Селена (СИ)

Это правда, вкусно. Я хоть и не люблю с детства заледеневшие сливки, но с хлебом могу слопать.

Вообще больше всего я вспоминаю свою мать на кухне. Вечерами. После работы. На старой квартире. Она сидела, спокойно курила, и читала литературку. Курила она только перед сном. И только на кухне.

Мы ходили с ней поздним вечером, выбрасывали помойное ведро. Помойка была довольно далеко. Она подбирала себе чинарики, как она говорила. Крестьянка по воспитанию, - она никогда не позволяла себе потратиться на пачку сигарет - она обматывала обкуренные сигареты - обрывком газетных полей и курила, вернее, докуривала - и читала свою литературку.

Мы вообще много чего выписывали. Литературную газету, "Науку и жизнь", "Химию и жизнь". Все это читалось. Возможно, частично, но читалось. Хотя бы фантастика, которая шла одно время в "Химии и жизнь".

Когда вспоминаю мать, - я прежде всего вижу женщину, пожилую - она родила меня в сорок лет - сидящую на кухне у раковины, - медленно покуривающую папироску за закрытой дверью и шуршащую газетой. На ее большом носе с плоской площадкой на кончике - очки - для близи.

Потом она стала другая. Я даже не могу понять, когда. Может, после того, как я родила дочку?

Когда я забеременела - она сказала - делай аборт. Я - нет. Она - как, где тут будет бегать ребенок?

Откуда я знала, где там будет бегать ребенок. Но я не хотела понимать, почему мой первый ребенок должен идти под нож. Мне было уже 26 лет. Куда аборт-то? И аборт я делать не собиралась. И не война.

Когда дом разбомбило, и немцев прогнали, вся семья, по снегу таща волоком дедову швейную машинку, двинулась к жилью. Дед снял машинку со станка и тащил ее на себе. В Тушино и осели.

В трехэтажном бараке, с сортирной ямой и печками.

Я родилась в этом бараке. Но ничего об этом не помню - переехали в хрущевку в 13 квартиру, в 13 дом, когда мне был один год.

Но сам барак я помню довольно хорошо. Я уже подросла, а там, в бараке, еще существовавшем некоторое время, осталась родная сестра матери - самая младшая - тетя Евгения и еще какие-то родственники - дядьки, или тетки.

Помню, что дед, по рассказам матери, женился за мешок с мукой на соседке. И когда мы ходили в гости к тете Евгении и Светке - ее дочке - то заходили к этой тете Зине.

Она лежала за печкой, за занавеской. В каморке суетились и мельтешили еще куча народа. Кто там был и жил и сколько - этого я не помню. Одна страшная картина все время воссоздается у меня перед глазами.

Мы заходили за занавеску - пеструю, ситцевую, на веревочке, - и тут лежала эта женщина. Она была бесформенна в своей неподвижной болезни. Под кучей кого-то неряшливого тряпья. А может, это тряпье было кипельно чистым.

Не знаю.

Но окрас воспоминания адский, черный, грязный, потусторонний...

Рядом с тем, что она показывала нам - все что угодно будет восприниматься грязью.

Эта женщина была воплощением смердящего Лазаря. Не помню, то ли она поднимала рубашку, то ли она так и лежала, с обнаженными ранами.

У нее был рак.

Рак груди.

Или еще чего.

Не знаю.

Но рак этот вылез наружу. Кровавые мокрые язвы покрывали всю ее грудь. Эти язвы выглядели как кровавое месиво, страшно, как пожеванное человеческое тело, помусоленное в чьем-то гигантском рту и выплюнутое, как непригодное к употреблению.

Я смотрела и смотрела на весь этот ужас, не в силах оторваться от вида кровавых и мокрых язв. Она, тетка Зина эта, что-то рассказывала, как она их мажет, чем лечит, как спит. Наверное, это было очень больно. Женщина уже не вставала. И в бараке этом никто не обращал особенно на нее внимания. На умирающую за занавеской. Как все это было страшно тогда. Обыденно и страшно.

Но еще страшнее вспоминать об этом сейчас. Что ведь это же были люди. Они жили тут же, и так равнодушно проходили мимо. И все это было так бытово, так просто умирал и страдал человек, наверное, там была ее дочка, возможно, она была чьей-то сестрой. Или матерью.

