в рот и запивал своим несладким, чисто английским чаем. Гарри морщился на это и всегда был равнодушен к двум шоколадным монеткам с белой прослойкой крема. И лишь крошки печенья в уголках губ Луи доставляли удовольствие, делая поцелуй слаще.

Высокие стволы деревьев обступают машину со всех сторон, ломятся в закрытые двери ветками-лапами, скребутся в стёкла, будто иллюзорные чудовища. Тени удлиняются, словно предвестники ночи, предупреждают о том, что скоро, очень скоро, солнце исчезнет за горизонтом.

Гарри только и остаётся, что разглядывать твёрдую кору, покрывающую стволы или сочную зелёную траву у корней. Вечерний лес густеет, подобно остывающему шоколаду в чашке, только не несёт с собой сладости. Лишь горечь страха.

Вопрос Найла не достигает рассеянного от переживаний и усталости внимания, но звучат слова Лиама в ответ, и Гарри проникает в их смысл.

— Я отошёл от машины, потому что услышал шум за магазином. Я знал, что Гарри и Саманта зашли внутрь, и прошло более нескольких минут, поэтому в здании заражённых не могло быть — ребята бы уже дали нам знать. Но оставалась вероятность, что кто-то сидит в засаде на заднем дворе.

— Эти твари не устраивают засад, — фыркает Найл. Лиам опускает подбородок и красноречиво смотрит другу в глаза, пока заинтересовавшийся их разговором Гарри не замечает удивлённое выражение на лице Хорана. — Ты думал, там люди!

— Верно, — кивает Лиам, довольный пониманием со стороны приятеля. — Это мог быть хозяин заправки, спрятавшийся от испуга. Или кто-то другой. Кто-то хуже.

— Нас могли отправить на тот свет ради одной только машины, — соглашается Сэм.

— Ты говоришь, будто Найл, — Элизабет тянет руку и с тревогой касается плеча подруги. Саманта не оборачивается, внимательно смотрит на дорогу впереди, но отвечает ровным голосом. И Гарри не знает, успокаивает ли её ответ, или пугает сильнее.

— Такие времена настали, Бетс. После столкновения с военными я склонна видеть угрозу во всех и каждом.

— Люди всегда были дерьмом, — заводит любимую тему Найл. — Сейчас сломались барьеры, и вся эта грязь полезла наружу.

— Не все, — с усталостью отмахивается Лиам. Ему, как служителю закона, как человеку, посвятившему жизнь защите прав, больнее всех слышать горькую правду, обёрнутую в грубые слова. — В любом случае я должен был проверить.

— Что ты нашёл, Ли? Почему тебе стало плохо?

Гарри в который раз поражается крепости их дружбы: задавая эти вопросы Найл задерживает дыхание, вглядывается в Лиама, будто может увидеть причину в чёрточках его уставшего лица.

— Я нашёл хозяина магазина и его семью.

В салоне застывает напряжение, вьётся закручивающимся дымком вокруг запястий и лиц, сковывает. Никто не хочет спрашивать о деталях, и в глубине себя, молча, каждый из них сочувствует Лиаму, увидевшему это.

— Они все оказались убиты, — вопреки молчаливой мольбе не говорить произносит Пейн. — Все, до единого. Даже дети.

Чувства облегчения от того, что им удалось увеличить запасы провизии и под завязку наполнить бак бензином не встретившись с заражёнными, не наступает. Напротив, каждый теряет воздух в тяжёлом, испуганном выдохе. Страх возращается вновь и вновь. Регулярный, как дыхание, нежеланный, как ночной кошмар, он преследует их вновь и вновь, не разжимает ледяных объятий.

— Тела лежали в канаве за строением, грудой сваленные друг на друга. Казалось, кто-то заставил их прийти туда, и расстрелял на месте по очереди, — Лиам прикрывает глаза и жёстко трёт их пальцами, будто пытается выдавить вместе с глазными яблоками запечатлевшиеся под веками картинки.

— Тебе стало плохо от увиденного? — сочувственно спрашивает Элизабет.

— Нет, вовсе нет. Я даже смог обратить внимание на то, что на телах почти нет мух, и нет свойственного запаха разложения.