Селена (СИ)

- Мне и так кажется, что я сошла с ума, вы может говорить нормально?

Я лежала на кровати лицом в подушку. Я ничего не видела, и только мысль пульсировала, радостно врываясь в пустую голову смешливыми разговорами.

Я могла задавать вопросы!

Я больше не буду задавать их дочке, или вопросительно смотреть на мужа, ожидая, что он скажет, когда все это кончится, либо, боясь поднять на него глаза, в страхе увидеть упрек, что я втянула его во все это дело.

Вот он, тот, кто все это затеял. Спрашивай... Ответы он, правда, давал не всегда...

- Секреты знаков солнца.

- В смысле - солнца? Это что все высшие масоны имеют такой уровень общения? На уровне мыслей?

- Вроде того.

- Послушайте, если вы считаете, что я гениальная художница, и меня стоит принять в какую-то высшую организацию, то я не понимаю, вы что, всех гениев так проверяете? Неужели Спилберг или Анжелина Джоули - они что, тоже сидели по полгода дома, испытывали на себе всевозможные страшные боли, задыхались и прочее, их что, сбивали машинами и угрожали? Мне так почему-то не кажется? Почему я должна через все это проходить?

- Еще будет изнасилование.

- Что?

- Что слышала. Ты еще не все книги прочитала. Еще тебя изнасилуют.

- А зачем вы меня так сломали? Я не могу вспомнить, какая была.

- Зато ты теперь способна воспринимать истину. Иначе ты не слышала ее. Вспомни, сколько ты бегала от какой-то ерунды, от пьяных мужиков, и прочей мелочи.

- Но кто я на самом деле?

- Об этом еще поговорим. Могу сказать пока только одно - ты самая главная.

- Я - обычная художница. С чего это я вдруг самая главная? В смысле, самая главная художница? Я буду писать самых важных лиц? Я буду делать портреты?

- Я же говорю, я скажу тебе потом. А пока знай, хватит работать руками, пора поработать головой. А пока, иди и поешь. Я тебе все скажу.

- Скажи, что такое со мной?

- Ты - королева.

Это было похоже на новое издевательство. Всегда я считала себя неудачницей. Все у меня было через жопу. Ничего я не могла сделать по-человечески. Ни одного результата за всю свою жизнь не получила. А деятельность иногда развивала бурную.

Начнем с того, что у меня не было отца. Это была моя первая жизненная неудача. Отца я своего тоже помню. Хотя видела его в последний раз в семь лет. Он был реально красив, был младше моей матери лет на пять, имел светлые курчавые волосы и прошел войну. На войне, там, куда он был призван юным мальчишкой, он был радистом на бомбардировщиках.

Наверное, это было очень страшно летать над немцами с бомбами. В Германии он выучился играть на скрипке, а матери моей привез старинную картину с обнаженной амазонкой, спящей на шкуре леопарда, с посохом из огромной шишки на сучковатой палке.

Привез он ее конечно не матери. Они тогда и знакомы-то не были. Он ее просто привез. А потом подарил. Матери.

Я не помню себя без этой амазонки. Наверняка, именно она и влияла так на мою судьбу. Вечно у меня были одни шишки...

Эта картина и старинное пианино - траутвейн, купленное для моей старшей сестры, и составляло основное богатство нашей семьи.

Я помню, один раз мы с матерью ходили к отцу в гости - и тогда он подарил мне вырезанные им самим кружевные кровать и шкаф для кукол, и еще была ажурная ваза - все это было выпилено лобзиком из фанеры. Ваза до сих пор жива.

Еще отец научил нас печь козинаки.

Я помню новый год. Мне было семь. Это был последний раз. Мы с сестрой наряжали нашу маленькую елку - искусственную. Она всегда и еще долго сопровождала мой новый год - пока моя дочка не потребовала что-то другое. Мы наряжали елку. И он пришел.

Козинаки - это когда берешь маленькую сковородку - насыпаешь на нее сахара, наливаешь молока, кладешь кусок сливочного масла и поджариваешь - сначала немного - потом -высыпаешь геркулес- прямо в эту массу - и дожариваешь до коричневого цвета - иногда все это бывает мягким, - но от чего это зависит, я так и не поняла, хотя питалась этими козинаками почти все свое детство и юность.

Больше, обычно, в холодильнике ничего не было. Мать не очень напрягалась кормить нас. Принесет вечером пять биточков - зажарит - или картошки - но это было вечером. После школы хотелось что-нибудь полопать. Ничего лучше этих козинак с молоком я в жизни не ела.