Когда я слегла после голодовки с воспалением кишечника и племянница - врач приходила ставить мне капельницу, то дочка плакала надо мной - видя сколько раз колет и колет мне племяшка, - прокалывая и прокалывая вену. Кровь заливала уже руку, подушку, а она все не могла попасть в вену, хотя раньше делала это легко.

Я попала в мир, о котором даже не подозревала. Реальность мешалась с фантастикой, хотя реальность была круче любой фантастики.

Сколько бы вы не читали всяких фантастических книг - ни в одной вы не узнаете, что мысли читаемы, что это как два раза плюнуть. Хотя наверняка не так. Это результат научных исследований. Но если бы мне три года назад сказали бы, что мысли читают, и те, кто способен - может вполне принимать телепатические импульсы - я бы посмеялась.

Я ничему никогда не верила. Если сама не могла этого потрогать и пощупать. А тут вдруг телепатическая связь с черти кем. Еще бы знать - кто это. Но с другой стороны - это уже было не так уж и важно. Важно, что люди были гениальны - они научились не только читать чужие мысли Но и передавать свои.

- Ты самая умная.

Однажды я услышала такие слова. Невольно рассмеялась.

- Балда, у тебя самый развитый мозг. На все сто процентов.

- Ага... и поэтому я худо... Нашли бы кого поумней...

- Балда, Мы блокируем тебе часть мозга... Пока... чтобы не перегорел...

- Очень смешно...

Я неудачница. Я не могу быть самой умной. То, что другим давалось легко и с песнями, я не могла сделать вообще. Вот к примеру. В балетную школу я ходила, ходила, и не доходила.

В музыкальную школу я так и не поступила. Скрипку мне мать купила. И даже педагога наняла. Я ходила частным образом - в ту же самую школу, куда сестра ходила учиться на фоно - и которую она закончила вполне нормально. Услышав, что учиться на скрипке надо рано, иначе руку уже не сломать - я перестала просто-напросто, перестала ходить к педагогу.

Самое забавное - она сама пришла к нам домой. Я молчала - забившись в угол. Я не хотела ходить и тратить материны деньги напрасно. Играть кое- как - смешно -а играть как следует было уже поздно.

Школа. Начнем с того, что все мои влюбленности были в не туда. Кто нравился мне - им я была совершенно ни к чему. Интересно, нравилась ли я кому-нибудь? Наверно - нет. Во всяком случае - на протяжении всех одиннадцати лет своей школьной жизни - я так этого и не заметила.

В девятом классе у нас был набор в физмат класс. Но все это было неважно. Важно было только то - что в класс пришли новые ребята. И все. Я перестала ходить в школу. Днем я спала, ночью читала. Мать ходила в библиотеку, чтобы мне больше ничего не давали.

Но это не сыграло запретной роли. Библиотек было много...

Почему-то меня оставили на второй год. Наверное, это было самое острое разочарование в моей жизни. Самая большая трагедия... Первая...

Отличница, получающая за контрольные по две пятерки - одна за решение, а вторая за оригинальность - я вдруг оказалась второгодницей!

Стыд, это мало сказать. Почему было бы по-простому не перевести в обычный класс?

Как можно было оставить меня на второй год. Это не умещалось у меня в голове.

На следующий год я покорно пошла снова в девятый класс. Опять математический...

А мои одногодки - усмехаясь, ходили уже в десятый. Они серьезно рассуждали о том, куда они будут поступать, кем они будут и вообще, как они осуществляют свою подготовку к будущей взрослой жизни в качестве студентов и прочее.

Этот класс - второй - был попроще. И эти ребята, как младшие, уже не волновали меня, так, как те. Я не относилась серьезно к своим одноклассникам, и могла спокойно жить теперь уже как хочу. Я продолжала ходить в школу, когда хочу и как хочу. Я могла прийти ко второму уроку, или не прийти совсем, или прийти к последнему. Как проснусь. Но спать утром хотелось так, что иногда казалось фантастикой встать, проснуться, собраться, и реально идти куда-то - за полчаса от дома, топать ножками с открытыми глазками, чтобы потом сидеть и чего-то там писать, или слушать.