И пришел отец. Он... кто ему открыл?

Наверное, она. Вряд ли я. Я была еще мала. Он пришел, зашел на кухню, - оттуда послышался какой-то вскрик. И он вылетел из квартиры. Я помню, что я выбежала за ним на лестницу. Это я очень хорошо помню. Значит, дверь не захлопывалась тогда. Он просто открыл и вышел, а дверь осталась открытой, и я вышла за ним.

Иначе не объяснишь. На лестнице было темно и холодно. Я увидела его, спускающимся в следующем пролете лестницы - и крикнула - папа, ты куда. - Ты куда? Папа.

Он даже не посмотрел. Наверное, я заплакала.

Это был последний раз, когда я его видела маленькой.

Еще соседи рассказывали мне, что он ночевал на нашем коврике за дверью, мать не пускала его домой.

Домой. Как сказать. Домой. Они не были расписаны. Я была безотцовщиной - у меня в метриках был прочерк - напротив строчки - отец. Мать дала мне даже свое отчество - Ивановна.

А он приходил. Я помню. Но никогда не оставался. Наверно, мать не разрешала ему оставаться.

Все это уже теперь не важно. Я знаю, что отец его был инженером, говорили, что главным - на гусьхрустальном заводе. Мать - из купцов. Не знаю.

Деда - и бабку я тоже видела - но вообще один раз. Когда я была в девятом классе, во мне проснулась жажда увидеть своего отца, или хоть кого - из тех - кто меня породил. Смешно. Вот всегда говорят, что дети ищут отцов, чтобы что-то получить. Черт его знает. Я думаю, что гонит любопытство. Вообще, - любопытство виновно во многих человеческих поступках.

Совершенно случайно я нашла тогда бабушку и дедушку. Мать сказала мне адрес, где когда-то они жили. Но там уже никого не было. Но кто-то из соседей мне сказали номер дома и название улицы, и я ринулась туда.

Ни номера квартиры, ничего другого я не знала. Я нашла девятиэтажный дом и пошла из подъезда в подъезд, спрашивая - где тут живет Федор Егорыч. Почти сразу, во втором подъезде, я наткнулась на хрупкую бабушку. Она удивленно посмотрела на меня. И остановилась.

- Допустим, я знаю, а тебе что?

- Я их ищу.

- Зачем? Допустим, я знаю, - повторила она недоверчиво.

- Я их внучка, и ищу своего отца.

Да, точно, я искала собственного отца. О нем вообще ничего не было известно, а адрес деда - был единственной ниточкой.

- Ну, пойдем, внучка, - бесстрастно хмыкнула старушка и повела меня к лифту.

У матери нас было двое. Я и моя сестра на восемь лет старше меня - были мы от разных отцов, никак не связанных между собой и с матерью. Они не были женаты, и никогда не платили нам алиментов. Ничем, никогда не помогали нам. Появившись раз, когда-то в жизни матери, они исчезали бесследно, и без напоминаний.

- Пойдем, нам на седьмой этаж.

Дверь открылась. На диване, в глубине квартиры сидел дедушка, мой дедушка, а эта хрупкая бабулька - бабушка - Зинаида Федоровна Морозова.

Все это было мигом моей юности. Я не удивилась даже, что так легко и фантастично их нашла. Они дали мне телефон, и я позвонила тогда моему отцу, и мы даже встретились. Как на витрине - он показался на мгновение, то мгновение, пока идешь мимо и глазеешь в стекло магазина рядом, - курил и кашлял - мы встретились на Соколе, около церкви.

Курил и кашлял.

Толстый.

Короткий разговор. Он с сомнением смотрел на меня - для меня это было удивлением.

- Ну что, может, ты и правда моя дочь, - наконец услышала я результат всего этого рассматривания.

Ну, пусть.

Я посмотрела. Мне больше ничего не надо было.

Мать странно нас воспитывала. Собственно, мы постоянно хотели кушать. Я и сестра. Еды в доме не было - однако она купила мне в пятом классе кинокамеру. "Аврора. Я снимала фильмы о своем классе - носила камеру в школу, и даже один раз я отсканировала наш поход в Третьяковку. Шуму было очень много. Одноклассники бегали за мной и строили всевозможные рожи в объектив. Все хотели попасть в кадр. Мы подняли на уши весь музей, но тогда не запрещали снимать в галереи. Было очень смешно. Я снимала, потом проявляла пленку, и мы смотрели фильм, потом снова снимали.